Все, что вы прочитаете здесь, не выдумано.
Эту историю рассказал мне старый приятель, с которым мы не виделись много лет. Встреча наша с Юрием Петровичем Гасиловым (так назовем мы моего знакомого) состоялась на другой день после того, как Юрий Петрович отвел своего Павку первый раз в одну из московских школ.— Пришли мы с женой и с Павликом в школу пораньше, все мы рано встали в то утро, нам почему-то всем троим плохо слалось. Отворилась свежеокрашенная дверь, зазвонил впервые в новом учебном год у школьный звонок, и Павка в это солнечное утро вошел вместе с другим и сверстниками первый раз в класс. И тут я подумал: «Неужели есть на свете люди, которым не дорого вот это счастье отцов и матерей, радость ребят?!» А ведь я хорошо знаю, что на свете есть такие, которые готовы ради своей выгоды обрушить на мир ужасы новой войны, сжечь эти просторные школы, отравить радость детства, отнять его у ребят и заставить их пережить то, что совсем ещё недавно было долей моего Павки... И дальше Юрий Петрович рассказал мне то, чего даже близким знакомым не рассказывал. Но потом он взял с меня твердое слово, что если я вздумаю написать об этом, то нигде не назову подлинной его, Юрия Петровича, фамилии, чтобы сын его, Павка, не узнал того, что было в действительности. Вот почем у в этом сжатом очерке изменены имена. Все же остальное — даты, названия ме ста действия, — как и самые факты, переданы с документальной точностью.
Вот что произошло поздней осенью 1942 го да в одном из пунктов Сталинградской области. В те дни сводки Советского Информ бюро сообщали, что наши войска ведут бои с противником в районе Сталинграда. На закате одного из хмурых осенних дней ехал в расположение полка гвардейских минометов инженер-капитан Гасилов. Кузов полуторки был основательно загружен запасными частями, которые он, помощник командира полка по тех. части, получил на фронтовом складе. Машина шла по размытой дождям и дороге между Иловлей и Сталинградом. Помазались очертания разбитой станции Паньшино. Шофер Васьков вывел машину на хорошую дорогу, пролегавшую по соседству с железнодорожным полотном. До станции Котлубамь оставалось уже не так много проехать, когда Гасилов и его водитель увидели на рельсах такое, мимо чего нельзя было проехать, не остановиться — разбитый прямым попаданием бомбы железнодорожный эшелон.
Возле искореженных остовов вагонов лежали на снегу погибшие люди. Ни одного живого существа поблизости не было. Гасилов вышел из машины и, оцепенев, разглядывал погибших. Были среди них и грудные младенцы. Гасилов понял, что этот эшелон, увозивший детей подальше от фронтовой полосы, фашисты разбомбили недавно. По всему было видно, что на месте события побывали наши аварийные части и успели увезти раненых. Надо было полагать, что они скоро вернутся, чтобы расчистить путь и похоронить погибших. Но что это? Гасилову вдруг почудился слабый, едва слышный писк. Офицер стал разбирать погибших. Некоторые из них казались спящими. Наконец Гасилов обнаружил мокрый сверток. В нем оказался тщательно запеленутый младенец, немало времени, должно быть, пролежавший на сырой осенней земле, беспомощно уткнувшись в нее посиневшим от холода личиком. Из свертка сперва послышался писк, потом сильный кашель.
— Живой! Живой он! Уцелел! — приподняв сверток, закричал Гасилов. Через минуту найденыш лежал в кабине. Гасилов быстро снял с себя шинель, меховую безрукавку, гимнастерку и нательную рубаху. Разрывая рубаху на части, он командовал:
— Ну-ка, Васьков, быстро набирай в ведро теплой воды из радиатора да ведро сполосни как следует. Вскоре на кожаном диване шоферской кабины двое мужчин бережно обтирали теплой водой только что найденного грудного младенца. Гасилов воскликнул:
— Мальчонка он! Понимаешь, месяцев восьми, а может, и десяти от роду... Гасилов при помощи шофера запеленал, как умел, младенца в свою нательную рубаху, потом завернул в гимнастерку и меховую безрукавку.
— А кормить его чем будем? Васьков стал просматривать продовольственные запасы:
— Вот, товарищ инженер-капитан: тушонка, колбаса, хлеб, сало. Гасилов не ответил. Отломив узкий кусок шоколада и завернув его в марлю, он осторожно вложил это подобие соски в ротик лежавшего у него на коленях ребенка. Младенец зашевелил синим и губами и, к великой радости Гасилова, зачмокал.
— Гляди, гляди, Васьков! Сосет! Вот умница! Ну, подкрепляйся, милок. Вот уж не знаю, как звать тебя. И сам ты не знаешь. Но это ничего. Имя мы тебе найдем, раз уж самого тебя нашли. Молодец ты, что подал голос. Иначе плохо бы твое дело было, дружок... Васьков, чего ж ты мешкаешь? Ехать надо, ночь на дворе.
И машина ушла от страшного места, уже поглощенного темнотой осенней фронтовой ночи. Отъехав немного, водитель спросил:
— В Котлубань, что ли, останавливаться будем?
— Это для чего же? — удивился Гасилов.
— Да ведь пассажира нашего,— шофер кивнул на младенца,— определить надо. Может быть, в Котлубани какой-нибудь детский дом или ясли еще не эвакуированы.
Не знал фронтовой шофер, как больно задели помощника командира полка эти слова. Как-то так получилось у Гасилова, что с самом первой сталинской пятилетки он, инженер- механик по специальности, все время до самой войны, провел на стройках, в командировках. Ему было уже под сорок лет, и он не успел обзавестись семьей. Между тем этот рослый человек нежно любил малышей, и ребята быстро привязывались к нему...
Продолжение следует...
Подписывайтесь на канал, чтобы ничего не пропустить, друзья-товарищи!)