Уникальная, «цепкая» наблюдательность и последующая скрупулёзная точность в передаче деталей, их акцентированная осмысленность, лишённая «украшательства». Эти слова могли бы быть творческим девизом выдающегося российского живописца Лавра Козьмича Плахова.
Семантика его работ граничит с беспристрастной констатацией, а исполнительское мастерство всецело подчинено задаче ясного донесения смысла, вкладываемого в живописные сюжеты. Он — один из наиболее одарённых учеников и последователей великого Венецианова, и в то же время — его своеобразный творческий антагонист.
Явственно ощутимое влияние наставничества Алексея Гавриловича —считаем крайне важным это подчеркнуть — ничуть не умаляет уникальности творческого наследия героя нашей сегодняшней статьи. И пусть последний был де-факто «выкуплен» мастером из-под действия контракта, заключённого отцом Плахова с художником Бегровым, и пусть великий Венецианов — вне всяких сомнений — сыграл решающую роль в «огранке» таланта юного живописца. Всё же эти двое являют собою буквально «воду и камень, лёд и пламень» © отечественной живописи. По крайней мере — в той её части, что посвящённой быту и нравам простого русского человека, современного их эпохе.
Полотна Плахова начисто лишены «венециановской» ауры возвышенной одухотворённости. При этом они буквально «пронизаны» сильными эмоциональными и семантическими посылами, ничуть не уступающими по содержательности, глубине и многогранности картинам гениального предшественника.
Творчество Венецианова то и дело зовёт нас полюбоваться красотой его персонажей, буквально «светящихся изнутри»; то наделённых неземной мудрости взором, то безудержно-бесшабашных, то ангельски-кротких. Плахов же, в свою очередь, не готов отдать на откуп гиперболизации и символизму даже малой толики своего полотна. Его живописная стезя — это некая почти «античная», «платоновская» философия простоты и ясности, логической неоспоримости и решительной, почти что резкой твёрдости авторского высказывания, заключённого в каждой отдельно взятой картине.
При этом друзья и современники мастера постоянно упоминают его «понапрасну растрачиваемый талант», «безалаберность», отсутствие целеустремлённости. В конце концов, его карьеру — по меткому высказыванию самого Алексея Гавриловича — сгубили «фантастики-немцы», у которых Лавр Козьмич некоторое время стажировался и где постепенно подпадал под влияние чужеродной, совершенно несвойственной ему нарративной художественной базы. Поразительно: там, где прочие русские мастера лишь обогащались за счёт взаимодействия с немецкой школой, наш герой пережил настоящий «слом» своей внутреннего творческого стержня, и по возвращении на Родину (в 1842 г.) так и не создал более не единого достойного упоминания живописного произведения.
Так был ли наш герой «слабовольным и легкомысленным человеком»? Глядя на его картины, ответ приходит сам собою: конечно же нет. Он был творцом, чьим призванием стало запечатлевать и передавать зрителю самую суть, глубинные подтексты жизни простого русского человека. Ему всего лишь не повезло. Не та эпоха, не та дорога... И всё же он сумел навсегда остаться в когорте выдающихся отечественных живописцев. Остаться мастером, чьи работы словно оставляют нас наедине с образами далёких предков, с их простыми и честными деяниями и помыслами, с воплощённым выражением: «соль русской земли».