День начался со звонка. Мне позвонил Марлен.
— Привет, ара, работа есть. Завтра надо, ты как?
— Что платят, Марлен, и что надо делать?
— Шесть копеек за все. Тонну песка и блоки — перекидать наверх. Третий этаж, с земли.
— Ладно, давай, приду.
— Все, к десяти, давай. Да, подходи к ларьку. Думаю, за день сделаем.
Завтра пришло и мы. Руки хотят в карманы. Холодно. Мы в декабре. Грузим песок в мешки. Тащим на третий этаж. Нам тяжело идти.
— Девочки с восьми лет. Прямо в детских садах.
— Что?
— И уже дают. С маленькими, как они.
Курит Winston Марлен. И выдыхает дым. Дышим или молчим.
— Ара, а мой большой.
Смотрит на ногти пальцев. Ногти его длинней.
— Знакомая одна показала.
— Что тебе показала?
— Как измерять его.
Докуривает — вниз бычок.
— Ладно, ара, вперед. И твоя очередь сыпать.
Два часа на песок. После таскаем блоки. Мокрые, все в снегах. Блоки стоят на улице. Мокрый холодный снег. Два часа на песок. Необходимо больше. Больше, но не меня. Больше, больше и больше. Мы ни к чему одни. Гибельные растения. Я не сорвал одно. Сам хотел, но был сорван. Мы сегодня, как мы. Сам хотел, но был сорван. Выйти бы в интернет, а не получится — в бога. Пальцы руки болят. Как я отяжелел. Как неохотны ноги. Сил физических нет. Их отсутствие — следствие. Зима, и на улице дождь. Ветер сырой, холодный. Мы всё больше молчим. Марику тридцать пять. Он гражданин России, вот уже несколько лет.
— Больше не гастарбайтер.
— Сам ты не карбюратор!
Марик безумно ржёт. Тащит сразу три блока. Что-то уже не так. Мы перешли ко времени. Многие же к отсутствию. Нам тяжелей идти. Что-то не так внутри. Верёвка не впереди. Раньше она тянула. Легче было идти. Теперь я зашел вперед. Я впереди неё. Мир позади, на привязи. Мир позади. Давно. Он беспокойный пёс. Тянет в разные стороны. Вправо-влево, назад. И никогда вперед. Чай из плохого термоса. Два бутерброда: хлеб, сверху него колбаса. Мало, поделено поровну. На меня и Марлена. Марик благодарит, но работа его. Он регулярно курит.
— Оптом по двадцать шесть. В розницу? Кинь червонец. Десять рублей мои.
Камень, кирпич, песок. Обувь делает шаг, после чего второй. Внутри самой обуви ноги. Ноги идут вперед, перед тем как погибнуть. Тяжело по тяжёлой лестнице. Поначалу не вверх.
— Что ты скажешь: родиться.
Хлопает меня по спине.
— Ара, давай вперед.
Он не понял — почувствовал. Чувством к чувству — в упор. Государство глядит в глаза. У него неподвижен взгляд. Свинцовое небо, взгляд. Потому что глядит на нас. Ничто за ним не шевелится. Хотя, говорят, есть солнце. Наши лица из камня. Жить уже просто так. Зима в полвторого ночи. Зима, разрушая сознание. Капитуляции белый свет. Цвет, ты хочешь сказать.
— Ара, иди, не стой.
Кажется, ничего не осталось. Нет, ещё что-то болит. Что-то горит над нами. Яркий опавший свет. На огорчённую землю, точно какие мы. Солнце и снегопады. Солнце сползает в мозг. И царапает землю.
— Ара, иди, не стой
Мне тяжело идти. Я тяжело дышу. Мне уже много лет. Я старее здесь многих.
— Ара, я так не думаю. Это думаешь ты.
— Наши крайности сходятся. Представь меня выступающим. Руки раскинувшим зверем. Просто ревущим зверем. Ни единого слова. Так и надо теперь.
— Два поддона мы сделаем. Три оставим на завтра.
— Три поддона, так три. Три рубля — три поддона. Так и надо теперь.
Карачаевская вода. Выпитые бутылки. Пластиковые, на полу. Их завидую легкости.
— Ара, так думаешь ты?
Я никогда так не думаю. Пуст, как они, тяжёл. Разве такое возможно. Пустота тяжелей всего. Рушится или рушит, истончённая психика. Тонкая корка льда. Воды и солнце сверху. Мутные страсти вод. И разящее солнце. Под лучами сознания. Дольше и дольше дни. Истонченная психика. Ноги вконец забиты. Вверх не идут, ничуть. Под ногами бетон и на плече он тоже.
— Не понимаю тебя: то твои строки мужчины, то совершенные женщины.
— Женщины и мужчины. Могут быть и их дети.
— Нет, тебя не пойму.
— Здесь мои женщины, дети. Плачут над головой. Их — один, а я — много. Дождь посреди зимы. Дождь у нее между ног. Дождь обволакивает.
Жизнь стала не основной. Была машина одна. Отечественная, к примеру. Теперь иномарка есть. Отечественная стоит.
— Без допинга вы, всухую?
Парни хуярят пиво. Сухарики и музон. По голове — басы.
— Да, всухую, живьём.
Ничего от себя не нужно. Ни к чему про себя говорить. Самое большее — жить. Жить просто так, всерьёз. Садиться утром в «Газель». Выходить из нее сполна. Обживать замёрзшую землю. Ничего не видя вокруг. Ничего не видеть и ночь. Ночь, самое тонкое время. Проходящее наискосок. Потому нам нельзя быть вместе. Ни к чему нам нельзя не быть. Остановка равняется смерти. Смерть приравнена к нам. Текст пророческой плоти. Плоть пророчествует. На себе, на подобии. Смерть подобна себе. Эта проза накатывает. Что сейчас происходит. Заполнение слов. Построение слов. Выстроить их недостаточно. Если они полны, то труднее их выстроить. Можно заполнить потом, а перед этим выстроить. Я попробую так. Так, наверно, полегче. Я представил их время. Я представил всё время. Я обернусь к тебе. Я услышал и понял. Ты попросил в одном. Я расслышал твой голос. Лишь протяни мне руку. Руку свою, господь. Там, где я, там, где ты.
Кончился день, разошлись.
Об авторе
Драматург, поэт, писатель. Родился и живёт в Саратове. Окончил СГУ имени Чернышевского. Лауреат конкурсов «Поэтех», «Славянские традиции», «Евразия» и «Новая пьеса для детей». Публиковался в журналах «Нева», «Волга», «Волга 21 век», «Юность», «Новая Юность», «День и ночь», «Дарьял», «Флорида», «Воздух», Textonly и других.
Читайте также
Издательство Чтиво анонсировало выход романа «Кубок войны и танца» Оганеса Мартиросяна
«Шить» | Николай Старообрядцев
«Собаки всё понимают» | из книги «Проститутки на обочине» Эриха фон Неффа