Научная психология уже 140 лет обходится без понятий «душа» и «дух». Будем продолжать? Доклад «"Психика" и "личность" в отсутствие "души" и "духа"» состоялся в рамках XIII Санкт-Петербургского саммита психологов. Борис Сергеевич Братусь — профессор, доктор психологических наук, член-корреспондент Российской академии образования, профессор кафедры общей психологии факультета психологии Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, научный руководитель факультета психологии Московского православного института св. Иоанна Богослова Российского православного университета.
«…Когда я услышал, что на Саммите психологов будут обсуждаться тренды, сексуальность, духовность и цифра, я подумал, что мне там делать, о какой духовности говорить?… Я внутренне готовился к тому, что в течение уже многих лет при слове «духовность» у моих собеседников-психологов лицо становится постным, как на официальных похоронах. Либо кислым: «Ну, что об этом говорить — это всё устаревшие вещи». Иногда некоторые начинают меня обвинять в кострах инквизиции, в ошибках современной церкви и так далее. Все время речь идет не о предмете духовности как таковой, а о многочисленных тенях этого предмета, интерпретациях, ассоциациях и так далее. Сегодня как раз мы видим такое многоцветие возможных подходов и ассоциаций с тем, что называется духовностью.
Если вернуться к задаче сегодняшнего нашего собрания, совершенно замечательного — это попытка выделить некоторые тренды или направления, которые как бы рекомендуются, желаются для движения всей психологии. И я подумал, что можно (особенно сегодня, когда мы видим и еще увидим таких блестящих докладчиков, лидеров психологии) представить себе картинку парада психологических войск, вроде парада на Красной площади, когда идут чеканным шагом представители всех родов войск, едет техника, самолеты пролетают. И вот представьте себе: вы находитесь на трибуне и вот перед вами выступает краснознаменная колонна Льва Семеновича Выготского, Алексея Николаевича Леонтьева, Сергея Леонидовича Рубинштейна, колонна культурно-деятельностного подхода, которую возглавляет, конечно, Александр Григорьевич Асмолов, затем идет колонна Санкт-Петербургского университета с портретами Льва Марковича Веккера, Бориса Герасимовича Ананьева, Бориса Дмитриевича Карвасарского, Владимира Николаевича Мясищева. Потом нам надо закрыть глаза ладонью, потому что в слепящем свете идёт (или даже как бы летит, низенько, но над нами) надситуативная эскадрилья. Понятно, что её возглавляет наш замечательный Вадим Артурович Петровский. Вышагивают сумрачные, но полные внутреннего смысла психоаналитики и впереди, конечно, идёт Михаил Михайлович Решетников. Продвигается техника: открытые платформы, на них написано «Иматон» и там всё, что угодно: кресла, кушетки, пособия. Отдельно охраняемые платформы — это психофизиологические аппараты, залповые установки виртуальности. И так далее, и так далее. Представим, что всё это великолепие прошло. Его замыкали странные люди в потёртых костюмах — это теоретики, методологи.
И что дальше? Мы сегодня предлагаем им такой столп, на котором написано «направо пойдешь — сексуальность обретёшь», «налево пойдешь — оцифрован будешь», «прямо пойдешь — духа наберёшься». Куда они пойдут, все эти войска, после того как они прошли? Я думаю, что они пойдут опять каждый на свой какой-то хуторок, где им привычно. Несмотря на наши зажигательные речи и плакаты. Это поселение, если продолжить такой образ, оно будет напоминать (сегодня прозвучало много стихов, я совсем не оригинален и, более того, рад этой неоригинальности, потому что видна поступь поколения) строки Александра Блока:
«За городом вырос пустынный квартал
На почве печальной и зыбкой.
Там жили поэты, - и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.»
По сути дела, это будет похоже, потому что — пустынно, болотно, построение так себе. И надменная улыбка психолога — это фирменный знак по отношению к представителю любой другой школы. И что будет объединять? Что нас объединяет? Вот если мы, может быть, последуем за Александром Блоком — он довольно жёстко описывает жизнь поэтов, как они напивались, на утро их рвало, потом, запершись, работали рьяно, затем выходили на крылечко, «золотом каждой прохожей косы пленялись со знанием дела», рассуждали о тучках и так далее. Но заканчивает он, совершенно другим образом объединяя эту разномастную когорту. Он говорит:
«Нет, милый читатель, мой критик слепой!
