Есть мнение, что критика, как попытка целостного видения литературной ситуации, всякого ее обобщения, скончалась. Слабо верится. Поминки поспешны. Хотя бы потому, что и сейчас при желании нетрудно обобщать и делать выводы относительно чего угодно.
«Что угодно» не говорит о чистом произволе, субъективизме и прочих нехороших вещах. Происходящее само напрашивается на некое суммирование опыта. Прям таки жаждет чтоб анализ состоялся и его разложили по полочкам. И тут уж нужно очень плотно закрыть глаза, чтоб воздержаться от каких-нибудь заключений.
Например, чем не подходит как повод для размышления вот такое явление?
Читая в последнее время как рукописи, так и изданные книги я поневоле начал замечать вот какую тенденцию – многие авторы стали искренне склонятся к тому, что история не нуждается в авторском пришпоривании, что она раскрывается как бы сама собой, и, стало быть ничего прибавлять к ней не надо, все и так само потечет самотеком.
Трудно сказать, что тому виной – не то всеобщее подсознательное генетическое воздействие фольклорной традиции, не отдельное его проявление в виде синдрома Емели.
Однако такой подход к тексту (не парься, не напрягайся) все более заметен. Книг-самобранок все больше.
При особом желании, раз зашла речь о полочках, можно выделить несколько их разновидностей:
1. Самая распространенная связана с путешествием. Ну вы знаете: «И пошли они до городу Парижу». В какой-то мере это действительно книги-травелоги: ходки по Зоне, поездки и паломничества по какой-либо дальней сторонке или местности («А вы не были на Таити», «Приезжайте к нам на Колыму» в художественных образах), восхождения на гору и нисхождения в морские глубины самого разного рода.
То есть вcе содержание сводится к объезду, облету или обходу чего-либо как с целью так и без оной. Идет человек, а навстречу ему мышка-норушка, а тут дед с бабкой, мальчик с пальчик и т.д. Что вижу, то пою. Вся книга – череда событий и вечного движения, история одной экспедиции.
В переносном смысле сюда можно включить любой рассказ о рутинной жизни (Кнаусгор какой-нибудь, «Моя борьба» вполне подойдет), которая, как известно тоже путешествие
В таких книжках считается, что сам путь – жизненный, или так, обыкновенный - вполне достаточный источник сюжетных коллизий.
Читателю, мол, и путевых впечатлений хватит.
2. Еще один вариант такого саморазвивающегося повествования – история места и события. С местом больше всего экспериментируют какие-нибудь псевдомагические реалисты. Выдумал страну, местность (А. Грин), взял островок, волость, городок, да разное село – и этого уже вполне достаточно. Опиши его вдоль и поперек, заглядывай в окна, и рассказ потечет сам, внимание читателя будет гарантировано. Все мы – туристы.
В какой-то мере зацикленность на местности совпадает с современным стремлением к замкнутому ограниченному пространству, которое избирают для себя нынче многие авторы и книги. Навскидку: Бушковский «Рымба», Варламов «Душа моя Павел», Сенчин «Дождь в Париже», Прилепин «Обитель», Бобылева «Вьюрки», Иванов «Пищеблок».
В принципе, событие – то же место, материал для рассказа, не более. Для романа маловато, там ведь мир, бытие. А в повести - процесс. Судите сами. Берем любой сюжет. «Пока я спала, у меня выросли крылья, что делать?» – страниц десять хватит, можно, правда, и одной обойтись. Ну это как кто хочет. Петя разбил чашку – тут и басни на полстранички достаточно. Ну что из таких сюжетов можно надудонить? Разве что активно подливая водицу, что обычно и делается.
Бывают события и поболее, посолиднее. Осада чего-нибудь, смерть, роды, болезнь, скорбь, травма. И отчего-то думают те, кто избирает их за основу, что все они могут быть интересны в долгом забеге на 300-400 страниц. Нисколько и ничуть. Тем более, если изложение не выходит за рамки фактографии. Само по себе событие всегда есть нечто довольно скучное, однозначное и скоротечное. Много интереснее, когда оно что-то значит. Но разве это кого-то нынче из пишущих интересует? Большинство книг – не более чем нагромождение событий: герой ест, едет, говорит, «дом стоит, свет горит», даль и печаль обрезаются уже как нечто излишнее и уводящее от туристической прозы места.
Только включенность в процесс и наличие смысла и значимости способны дать некое оправдание упоминаемому в книге событию.
Попадаются, впрочем, и ситуации сочетания событий и путешествий (люди думают, что простое перемещение туда-сюда и есть процесс, что почти не всегда верно). Пример такого из литературы последних лет тот же «Дождь в Париже» Сенчина (Париж плюс путешествие по волнам памяти) или «Брисбен» Водолазкина (болезнь и дорога жизни). Возможно интуитивно авторы такого рода опусов считают, что две самобранки в одном лучше, как говорят, образуют «двойной эффект». Однако сложение нулей позволяет получить лишь такой же нулевой эффект.
