Пару лет я ходил на дикий групповой психоанализ (чем дикий психоанализ отличается от обычного, см. мою статью на эту тему).
И ходил там со мной действующий православный батюшка.
Интеллигентный парень с бородкой в очках, на год младше меня.
Проблемы, с которыми он ходил – разочарование в профессии и кризис в отношениях с женой.
Хотя, по бедности языкового арсенала, я тут вынужден аж два раза выразиться некорректно. Во-первых, очень большое упрощение говорить, что кто-то ходит на психоанализ (пусть даже и дикий) с какими-то конкретными проблемами. А во-вторых, разочарование в профессии и кризис в отношениях с женой у священника – это не то же самое, как, например, если бы программист-разработчик подумывал, а не переквалифицироваться ли в инструктора по йоге и не расстаться ли с поднадоевшей девушкой. То есть там был явный кризис веры и мировоззрения.
Пожалуй, прежде чем продолжить рассказ, сделаю еще одно уточнение. Я рассказываю о реальных людях и событиях. Но сам материал такой, что его просто невозможно подать объективно. Да еще и с учетом ограничений по объему текста. Так что это, именно, мой взгляд. А не то, как оно было на самом деле. Литературное творчество на основе реальных событий. А теперь продолжу.
Итак, проблема того священника была на самом глубоком, по сути, уже не психологическом, а духовном уровне. И, казалось бы, где, как ни на психоанализе, который и сам позиционирует себя не просто как метод лечения, но как философия (по крайней мере, Фрейд, Юнг, Лакан – точно философы), терпеливо распутывать этот суперсложный клубок. Тем более, что батюшка был образованный (преподавал историю в духовной академии), мыслящий и вполне пригодной к такой, по сути, религиозно-философской работе.
Однако, ведущая группы, человек, явно, совсем не церковный, работала с его проблемами так же, как если бы это был программист, уставший от своей девушки. (Я не к тому, что программисты и их девушки какие-то более примитивные, чем священники и их жены, а просто есть профессии и отношения вне религии, когда формально не важно, что у тебя внутри и во что ты веришь).
И самого батюшку, назовем его Алексей, такой подход явно устраивал. Он часто говорил, что устал от религии, что он здесь на группе не в качестве священника, а, именно, в качестве просто Алексея.
С одной стороны понятные желания и эмоции. Наверное, каждый, кто в своей жизни пытался хотя бы пару месяцев всерьез повоцерковляться, знает, насколько может утомить религия. А у священников в повседневной в жизни религии еще в разы больше.
Но, с другой стороны, а перестает ли священник быть священником, выходя с «работы»? Уместно ли такое рассуждение, что это, мол, в храме на службе я священник, а у себя дома, или, например, на сессии психоанализа я просто Алексей? Если правда, что в таинстве рукоположения на человека нисходит Святой Дух, то Он же не оставляет его, когда он снимает облачение и выходит из храма! А если ты не веришь в Святого Духа и таинства, зачем пошел в священники?
Опять же, в случае со священником, формально отпадает вопрос, от Бога ли его работа и от Бога ли его жена? Если Бог позволил человеку быть рукоположенным, значит, Он видит, что он способен к священническому служению. А многолетние мучительные сомнения, кризисы веры и т.п. можно рассматривать не как причину оставить сан, а как промыслительно попускаемые искушения, в горниле которых выковывается опытный духовник.
То же самое и в отношении жены священника. Браки духовенства обязательно венчанные. Причем, не формально, как дань традиции, а это, именно, осознанный союз пред Богом двух многолетне-воцерковленных людей. И любые кризисы отношений тут нужно, опять же, рассматривать как искушения для укрепления любви и веры. (Иначе, как батюшка будет наставлять женатых прихожан в верности, если сам опытно не прошел этот путь?)
И никаких уважительных причин для развода тут быть не может. Ситуации, в которых развод допустим, согласно концепции РПЦ – систематические измены, сутенерство, неизлечимая наркомания и алкоголизм, многолетнее пребывание в местах лишения свободы, тяжелые психические заболевания – это все крайняя дичь, которая в жизни интеллигентных воцерковленных людей, практически, невозможна. А «угасание чувства», «нехватка ярких впечатлений», «утрата диалога и взаимопонимания» - это все предлоги для расставания с девушкой, а не для расторжения венчанного брака.
Но это все в теории. На практике же, батюшка Алексей и сам все эти доводы прекрасно знал. Но они на него не действовали. Причем, не было у него и каких-то внятных контр-аргуменов. Он вообще, как это ни странно, избегал разговора на тему религии.
То есть, например, за полтора года наших еженедельных встреч в рамках группы он так и не ответил мне на прямые и неоднократно задаваемые вопросы: верит ли он, вообще, в Бога? молится ли он не по работе, а для себя? в чем заключаются его взгляды на веру, религию, назначение человека?
