(из цикла «И память Каменки любя…»)
«Я вышла замуж в 1825 году за князя Сергея Григорьевича Волконского, вашего отца, достойнейшего и благороднейшего из людей», - так напишет княгиня Волконская в своих «Записках». И написано это было через тридцать с лишним лет после свадьбы.
Как относились друг к другу супруги? Теме этой уделяется сейчас слишком много внимания, выискиваются мелкие, подчас пакостные подробности… Становится обидно за этих людей!
Волконский, как вы, я думаю, помните, писал о своей влюблённости, о счастье. Мария Николаевна пишет: «До свадьбы я его почти не знала». Часто можно встретить упоминание о вспыхнувшей вуали невесты, что посчитали дурным предзнаменованием. Я не нашла рассказов об этом у современников, но в «Записках» Марии Николаевны мы прочитаем: «Мои родители думали, что обеспечили мне блестящую по светским воззрениям, будущность. Мне было грустно с ними расставаться: словно сквозь подвенечный вуаль, мне смутно виднелась ожидавшая нас судьба». А дальше упоминание: «Я… провела с ним только три месяца в первый год нашего супружества».
Но вот фрагмент её письма к мужу, написанного 31 декабря 1825 года: «Не могу тебе передать, как мысль о том, что тебя нет здесь со мной, делает меня печальной и несчастной, ибо хоть ты и вселил в меня надежду обещанием вернуться к 11-му, я отлично понимаю, что это было сказано тобой лишь для того, чтобы немного успокоить меня, тебе не разрешат отлучиться. Мой милый, мой обожаемый, мой кумир Серж! Заклинаю тебя всем, что у тебя есть самого дорогого, сделать всё, чтобы я могла приехать к тебе если решено, что ты должен оставаться на своем посту». Что-то не очень похоже на равнодушие, о котором часто пишут! А Волконскому оставалась только неделя на свободе… Но он успел заехать к жене.
Думала ли невеста, стоя под венцом, как изменится её судьба всего через год?
Волконский узнал о болезни и смерти Александра I раньше многих (за шесть дней до смерти императора он знал, что положение его почти безнадежно): муж его сестры сопровождал Александра I в последнем путешествии. 29 ноября 1825 г. Пестель вместе с Волконским составляют план «1 генваря» о революционном выступлении Южного общества. Восстание должен был начать Вятский полк, которым командовал Пестель. 1 января 1826 года в Тульчине предполагалось арестовать армейское начальство. Затем - приказ по армии о немедленном выступлении и движении на Петербург. 19-я пехотная дивизия Волконского должна была стать ударной силой будущего похода. Но 13 декабря Пестель был арестован. Волконский же отказался от мысли самостоятельно поднять на восстание собственную дивизию. Думаю, что этим он спас немало жизней: вряд ли его дивизия в случае выступления не повторила бы судьбу Черниговского полка…
Мария Николаевна рассказывает о муже: «Он приехал за мной к концу осени, отвёз меня в Умань, где стояла его дивизия, и уехал в Тульчин – главную квартиру второй армии. Через неделю он вернулся среди ночи; он меня будит, зовёт: ''Вставай скорей''; я встаю, дрожа от страха. Моя беременность приближалась к концу, и это возвращение, этот шум меня испугали. Он стал растапливать камин и сжигать какие-то бумаги. Я ему помогала, как умела, спрашивая, в чем дело? ‘’Пестель арестован''. – ‘’За что?’’ Нет ответа. Вся эта таинственность меня тревожила. Я видела, что он был грустен, озабочен. Наконец, он мне объявил, что обещал моему отцу отвезти меня к нему в деревню на время родов, – и вот мы отправились. Он меня сдал на попечение моей матери и немедленно уехал; тотчас по возвращении он был арестован и отправлен в Петербург». Судя по воспоминаниям Сергея Григорьевича, он успел до ареста получить известие о рождении сына, приехать к тестю, увидеть новорождённого. Думается, что здесь лучше верить ему: роды Марии Николаевны были очень трудны, она долго и тяжело болела и, вероятно, многое смешалось в её памяти.
7 января 1826 года Сергей Волконский был арестован. И вот деталь, по-моему, ясно говорящая о его тревоге за Марию: «Я написал шесть писем к жене, скрывая, что меня увезли, а что будто бы, по открывшимся политическим обстоятельствам с Турцией, я выступил к границе; эти письма должны были понедельно ей вручаться».
Волконский был заключён в Петропавловскую крепость («присылаемого кн. Сергея Волконского посадить или в Алексеевском равелине, или где удобно, но так, чтобы и о приводе его было неизвестно. 14 января 1826»).
