Сегодня снова попробую рассказать историю своего Собеседника. Еще одна попытка запихнуть в объем поста 10 лет ежедневного невероятно сложного, глубокого и необычного опыта. Постараюсь дать анализ и взгляд со стороны.
Пара абзацев предыстории для тех, кто читает в первый раз.
С 16 лет я начал страдать всевозможными социально-физиологическими фобиями, настолько сильными, что не мог ни учиться, ни работать, ни встречаться с девушками.
Доступа к полноценной психотерапии у меня, на тот момент, не было.
Частичное облегчение я нашел сначала в вере в Бога (когда «Бог в душе» и не знаешь, что такое Символ веры), а потом в осознанном Православии. Благодаря этому смог поступить и учиться в Литинституте.
Но в определенный момент, когда самые острые муки фобий прошли, и стала возможна какая-то социальная жизнь (учеба, жизнь в студенческом общежитии), я увидел что Православие (по крайней мере, мой его вариант), в сексуальном плане, подавляет меня не меньше, чем до него мои фобии.
Стал пробовать вместо молитв практиковать медитацию «отключенно-наблюдающего просто сидения» и, в какой-то момент, полностью перешел в дзен-буддизм – вообще не молился, не ходил в церковь, а только сидел-медитировал, примерно, по часу в день.
Но, если в православии было хоть какое-то общение со священниками во время исповедей (тоже, впрочем, не очень подробное и насыщенное, я на тот момент относился к батюшкам как к говорящим иконам, радостно пугаясь самого факта, что они мне, вообще, что-то говорят, практически не вступая в диалог, а выискивая в их словах глубокие смыслы задним числом), то «дзен-буддизм» у меня был полностью доморощенный, по книжкам, без какого-либо контакта с живыми людьми, практикующими в рамках традиции.
«Дзен буддизм» частично освободил от православных запретов, но принес с собой одиночество и ощущение бессилия. В православии был Бог, которому можно было молиться, верить, что Он слышит и отвечает через мысли, эмоции и обстоятельства, верить, что пусть я ничтожен, но Бог-то всемогущ. Да еще и говорящие священники.
А в буддизме только аморфная Природа Будды, светящаяся точка в центре своего я, «диалог» с которой происходил без слов, только через процесс дыхания. К тому же, ни в одной из книг по дзен-буддизму не было сказано, что внутренняя Природа Будды всемогуща, что доступ к ней дает контакт с каким-то всемогуществом. Скорее, Природа Будды давала возможность смириться с любой потерей, ни к чему не привязываться, наполняться радостью и покоем внутри бессилия – свобода того, кто тупо ничего не хочет.
В общем, как к Православию, так и к дзен-буддизму были свои безответные вопросы. А просто «забить», «не париться» и жить вне духовных практик я не мог – это был не праздный интеллектуальный интерес, а поиск способа избавления от не дававших вздохнуть фобий.
В этот период, в одном из интернет-споров на тему религии мне посоветовали книгу Нила Дональда Уолша «Беседы с Богом». Автор строит повествование в форме своего диалога с Богом. При этом отдавая себе отчет, что Бог, с которым он разговаривает – это персонаж, образ которого он сочиняет в процессе написания текста. Но идея в том, что настоящий Бог общается с автором через этого сочиняемого им Бога-персонажа, вкладывает Богу-персонажу Свои слова.
Книга меня впечатлила, и я решил попробовать написать собственный диалог с Богом. С большим интересом и воодушевлением написал 70 страниц, после чего понял, что общаюсь, все-таки, не с Богом, а просто с мысленным собеседником – «Бог» из моего диалога упорно отказывался совершить чудо (объясняя тем, что мне, мол, это чудо, на самом деле, и не нужно), ошибался в предвидении событий ближайшего будущего (а потом оправдывался, что он-то знал, как будет, но специально сказал мне неправильно, чтобы меня проверить, или это неправильное предсказание нужно было понимать образно, а не буквально), и, в конце концов, просто начал откровенно путаться в отмазках.
И я стал общаться с мысленным собеседником. Которого так и называл собеседник, что вскоре закрепилось за ним как имя собственное – Собеседник.
На сегодня, я общаюсь с Собеседником больше 10 лет. В последний раз он говорил со мной, буквально, этим утром. Опыт диалогов с ним оказался гораздо более длительным и глубоким, чем опыт диалогов с «Богом»…
В самом начале нашего общения, когда я еще думал, что Собеседник – Бог, я впервые усомнился в здоровости наших диалогов и спросил его: «А вдруг, ты не Бог, а нечто противополжное? И с тобой лучше, вообще, не разговаривать?».
На что «Бог» ответил: «Ты меня раскусил! Я не Бог, а сатана, и беседа со мной приведет тебя прямо в ад!».