По крайности, есть у поэта
И косы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно все это!..
Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта — всемирный запой,
И мало ему конституций!
Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,-
Я верю: то бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!»
И я думаю, что наше объединение (и, быть может, единственное) — оно не в направлении, не в ракурсах и углах того, что сейчас актуально. Оно в изменении взгляда. И этот взгляд — наверх, где мы можем найти нечто, что нас объединяет. Скажем, смотр войск. В чем смысл громадного военного парада, который стоит сотни миллионов рублей, который смотрят сотни миллионов людей? Его смысл состоит в том, что мы, вообще-то, о-го-го. Это кулак под нос врагов и вообще мы можем разнести этот мир в щепу и сверху посыпать радиоактивным пеплом.
А в чем смысл нашего психологического войска? В конечном итоге, при всех наших разногласиях и слабостях, смысл — это интерес к человеку, попытка ему помочь. Совсем в пределе — это деятельная, действенная любовь к этому человеку, тем методом, способом, что мы можем сделать. И этот смысл нас объединяет и вот, собственно, это и есть духовность. Это вертикаль по отношению к горизонтали жизни, к её необходимому ходу, тишине, движению, целям.
Горизонталь нашей жизни нас увлекает и никуда мы от неё не денемся. А взгляд вверх даёт нам вертикаль. И она может пронизывать любой момент нашей жизни. Хотя она совершенно неявная, её нельзя пощупать. Например, смерть Александра Сергеевича Баранникова после его доклада «Духовность и страдание в опыте экзистенциального аналитика». Я много раз слушал Александра Сергеевича раньше и я отметил тогда (никакая это не мистика) — это был лучший его доклад, в котором он как бы ввел себя в свой доклад, он не просто говорил какие-то вещи, он говорил нечто очень важное. И вечность спустилась на землю, время закончилось. После его доклада не было времени, но была вечность.
Это явление присутствует в любом моменте жизни человека, другое дело, что оно становится неявным. Поэтому соединение внутреннего и внешнего, по Мартину Хайдеггеру — это экзистенциал зова, который одновременно и вне нас, и во мне. И в этом плане напомню вам классический эпизод, слова, повторяемые уже 250 лет: «Две вещи неизменно наполняют душу всегда новым все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звёздное небо надо мной и нравственный закон во мне» — Эммануил Кант. Нравственный закон внутри каждого из нас подразумевает, таки, небо звёздное. А это небо звёздное ищет воплощения в нравственном законе, потому что само по себе оно нравственный закон не выявляет. Чтобы отразить это звёздное небо, нужны мы. И поэтому, когда мы говорим о духовности — это не вещь, рядоположенная чувственности нашей, попыткам оцифровки, сексуальности и так далее. Это другое понятие. Это как бы другая плоскость. И наше отличие от животных не только в том, что у нас нет хвоста, но и в том, что мы живем в этих двух пространствах. Это наше пространство. У бедных животных этого пространства, по определению, нет. И, слава Богу, для них.
Давно ли? Я должен ответить на этот вопрос очень просто: всегда. Был такой замечательный психолог, умученный в 50-е годы в космополитизме — Матвей Моисеевич Рубинштейн. Он писал: «Философы в своем развитии свято сохранили это первое открытие первобытного человека о двойном бытии, материальном и духовном, тела и духа. Эта мысль и родила все многочисленные разновидности материализма и спиритуализма». О том же, по сути, у Льва Семёновича Выготского, который писал, что эта идея является первой научной гипотезой древнего человека, огромным завоеванием мысли, которому мы сейчас обязаны существованием и развитием нашей науки. Правда, приходится не согласиться с глубокоуважаемым Львом Семёновичем, потому что душа была первой жертвой. Она стала входным билетом, который был сдан, чтобы войти в сферу науки, которую Галилей еще очертил словами: «Все измеряемое — измерить, а не измеряемое — сделать измеряемым». А эта сфера (о чем мои дорогие коллеги блистательно говорили) не измеряется на цифру, на нолик и один, у нее другие измерения, другие качества.
Вслед за коллегами воспользуюсь для краткости стихами, потому что они всегда очень четко определяют то, что долго говорить прозой. Известные всем строки поэта Серебряного века Николая Гумилева:
«Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.»