Очень жаль, что воспоминания Волконского обрываются на описании его первого допроса, снятого с него императором перед отправкой в крепость. Известна реакция Николая I: «Сергей Волконский набитый дурак, таким нам всем давно известный, лжец и подлец в полном смысле, и здесь таким же себя показал. Не отвечая ни на что, стоял как одурелый, он собой представлял самый отвратительный образец неблагодарного злодея и глупейшего человека» (хорошо, что сам князь не знал об этом «подлеце»!) По воспоминаниям Марии Николаевны (наверное, передающей слова мужа), «позже, когда он продолжал упорствовать в этом молчании перед следователями, Чернышев, военный министр, сказал ему: '’Стыдитесь, князь, прапорщики больше вас показывают’’».
Что же так возмутило нового царя? Почему Раевские говорили, что «он держит себя дурно – то высокомерно, то униженнее, чем следует. Его все презирают, каждую минуту открывают в нём ложь и глупости, в которых он принуждён сознаваться»? Сейчас историки делают, в общем-то однозначный вывод: если рассматривать все его невнятные, нелогичные, зачастую совсем не о том, о чём спрашивали («Из сих запросных пунктов узнаю я, что я был один из управляющих Каменской отдельной управы, также могу уверить, что я не получал ни от кого поручения действовать на поселённые войска») ответы, то либо князь действительно малограмотный и беспамятный к тому же («мудрено вдруг припомнить обстоятельства, в течение пяти лет случившихся, при ежегодных в оных изменениях») дурак, либо он, обещая «открыть все с искренностью и по совести», попросту играет эту роль, издеваясь над Следственной комиссией. Думается, верно второе предположение: все дошедшие до нас письма Волконского абсолютно логичны, а его мемуары, к тому же, показывают прекрасную память о событиях, «случившихся» в течение не пяти, а тридцати-сорока лет! Ещё раз скажу: как жаль, что князь не успел рассказать обо всём сам!
А в это время княгиня Волконская проходит круги своего ада. «И вот началась та изумительная борьбы, где слабой женщине-полуребёнку был противопоставлен целый заговор мужской хитрости и настойчивости и где, в конце концов, воля сердца всё же одержала верх… В этой борьбе Мария Николаевна стояла совсем одна, ни от кого не встречая дружеской поддержки или совета. Обе семьи – и мужнина, и своя – действовали корыстно», - историк М.О.Гершензон верно характеризует ситуацию.
Генерал Раевский писал в марте 1826 года брату Волконского: «Милостивый государь князь Николай Григорьевич! По приезде моём нашел дочь мою Марью после жестокой болезни, в большой слабости и в неведении о муже, она подозревала, что он умер или болен, что сделало, что известие о его арестации послужило облегчением. Я привёз ей от князя Сергея письмо».
Едва пришедшая в себя Мария пишет мужу: «Я узнала о твоём аресте, милый друг. Я не позволяю себе отчаиваться… Какова бы ни была твоя судьба, я её разделю с тобой, я последую за тобой в Сибирь, на край света, если это понадобится, — не сомневайся в этом ни минуты, мой любимый Серж. Я разделю с тобой и тюрьму, если по приговору ты останешься в ней». Она тут же собирается в Петербург: «На следующее утро все было готово к отъезду; когда пришлось вставать, я вдруг почувствовала сильную боль в ноге. Посылаю за женщиной, которая тогда так усердно молилась на меня Богу; она объявляет, что это рожа, обвёртывает мне ногу в красное сукно с мелом, и я пускаюсь в путь». «Был апрель месяц и полная распутица. Я путешествовала день и ночь и приехала, наконец, к своей свекрови. Это была в полном смысле слова придворная дама. Некому было дать мне доброго совета: брат Александр, предвидевший исход дела, и отец, его опасавшийся, меня окончательно обошли. Александр действовал так ловко, что я всё поняла лишь гораздо позже, уже в Сибири, где узнала от своих подруг, что они постоянно находили мою дверь запертою, когда ко мне приезжали». Она добивается свидания с мужем. «Я была ещё очень больна и чрезвычайно слаба. Я выпросила разрешение навестить мужа в крепости. Государь… приказал, чтобы меня сопровождал врач, боясь за меня всякого потрясения… Мы вошли к коменданту; сейчас же привели под стражей моего мужа. Это свидание при посторонних было очень тягостно. Мы старались обнадёжить друг друга, но делали это без убеждения. Я не смела его расспрашивать все взоры были обращены на нас; мы обменялись платками. Вернувшись домой, я поспешила узнать, что он мне передал, но нашла лишь несколько слов утешения, написанных на одном углу платка, и которые едва можно было разобрать».