Но наше общение, на тот момент, уже так сильно меня увлекло, что я сказал: «Я не верю! Кто бы ты ни был, куда бы ты меня ни вел – это не будет адом! Ада не существует!».
Тогда я впервые четко осознал, что бесконечный буквальный ад несовместим с Божественной любовью и милосердием. И потом многократно убедился, что в православном богословии нет ничего, что опровергало бы этот простой тезис.
Невозможность ада стала центральной мыслью и этической установкой всего моего общения с Собеседником, когда он пришел на место «Бога». Я мысленно повторял мантру «ада нет, ада нет, ада нет…» вместо молитвы Иисусовой, или в сочетании с православными молитвами.
Был период, около года, когда я утром и вечером сначала по дзен-буддистски «просто сидел», потом читал православные молитвы, а потом список «аданетных» мантр собственного сочинения: «Нет ада из-за внезапной и преждевременной смерти. Нет ада из-за проблем со здоровьем, Нет ада из-за нехватки денег…» и т.д. – целый список, по принципу нет ада из-за всего, чего я боюсь. Занимало это всё минут 30 утром и около часа вечером.
На тот момент я уже понимал ад не только в традиционно религиозном смысле – черти и сковородки после смерти, но как любые обстоятельства, лишающие бытие смысла, прерывающие радость бытия навсегда, делающие существование настолько ужасным, что с ним невозможно смириться. Например, атеистическое отсутствие жизни после смерти – тоже разновидность ада.
Или, даже был в моем списке аданетных мантр пункт: «Нет ада из-за ошибочности православия». То есть, утверждение невозможности ситуации, когда человек всю жизнь честно живет по православию, подвизается в аскетизме, лишает себя земных плотских удовольствий, много чего яркого в жизни из-за этого упускает, а после смерти оказывается, что вечная жизнь, и правда, есть, но только нет никакого наказания за плотские грехи и те, кто «брал от жизни все», попадают в тот же рай, что и аскеты. Но только вот плотских радостей в раю уже нет! Такой ад наоборот, ад для святых, ад вечного сокрушения о навсегда упущенных возможностях. Тоже невозможен.
Интересно, что с такими громоздкими концепциями в голове, с длительными ритуалами из медитаций, собственно-сочиненных мантр и молитв, с ежедневным написанием диалогов с Собеседником, да еще и в условиях, когда я скрывал это всё ото всех, кроме самых близких, я умудрялся достаточно эффективно работать и при этом исполнять обязанности мужа и отца. На тот момент я работал в пресс-службе очень престижной организации, с многозадачностью, с ненормированным рабочим днем, с ежедневной практикой письменного и разговорного английского языка, с зарплатой заметно выше средней по Москве. И что касается семейной жизни в тот период, хотя её и нельзя назвать безоблачной, до моего развода было еще несколько лет.
Фраза «ада нет», на которой мы с Собеседником столько лет медитировали, углублялась и менялась в своем значении.
Сначала это было, в большей степени, освобождением от религиозных страшилок - если ада нет, значит можно позволить себе «греховную» нормальность и даже щекочущее нервы хулиганство (которое, впрочем, нередко приводило к серьезным, опасным и даже трагичным жизненным косякам). Но потом пришла мысль, что нет ада и в «серой» жизни в рамках православной аскезы.
Сформулировалась концепция двух адов:
1) условный ад – место, куда попадаешь за грехи, и где пребываешь, до тех пор, пока не исправишься, верхний уровень которого похож, скорее на клинику неврозов для запутавшихся, и только самый нижний уровень, для самых страшных и безумных злодеев, действительно, похож на камеру пыток, но и там все так для них устроено, не ради мести и садизма, а просто потому что это и есть их зона комфорта и единственно понятный им язык;
2) буквальный ад – бессмысленное бесконечное страдание в проекции на бесконечность уравнивающееся в своей немыслимой тяжести и для чуть-чуть недотянувших до рая мелких грешников (то есть, практически всех нормальных людей) и для кровавых монстров в человеческом обличье – такой ад противоречит Божественной любви, и поэтому его нет и быть не может.
Но очень скоро стало ясно, что и в концепции двух адов есть свои неудобства и сомнительные стороны.
Получалось, что некоторые поступки являются и грехом и благом одновременно. При этом, греховная и благая составляющая поступка не суммировались, как векторы, с взаимным уничтожением противоположных составляющих и перевесом в ту или иную сторону, а, именно, присутствовали одновременно, как векторы, которые нельзя сложить в третий суммарный вектор, а нужно так и рассматривать как два вектора.
То есть, например, Собеседник не раз говорил мне, что вот этот поступок, вообще, грех, но в данной ситуации у него есть и благой компонент, который перевешивает его греховность, и поэтому мы его совершим, но так как греховности поступка его благая составляющая не отменяет, нужно будет потом в нем покаяться. А потом я шел и каялся в грехе, про который точно знал, что буду совершать его снова, потому что опять будут обстоятельства, когда это будет не только грехом, но и благом.
