Иногда я просто физически не могу работать. Не выходит себя настроить, уговорить, заставить… Все валится из рук и из головы; любое занятие буквально за пару минут становится настолько невыносимым и отвратительным, что я вынужден бываю бросить его, потому что все равно от него нет никакого толку.
Мерзость каждого самого мелкого дела, связанного с работой, становится вдруг болезненно очевидна и невероятно настойчива, так, что никакими средствами больше невозможно скрывать и загораживать от себя это чувство и исчезает всякая вероятность притвориться снова, что все это нормально и хорошо.
Каждая строчка любой рабочей бумаги безжалостно изобличает меня, из под моего скрипящего по тетрадке карандаша выходит, кажется, одно только слово “лжец”, и грязная пошлость этого обычного самообмана сквозит в такие минуты из всех щелей. И чудится мне, что единственный путь, единственное спасение – бросится вон из двери кабинета, вниз по лестнице, на улицу и бежать, бежать, бежать без оглядки, оставив позади себя пальто на вешалке, портфель на столе, любимую ручку с серебряным оперением в мраморной подставке, удивленно раскрытые рты сослуживцев и медленно по инерции крутящееся колесное кресло, безбожно просиженное, которое навряд ли заметит мое отсутствие.
Обыкновенно такое наваждение скоро проходит, как отступают в темноту бурливой глубины сердца накатившие было рыдания, и я снова могу браться за дело, подымать с земли втоптанную в грязь лямку, перебрасывать ее через плечо и, лихо сплюнув, вновь продолжать работу, сдвигая пятками землю ближе к идущим за мной. Шаг за шагом. Аршин за аршином. День за днем.