В ответ на такие вопросы он или молчал, или отшучивался, или переводил стрелки «ты лучше подумай, почему тебя самого это так волнует?».
А когда я честно отвечал, что меня волнует, потому что я, отчасти, вижу в нем самого себя – я тоже много лет пытался воцерковляться (хотя, конечно же, и не был потомственным священником) у меня тоже был проблемный но венчанный брак, и я хотел понять, открылась ли ему Истина, которая освободила его от примитивных религиозных рамок, или ничего ему не открылось, а он пребывает в банальной прелести и просто отмахивается от церковных аргументов против его поползновений к «свободе».
В общем, мой посыл к батюшке Алексею был такой: «Если ты, правда, освободился, научи, как освободиться, и меня. Если же ты заблуждаешься, давай установим это путем разумных доводов и логических выкладок». Что, на мой взгляд, вполне соответствует подходам психотерапии вообще и психоанализа, в частности.
Однако это вызывало у Алексея явное сопротивление. В конце концов, он просто начинал раздражаться, говорил, что я морализирую и лечу, что с таким подходом мне самому надо было бы идти в священники. Что все, что я говорю, напоминает ему его собственный голос внутренней вины, который по-прежнему еще звучит в его голове, но «к счастью, звучит все тише».
Дальше наседать с религиозными вопросами на человека, у которого это явно больное место, было неудобно. Разговор переключался на что-то другое, а тема оставалась неразобранной.
Уход от религиозной темы, взгляд на священный сан, как на профессию, а на венчанный брак, как на «отношения», полностью поддерживался нашим «психоаналитиком», ведущей группы: «Если вы хотите рассуждать о религии, идите в церковь, а здесь у нас пространство психоанализа!».
Что было совсем не в духе воинствующего атеиста Фрейда, главным принципом которого была полная свобода сколь угодно долго, подробно и дотошно говорить на любую тему и, особенно, на тему, вызывающую явное отторжение, до тех пор, пока не будет найдено решение и достигнута гармония.
В итоге, не знаю, как у Алексея, а у меня конфликт между желанием быть внутренне свободным и избавиться от гнетущей депрессивной вины и желанием быть с Богом в Церкви так и остался не проработанным. И поэтому, когда мой проблемный, но венчанный брак распался, я воспринял это не столько как освобождение, сколько как трагедию.
И стал высказывать претензии «психоаналитику». За искушающую терапию, которая явно и агрессивно расшатывала религиозные рамки, не предлагая ничего взамен. Разрушала не с позиции чего-то большего, а с позиции чего-то меньшего, чем религия. С позиции бесовской ограниченности, когда, не заморачиваясь, следуют за насущными сиюминутными потребностями, игнорируя перспективу вечности.
Наш «психоаналитик» явно не заморачивалась по поводу качественной разницы между венчанным и гражданским браком или между саном священника и профессией менеджера по продажам.
В процессе терапии священник Алексей тоже развелся, причем намного более бесконфликтно, чем я. А потом ушел и из священников.
Через несколько месяцев после развода Алексей нашел себе новую женщину, менеджера-маркетолога, начал с ней встречаться и нахваливать, как он, наконец, освободился, как он влюблен, какая у него, наконец-то, гармония и взаимопонимание в новых отношениях, какой яркий спектр новых ощущений в постели.
Я к тому моменту тоже был разведен, но раны после расставания были так свежи, что ни о каких новых отношениях не могло быть и речи. Я был один и горевал и намеревался горевать еще долго.
То есть, жизненное положение у меня и у Алексея (уже не священника) было во многом сходным – оба были недавно разведенные, при явном содействии «психоанализа», оба пребывали в поисках новой работы и, вообще, новой жизни и нового себя.
Только я испытывал весь трагизм ситуации, что первый венчанный брак – это нечто, разрушив которое, второе такое точно никогда не создашь. То есть, чувствовал то, что, теоретически, должен бы был чувствовать на моем месте бывший священник. А бывший священник наслаждался радостями долгожданной свободы, которые, теоретически, должны были бы проще даваться более мирскому мне.
И тогда я начал уже без всяких тормозов высказывать обиду, боль и претензии по поводу этой боли на сессиях «психоанализа».
«Аналитик» сказала, что это «зависть голодного младенца к переполненной молоком материнской груди». Я в ответ сказал, что у вас за терапия такая, что все разводятся (там еще одна женщина тоже развелась), а священник, ко всему прочему, оставил сан и идет чуть ли ни в менеджеры по продажам, и это, типа, так и должно быть?! На что «аналитик» мягко, но недвусмысленно указала мне на дверь...
Сейчас я хожу к другому психотерапевту. Которая позволяет мне рассуждать на тему религии (как и на любую другую) сколько душе угодно.