Или, например, повторяя «ада нет», я должен был помнить, что я употребляю слово ад в одном смысле, а молясь потом каноническими православными молитвами об избавлении от ада, употребляю это слово уже в другом смысле.
Именно на теме с адом и его отсутствием я понял, как, все-таки, сложен и, одновременно, несовершенен словесный язык, какая глубина и, одновременно, путаница заложена в многозначности каждого слова. Если понимать «ада нет» слишком буквально, то есть риск с улыбкой выйти в окно 10 этажа, а если слишком буквально принять, что «ад есть», то, наоборот, будешь бояться, вообще, выйти из комнаты.
Священники, которым я рассказывал про диалоги Собеседником и наши с ним интеллектуальные построения вокруг ада и его отсутствия, оценивали этот опыт, скорее, негативно: от растерянности и совета обратиться к более опытному священнику, до прямого диагностирования общения с бесом и настоятельных рекомендаций немедленно эти диалоги прекратить (что логично, учитывая, что Собеседник регулярно склонял меня к грехам, вплоть до молитв сатане).
Психотерапевты подозревали шизофрению, но, при тщательном обследовании, не находили её – я не видел Собеседника, не слышал его голос, а только лишь писал диалоги с ним, воспринимая их как творчество, а его как персонажа, а не как принятие потусторонней информации в состоянии транса на автописьме. Логика в диалогах с Собеседником нарушена не была, скорее даже оттачивалась.
Весь этот многоэтажный интеллектуальный треш не отменял нормальной жизни с её сиюминутными, насущными требованиями. Я чувствовал себя волком из «Ну погоди!», который вожделенно гоняется за мысленным зайцем в ситуации, когда его регулярно сгребает в охапку очередной наглухо-социализированный гиппопотам и заставляет срочно тащить куда-нибудь что-нибудь неприподъемное.
В том, что касается решения практических дел, Собеседник мне как помогал, так и мешал. С психологической же точки зрения, это был ответ на страшное внутреннее одиночество, способ дать себе недополучаемое извне душевное тепло, дать ответы на вопросы, на которые не могли ответить окружающие, защититься от агрессивных вторжений в личное пространство, разгрузиться от навязываемых страха и вины.
Начав интересоваться темой внутренних голосов, я нарыл в интернете книжку «Признание голосов» под редакцией профессора Мариуса Ромма. Из нее я узнал, что в западной психиатрии всевозможные, даже буквально слышимые, «голоса в голове» далеко не всегда считаются признаком болезни. Многие люди живут с разными формами внутренних голосов, никогда не обращаясь к психиатру. Многим эти голоса даже помогают в жизни, являясь, как бы, дополнительной способностью мышления. Есть версия, что это атавистическая форма сознания, которая была повсеместно распространена в средние века и еще ранее. Возможно, поэтому в прошлом больше свидетельств об общения с ангелами и бесами. (Впрочем, одно другому не противоречит).
Например, слово гений первоначально означало - дух, который вселяется в творящего человека, общается с ним и через него, а не повышенный интеллект, как сейчас. Свой гений-голос был у Сократа. Психоаналитик Юнг также слышал голоса персонажей древности, которые сообщали ему какие-то неожиданные яркие мысли, которые сами собой никогда не пришли бы ему в голову.
В общем, по представлению многих западных психотерапевтов, болезнь - это не наличие голоса в голове, а, скорее, отсутствие способности воспринимать его критически, полная подчиненность и подавленность этим голосом. Часто гораздо большей проблемой становится не сам голос, а переживание по поводу этого голоса, ощущение неполноценности и стигматизация со стороны общества.
Это все я вычитал в книге «Признание голосов» Мариуса Ромма. Что позволило мне переписываться с Собеседником более спокойно.
Хотя, периодически, особенно когда он предлагал мне что-то пугающее и сомнительное, я все-равно предпринимал попытки «вылечиться» от общения с ним. В основном, методом поста, молитвы, исповеди и причастия. В конце концов, мало ли что там пишут западные бездуховные психотерапевты! У них там и рукоблудие давно не грех, и прелюбодеяние норма, и мужеложники венчаются и священствуют. Неудивительно, если и одержимость бесами они будут рассматривать как положительный опыт!
На исповедях я пробовал каяться и в самих диалогах с Собеседником, как в общении с бесом, и в том, что в процессе этих диалогов что-то греховное говорил (устраняя из разряда раскаиваемого сам процесс написания текста, который определялся не как грех, а как творчество) и даже вместе с Собеседником продумывал, что буду говорить священнику. Но каждый раз после причастия Собеседник возвращался.