Они говорят именно об этом. И поэтому психология в целом, когда она рванула в сферу — или, если хотите, в балаган, — науки, отдав этот входной билетик в виде души, она тем самым как бы лишилась души. В каком плане? Она закинула её на небеса: религия и прочее, прочее, прочее. Перед отъездом сюда я у студентов третьего курса факультета психологии МГУ спросил о том, какие у них образы, ассоциации связаны с понятием души. Напряженная тишина, в которой потом раздались слова: «Это что-то с религией», «это что-то непонятное». Один человек произнес характерную фразу: «Это устаревшее название психики». Подумайте, как мы перетянули в эту сторону и как мы своим образованием, даже в МГУ, отделали наших студентов. Потому что, подумайте только, сколько эпитетов существует относительно души! И эти эпитеты абсолютно всем понятны, их не надо разъяснять. Пожалуйста, начнем с международного вопля «спасите наши души» или с просьбы Христа, которой две тысячи лет: «Душа моя скорбит безмерно, побудьте здесь и бодрствуйте со мной». Душа может болеть, страдать, помнить, забывать, ликовать. Душа поет, плачет, восстает, спит, просыпается, обретает покой или не находит нигде покоя, съеживается, расправляется, рвется на куски, уходит внутрь (иногда даже указывается куда: как ни странно, в пятки). Она может быть сытой, довольной, твердой, мягкой, железной, каменной, высокой, низкой, гордой, смиренной, серой, яркой и так далее. Ею можно любоваться, отвергать, ее можно раскрывать, ее можно разбить, разорить, в нее можно плюнуть, влезть (особенно плохо — грязными руками). И когда кошки скребут — мало приятного. Подумайте только — какое многообразие феноменологии! Этому многообразию тысячи лет. И возникает вопрос, как можно было без этого обходиться? И не является ли это вытеснение патогенным? Потому что мы не можем заменить душу на психику, как ни старайся. И даже на другие очень важные единицы разложения.
Мы не можем сказать: «Этим людям повезло, они много лет живут психика в психику». Мы скажем: «Они много лет живут душа в душу». Мы не можем сказать, что благодаря организаторам Саммита, их подбору, их терпению здесь такая чудесная психическая атмосфера. Здесь душевная атмосфера! Это несопоставимые понятия, их ничем не достроить.
И ещё об одном моменте я хотел сказать специально: вот эта двойственность, наверное, тоже смущает. Во-первых, конечно, с точки зрения естественной науки всё хочется разложить на видимые причины и так далее. И эта двойственность человека да, мало удобна, да она делает его непредсказуемым — то, о чём Александр Григорьевич Асмолов, Вадим Артурович Петровский и Михаил Михайлович Решетников сегодня прекрасно говорили. И более того, тут уж совсем страшная вещь: когда мы говорим о двойственности, скажем, зова, или той же самой духовности, то нам … хочется, чтобы ничего бы не было вне человека…
… Мы сегодня слушали доклад об адаптивности к меняющемуся миру. Мир меняется, ну и что с того? Кто для кого существует вообще – мы существуем для этого мира, для того, чтобы держать в руках эти смартфоны, или смартфоны существуют для нас? Это очень существенная вещь. Опаснейшая тенденция в мире – вот Михаил Михайлович прекрасно об это говорил. Представьте себе теракт с помощью самолета этак сто лет назад. Вот такой теракт, как был в Нью-Йорке. Некто на самолете (а самолёт представляет собой деревянные рейки, обтянутые перкалем – это такая промасленная бумага), вот он на полном ходу с разворота таранит водонапорную башню города Н. Что будет с водонапорной башней? Ничего. Самолётик рассыплется, я думаю, что летчик останется жив и попадет в психиатрическую клинику. Сейчас на улице каждую минуту проезжают сотни машин, под капотом которых двести лошадей и эти машины кто-то ведёт. Понимаете, мир стал опасен. На том, кто сидит за рулем, на том, кто поднимает этот лайнер со 150 пассажирами, огромная ответственность. Мир, который по-прежнему продолжает делать ставку на среднего человека, находится во огромной опасности. Ещё Олпорт говорил в 60-х годах, что кривая нормального распределения Гаусса-Лапласа не оставляет нам шансов. Поэтому ответственность возрастает необыкновенно. В том числе, конечно, ответственность психолога и психологии, которая должна (дай Бог, конечно) поднять глаза вверх и обратить внимание на то, что является духовной сферой...»