Она возвращается к заболевшему сыну – и снова попадает в изоляцию. «Она сделает и должна делать лишь то, что посоветуют ей отец и я» — так считал её брат Александр. «Я не получала никаких известий; мне передавались только самые бессодержательные письма, остальные уничтожались. Я с нетерпением ждала минуты своего отъезда; наконец брат приносит мне газеты и объявляет, что мой муж приговорён».
Приговорён по первому разряду, к лишению дворянства, чинов и наград и к 15-летней каторге. Видимо, с его слов Мария Николаевна описала гражданскую казнь: «Было разложено и зажжено несколько костров для уничтожения мундиров и орденов приговорённых», «Сергей, как только пришёл, снял с себя военный сюртук и бросил его в костёр: он не хотел, чтобы его сорвали с него». «По возвращении в тюрьму они стали получать не обыденную пищу свою, а положение каторжников; также получили и их одежду – куртку и штаны грубого серого сукна».
Через десять дней после объявления приговора Волконского увозят в Сибирь – в страшный Благодатский рудник. Он пишет оттуда жене: «Со времени моего прибытия в сие место я без изъятия подвержен работам, определённым в рудниках, провожу дни в тягостных упражнениях, а часы отдохновения проходят в тесном жилище, и всегда нахожусь под крепчайшим надзором, меры которого строже, нежели во время моего заточения в крепости, и по сему ты можешь представить себе, какие сношу нужды и в каком стеснённом во всех отношениях нахожусь положении», «физические труды не могут привести меня в уныние, но сердечные скорби, конечно, скоро разрушат бренное мое тело». И вопль души – «Машенька, посети меня прежде, чем я опущусь в могилу, дай взглянуть на тебя ещё хоть один раз, дай излить в сердце твоё все чувства души моей».
А Машенька всё время борется… В ноябре она приезжает в Петербург («бывают странные сближения»: остановилась она на Мойке, в доме свекрови, в том самом доме, где через одиннадцать лет умрёт Пушкин). Последний этап борьбы: приехавший за две недели до неё Н.Н.Раевский обещал царю удерживать дочь «от влияния эгоизма Волконских», а она пишет прошение об отъезде и ждёт ответа почти месяц. Разрешение было получено 21 декабря.
Тяжёлым было последнее объяснение с отцом: «Я показала ему письмо его величества; тогда мой бедный отец, не владея собою, поднял кулаки над моей головой и вскричал: ''Я тебя прокляну, если ты через год не вернёшься''. Я ничего не ответила, бросилась на кушетку и спрятала лицо в подушку». А дальше она приведёт свой диалог с мужем сестры Волконского: «Уверены ли вы в том, что вернётесь?» – «Я и не желаю возвращаться, разве лишь с Сергеем, но, Бога ради, не говорите этого моему отцу».
И прощание (как оказалось, навсегда) с сыном: «Перед отъездом я стала на колени у люльки моего ребёнка; я молилась долго. Весь этот вечер он провёл около меня, играя печатью письма, которым мне разрешалось ехать и покинуть его навсегда. Его забавлял большой красный сургуч этой печати. Я поручила своего бедного малютку попечению свекрови и невесток и, с трудом оторвавшись от него, вышла».
Двухлетний Николенька умер 17 января 1828 года. По просьбе Н.Н.Раевского, Пушкин написал эпитафию:
В сиянье, в радостном покое,
У трона вечного Творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца.
Мария Николаевна, получившая эти стихи в Сибири, писала: «Я читала и перечитывала, дорогой папа, эпитафию на моего дорогого ангела, написанную для меня. Она прекрасна, сжата, но полна мыслей, за которыми слышится так много. Как же я должна быть благодарна автору!».
Эпитафия была высечена на надгробной плите Н.Волконского на кладбище Александро-Невской лавры. Долгое время считавшаяся утерянной могила была обнаружена в середине ХХ века, и теперь каждый может увидеть её.
Я не нашла в интернете нужной фотографии и потому к общему виду могилы прилагаю снимок, сделанный мной более 30 лет назад. Он очень низкого качества, но стихи на нём можно разглядеть:
Продолжение – в следующей статье. Голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Карту всех публикаций о декабристах смотрите здесь
Здесь карта всего цикла о Каменке
Навигатор по всему каналу здесь