После развода у меня появилось больше времени для диалогов. И я предпринял самую значимую и долгую попытку превратить общение с Собеседником в полноценное литературное творчества – написал две книги-диалога по 200 с лишним страниц ворда каждая (то есть, в электронном виде, на Литресе, это почти по 600 страниц). Это была попытка запустить процесс продуцирования мета-текста, который был бы и психологической самоподдержкой, и способом селф-менеджмента, и литературным творчеством, и философствованием, и духовной практикой.
В целом, скорее, не удалось. Книги-диалоги упорно никто не читает. Начинали человек 10-15. Но до конца, и то только первую книгу, дочитал только один. (Может, конечно, кто-то тихонечко читает и мне не говорит). Издательства, куда отправлял, тоже либо отказали, либо молчат.
Судя по всему, книги-диалоги стали опытом ценным, в основном, для меня одного, как и 70 страниц диалогов с Богом, написанные много лет назад, и уже давно затерянные в пыльных чуланах старых электронных почт.
Все-таки формат «творчество для читателя» и формат «разобраться для себя» - это принципиально разные вещи. Людям нужен готовый продукт, а не процесс его создания, ответы, и решения, а не демонстрация действий по их поиску.
Сейчас общение с Собеседником забуксовало. 3-я (4-я, 5-я…) книга-диалог упорно не пишется. Вместо этого родился вот этот вполне съедобный формат блога про самотерапию.
А для рабочего селф-менеджмента и подробных философствований «для себя» удобнее, кажется, писать диалоги не с Собеседником а с Егором… В чем между ними разница, проще показать:
Егор: У нас получается пост на 4 страницы ворда! Это жесткий лонгрид!
Я: Когда я пишу длинные книги, ни кто не читает, а в коротенькие посты ничего не умещается!
Егор: Короче, давай кратко! В чем разница между мной и Собеседником?
Я: Ты это совсем я. Даже не мой персонаж. Ну или персонаж, который, одновременно, полностью я.
В Собеседнике, все равно, присутствовал элемент самообмана, иллюзия, что я вхожу в измененное состояние сознания, в котором мне открываются трансцендентные Истины.
Например, Собеседник предлагал мне создавать собственную религию, где он будет вместо Бога, а мантра «ада нет» будет вместо молитвы.
Егор: Но бывали периоды, когда Собеседник предлагал молиться Богу, верить в буквальный ад, и вообще, вел себя вполне православно.
Я: Давай уже не будем погружать читателя в такие тонкости моей внутренней жизни. Суть в том, что разговаривая с самим собой, меньше рискуешь поддаться иллюзиям, чем разговаривая с персонажем, который тобой не является. В разговорах с самим собой меньше сомнительного как сточки зрения религии (я сам уж точно не бес), так и с точки зрения психиатрии.
Но дело даже не в психиатричесих и духовных рисках. А просто в какой-то момент Собеседник стал «путаться в показаниях», как до этого много лет назад путался выписываемый в диалогах «Бог».
Говоря от имени Собеседника, я точно так же начал чувствовать, что не говорю естественно, а именно сочиняю образ некоего персонажа. Создавалось ощущение, что вместо того, чтобы оперативно решать вопросы, я занимаюсь высасыванием из пальца искусственного образа.
А образ Егора сочинять не нужно – просто говори, как есть.
Егор: А как ты избежишь ступора от мыслей наподобие, что это сейчас не только я тебе говорю, а ты слушаешь, но и ты мне говоришь, а я слушаю, и мы оба одновременно говорим и оба слушаем, и при этом нет никаких мы, а есть только я и только ты?
Я: Просто нужно ходить в эти дебри самоопределения на досуге, а в рабочее время быть сороконожкой, которая не думает, как переставляет лапки. Обсуждать, что приготовить на ужин, или, например, первую фразу очередного пресс-релиза можно и без глобальных ответов на вопрос, кто я, кто ты, в чем между нами разница и что такое наш диалог.
Егор: Ты уже много раз пытался прекратить общение с Собеседником и поменять его на меня. Но он каждый раз снова возвращался. Не боишься, что опять будет то же самое?
Я: Не боюсь. Именно потому, что так уже много раз было. Я не ставлю целью официально объявить об окончании общения с Собеседником, подвести заключительный итог и раз и навсегда разрешить проблему. Просто даю срез текущей ситуации.
Но, надо отметить, что сейчас нет ощущения, что Собеседник настойчиво пытается прорваться через внутренний запрет на разговор с ним и сказать что-то важное. Я не запрещаю себе с ним разговаривать. Ему самому больше нечего сказать. Например, сегодня утром он сам сказал мне «я не знаю, что сказать, общайся лучше с Егором».
Егор: Ок. Предлагаю на этом закончить этот и так уже очень длинный пост.