Это - наверное, самый скучный гениальный фильм, который я видел. Это самый кровавый разгром не только 60-х, не только образа "настоящего мужика", а и вообще всего советского проекта.
Это Германия - Бразилия 7-1.
Это как бы если Баталов в фильме "Летят журавли" был бы Баталовым, а потом вдруг оказалось в последние 5 минут, что он, на самом деле, эсэсовец или товарищ Сухов громил бы басмачей весь фильм, а потом бы отдался раком Абдулле. Но, если все вышеперечисленное кажется постмодернистским стебом, то у Шпаликова неожиданный финал выглядит сверх-правдиво. Кажется, что только это и является ПРАВДОЙ. Шпаликов торпедирует сотни, нет десятки тысяч положительных мужских киногероев особенно в их советской ипостаси.
Сам по себе сюжет - "мужик сбежал от бабы" вторичен, таких фильмов полным-полно и в СССР, и в Индии, и в США. Играл бы в образе инженера любой другой актер фильм бы вылете в трубу, в таких актерах, точнее образах, которые они создавали сразу чувствуется запах гнильцы, а вот Лавров создал эталонный образ хорошего человека в его советском изводе, особенно в модификации "человек 60-х" "вот такие люди будут жить при коммунизме". А Шпаликов не показал, а именно доказал, что такой человек - и есть-то первый подлец. Мы все это знали, но отчего-то как-то не проговаривали, а Шпаликов проговорил.
У меня всегда шестидесятники в советского кино вызывали чувство какого-то стыда. Особенно стыдно за особую манеру разговора. Я бы назвал ее нарочитая развязность, напускная простота, фамильярность, как бы циники, а из них просвечивает такая чудовищная детская наивность, которая есть ничто иное как дурацкая бравада.
Вот типичный диалог бородатого КСП-шного инженера-геолога.
- А ты кто такой?
- Я - Чувак
- Ты знаешь старик ХЭМ, говорит в Лос-Анджелесе сегодня ценится “Форд Мустанг”, а не “Шеви Камаро”.
- Ха, твой Хэм - ретроград, на “Камаро” ездят одни фраера из Аризоны
А потом вдруг оба садятся, хватают гитару и
- Я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, печальный.
Бггг, уроды. Сами-то в Лос-Анджелес поедут только в 1993 году подагрическими пенсионерами, а Хемингуэй у них старик Хэм.
А Шпаликов это осиное гнездо разворошил, разворошил эти фильмом.
Дело в том, что советская идеология начала сыпаться задолго до начала Перестройки – еще в глубинах 60-х годов. Назревшие к 1985 году перемены были не капризом Горбачева, а плодом многолетнего мучительного процесса по переоценке ценностей. Огромный вклад в эту переоценку внес и советский кинематограф, как это ни странно. Одним из первых могильщиков социалистического реализма в кино становится Геннадий Шпаликов. По справедливому замечанию его первой жены Наталии Рязанцевой в пересказе Дмитрия Быкова: и “оттепель”, и “застой” придумал Шпаликов. Единственный фильм, в котором он выступает в качестве режиссера “Долгая счастливая жизнь” - это кровавый разгром не только 60-х, не только образа "настоящего мужика", а и вообще всего советского проекта. Это – Цусима, Хиросима и Нагасаки идеи коммунизма в кинематографе.
История предвечерней надежды в высоком тумане незнакомого города оборачивается позором и ужасом утреннего пробуждения. Шпаликов попадает в самое яблочко, когда берет на роль геолога Виктора (что на латыни значит “Победитель”) твердого в своих экранных воплощениях Кирилла Лаврова. Он наполняет его риторикой шестидесятника, нового человека, адепта “социализма с человеческим лицом”, бывалого ватажника, мужественного потомка “комиссаров в пыльном шлеме”, немного циника, но все-же романтика, наверняка поющего у костра про зеленое море тайги.
Втрескавшись по уши в Елену (Инна Гулая) Виктор как Степан Копенкин в “Чавенгуре” у Андрея Платонова верит в нее как в Розу Люксембург, а вместе с ней и в светлую с ней будущность. Виктор у Шпаликова – словно ходячий цитатник из типичных фраз десятков мужественных героев оттепельного кино. Весь вечер он ходит и несет оттепельный бред про то, что “во мне погибает, быть может, Шишкин”, что любить нужно “по-настоящему” (то есть, как это написано в “Моральном кодексе строителя коммунизма”), что “только от нас c тобой зависит будущее”, что не нужно разбрасываться по сторонам. Он разглагольствует про свой богатый жизненный опыт, про то, что “любовь – это на всю жизнь”, что он чувствует, что “наступило нечто серьезное”, и так далее и тому подобное, и все без умолку.
Когда же на утро оказывается, что Елена – не Роза Люксембург, не непорочная дева коммунизма, а разведенка с прицепом, Виктор, как это водится у мужиков, накладывает полные штаны. То есть первое легкое столкновение с реальностью сбрасывает энтузиаста в бездну стыда и отчаяния. Быт играючи перевешивает на экзистенциальных весах космические звездолеты. Вечером Лавров “смазывает карту будня, плеснувши краску из стакана”, а утром оказывается, что “ноктюрн на флейте водосточных труб” играть уже не кому.
Партийная критика приняла “Долгую счастливую жизнь” в штыки. Газета “Правда” устами киноведа Георгия Капралова упрекала сценарий в неумении проанализировать “некую жизненную коллизию”.