4. Особой разновидностью самобраной художественной местности можно считать готовый ландшафт, задаваемый бестселлерами, блокбастерами, фильмами, комиксами, компьютерными играми, римейками разных сортов. Здесь мир, пусть и выдуманный кем-то по старинке из ничего, также мыслится уже как вполне содержательный по умолчанию, готовый к употреблению. Прогони реальность некогда кем-то придуманную через индивидуальный писательский принтер, расположенный в голове получишь гарантированный результат. Если пишешь по классике, читателю интересно должно быть по определению, ну и так далее.
Но, как в некоем научно-фантастическом рассказе, где взялись штамповать подобия людей, в этом случае не учитывается одна немаловажная особенность – помимо внешнего подобия, следует воспроизвести и внутренний движитель всего наблюдаемого телесного: душа, ум, работающие внутренние органы.
5. Здесь мы и подходим к еще одной основе специфической разновидности самобранных книг, обозначенной в заглавии отдельно – к героям-самогудам.
Что имеется в виду? Прежде всего, болезнь хорошо известная – нынче почти какую книгу не возьми, натыкаешься на оглушительную пустоту. Там где раньше носились табуны живых полнокровных персонажей стоят в лучшем случае манекены, изображающие статистов. Меж них потерянно блуждают не более десятка (обычно три-четыре) персонажей, о которых можно что-то сказать, усмотреть в них хотя бы одну сколько-нибудь индивидуализирующую их черту.
Впрочем, это еще куда ни шло.
Раз за разом натыкаешься на книгу в духе «Единственный и его собственность». Сплошной солипсизм. Главный герой не просто в центре повествования, кроме него нет больше никого и ничего, вокруг оттеняющие его статисты. И он все говорит, говорит и говорит, как Михал Сергеич Горбачев или Фидель Кастро Рус.
Выше речь шла о некое тяге к локализации, к прозе места. Чаще всего писатели локализуются в рамках Я. И тут уже путешествие по миру, о котором шла речь выше превращается в воображаемое, событием становится лишь собственное Я. Слово «туризм» лучше всего описывает это соответствие поверхностного отношения к действительности и преобладающего самоупоения.
Но герой, который организует все вокруг себя и таким образом определяет некую устойчивость, статику художественной реальности принадлежит еще к старой, классической форме повествования
Гораздо интереснее организована современная проза, в которой как в случае с текстами о событиях и путешествиях и всем таком прочем считается, что достаточно дать слово герою, а тот сам по себе станет читателю любопытен. Как в любом тексте о поездке по местностям один безликий пункт следует за другим, так и рассказчики движутся друг за дружкой.
Атомарные, слабо связанные между собой объекты.
Почему же так происходит? Простейший и не такой уж далекий от истины ответ был уже назван в самом начале. Синдром Емели. «Я ленюсь» - мог бы сказать каждый из тех, кто пишет. Ратает вполнакала. Не грузится сам, не грузит читателя. Один как бы пишет, другой как бы читает.
Таков расклад. Но не будем все списывать на автора.
Тут есть и некая надындивидуальная тенденция.
Перечисленные выше особенности – результат вполне очевидного явления - ослабления социальных связей. Мир не клеится с героем, персонажи не общаются друг с другом. Что ж, читатель оказывается также вполне логично отчужден от книги. Автор далек от издательства и классически по Марксу, от процесса и результата собственного труда.
В этом всеобщем одиночестве и возникает литература волшебных предметов, которые все делают сами.
Впрочем, нас интересует не столько отражение тенденций, сколько о возможности ее переломить.
Большинство современных книг несмотря на нагромождение остросюжетных ходов, страстей и ужасов откровенно скучны. Отчего? Потому что они лишены живости отношений, взаимодействий, конфликтов, противостояния. Это мертвые картинки - автопортреты, пейзажи и натюрморты. Я всегда писал о том, нет ничего скучнее и ординарнее индивида. Но взаимодействие между людьми – тут начинается самое занимательное. Борьба, конкуренция, интриги, дружба, любовь, созидание, творчество. Познание, интерес друг к другу. А стало быть внимание к деталям, индивидуальности и всякой конкретике.
«Ты меня сперва напоить, накорми, спать уложить, а потом и спрашивай». Вот о чем всегда шла речь в книгах. Ты да я, да мы с тобой. Вот с чего берет начало литература, а не с мечт о лучшем дизайне самобранок и самогудов от одинокого писателя к одинокому издателю и далее к одинокому читателю.
Сергей Морозов