(размышления о механизмах реадаптации ветеранов боевых действий)
Корея, Египет, Вьетнам, Афганистан, Эфиопия, Намибия, Сомали, Ангола, Мозамбик… Вот неполный перечень государств, в чьих неприветливых и источающих малярию джунглях, или в окаймленных снежными вершинами горах, а то и в раскаленных солнцем песках, приходилась сражаться солдатам и офицерам Советской армии. Армии мирного времени, страны, декларировавшей миролюбивую политику и официально ни с кем не воевавшую и, соответственно, о своем военном присутствии за рубежом в отечественных СМИ не сообщавшую.
Поэтому по возвращении домой ветераны сталкивались с общественной изоляцией и непониманием, а то и отчуждением, выраженным на чиновничьем языком фразой: «Я вас туда не посылал». Весьма ярко эту грустную картину иллюстрирует популярная в 1980-е среди воинов-афганцев песня.
Мне старушка одна
Hа вокзале поохав сказала:
"Как не стыдно сынок,
Жизнь свою начинаешь с обмана.
Где-то орден купил,
Hацепил, и похвалишся людям,
Сам такой молодой –
Да только совести грамма не будет.
Весь такой загорелый –
Видно с отдыха с жаркого юга,
Там на папины деньги
Гулял, веселился бездумно.
Ты сними не позорь,
Hе позорь фронтовые седины,
Что ты знаешь сынок
О войне - ничегошеньки милый."
Что ответить старушке седой,
Hе обидеть бы старость.
A слова оправданий не лезут,
Как будьто-бы в тягость.
Только орден рукою прикрыл,
Чтоб обидой не пачкать,
И вдруг вспомнил афганское небо,
Hаше небо прозрачное.
Я бы мог рассказать той старушке
Как плакали горы,
Как снега вдруг краснели
От яркой рябиновой крови.
И как быстрые реки
Топили последние крики.
И как небо швыряло
Hа землю горящие Миги.
A еще расскажу,
Как врывается горе в квартиры,
Как безумную мать
Hе могли оторвать от могилы.
И тогда ты старушка поймешь
И меня не осудишь.
Ордена как у нас
Hа базаре ни встретишь, ни купишь.
Не принято было тогда надевать боевые ордена, и не всем их давали, но главное даже не в этом. В стране не было – да и сейчас, в общем-то, нет – эффективно действующей системы реадаптации, то есть механизмов включения в мирную жизнь вернувшихся с войны солдат и офицеров. Отсюда уже притча во языцех – уход ветеранов в перестроечный и постсоветский период в криминальные структуры, где их боевой опыт оказался весьма востребованным; неспособность адаптироваться и найти себя в мирной жизни, что нередко приводит к алкоголизму и прочим печальным последствиям вплоть до самоубийства.
Впрочем, не будем голословными и обратимся к статистике, которую приводит в своей замечательной книге «Психология войны в XX веке. Исторический опыт России» доктор исторический наук Елена Спартаковна Синявская: «По данным на ноябрь 1989 г., 3700 ветеранов афганской войны находились в тюрьмах, количество разводов и острых семейных конфликтов составляло в семьях «афганцев» 75 %, более 2/3 ветеранов не были удовлетворены работой и часто меняли ее из-за возникающих конфликтов, 90 % имели задолженность в вузах или плохую успеваемость по предметам, 60 % страдали от алкоголизма и наркомании, наблюдались случаи самоубийств или попыток к ним».
С тех пор эти цифры мало изменились. А если и изменились, то в худшую сторону, ибо, по словам экспертов, так называемый «чеченский синдром» – посттравматическое и вызванное войной стрессовое расстройство, присущее, в той или иной степени всем ветеранам – оказался пострашнее «афганского».
Как же исправить эту печальную статистику? Только с помощью реализуемого в масштабах страны и хорошо отлаженного процесса психологической помощи военнослужащим – ветеранам боевых действий. Что для этого необходимо? Квалифицированный институт военных психологов. Методологическая и научная база для подготовки соответствующих специалистов существует. В качестве примера можно привести работы А.Г. Караяни.
Но это – современные разработки; оглядываясь же на насыщенную событиями военную историю России, естественным образом возникает вопрос: – Были ли попытки в недрах Императорской армии и РККА решать сложные вопросы реадаптации вернувшихся с войны солдат и офицеров. И была ли в этом необходимость?
Второй вопрос вовсе не праздный, ибо примерно до середины XIX века такой проблемы как реадаптация ветеранов не существовало по ряду причин. Во-первых, несшее на себе тяготы рекрутской повинности русское крестьянство было глубоко верующим, что существенным образом снижало ценность земной жизни – в условиях русской крепостной деревни тяжелой и часто беспросветной. Во-вторых, общинная психология – так, к слову, до конца и не изжитая предреволюционной деревней – делала русского мужика более близким, с точки зрения ментальных установок, жителю древнегреческого полиса, нежели нашему современнику. Полемическое преувеличение? Ничуть. Как грек видел себя частью полиса, так и русский крестьянин мыслил себя частью коллектива – так называемого «мира». Ни тот ни другой не осознавал себя личностью в современном смысле этого слова. И только отмена крепостного права начала постепенно изживать подобные представления русского крестьянина.
Спустя пятьдесят лет после александровских Великих реформ стала возможной реформа столыпинская, направленная на разрушение общины и создание хуторов. Как известно, Петр Аркадьевич мечтал сделать опорой России крепких собственников-хуторян, иными словами – свободных личностей.
Какое отношение все эти экскурсы в историю имеют к нашей теме? Самое прямое. Ощущение непреходящей ценности собственной земной жизни порождает страх потерять ее, иными словами – страх смерти. Добавим к этому оскудение религиозного чувства в толще народа на рубеже XIX – XX веков. А вместе с утратой религиозных идеалов и готовности умереть за них уходила в прошлое вера в жизнь вечную, нивелировавшая страх смерти как страх перед небытием. Личность же, лишенная духовных (подчеркиваем: именно духовных, а не навязанных идеологией) ориентиров нуждается в серьезной психологической подготовке к войне, равно как и к последующему процессу реадаптации после нее.
Ситуацию в этом плане усугубляли изменения в тактике на рубеже XIX – XX столетий. Во времена Наполеоновских войн солдат действовал в сомкнутом строю, воспринимал себя, опять же, как часть целого. С появлением стрелковых цепей положение, с психологической точки зрения, для бойца существенным образом изменилась – было утрачено «чувство локтя», формировавшееся действиями в боевом каре, точно также как оно формировалось, скажем, действиями в рядах греческой фланги или испанской терции.
В цепи же боец больше предоставлен самому себе и ужас перед гибелью становится для него сильнее, нежели, когда он сражается в том же каре: в русской военной истории практически нет сообщений о том, что составлявшие его солдаты при виде неприятеля дрогнули и побежали. Но в боевых сводках достаточно сообщений о неустойчивости солдат, действовавших в цепи.
Оставались еще славные в Императорской армии полковые традиции, которыми пропитывался дух новобранца, что выражалось в его готовности умереть, например, за честь знамени, но и это было утрачено в 1914 – 1915 годах, после понесенных русскими войсками колоссальных потерь. Был выбит носитель полковых традиций – кадровый унтер-офицерский состав. Прибывавшее в армию пополнение, в большинстве своем, оказалось религиозно индифферентным и, главное, не знало ни традиций, ни историю части, в которой новобранцам приходилось служить. В результате такие солдаты не хотели ни сражаться, ни умирать, ибо не понимали смысла войны, испытывали равнодушие к лозунгам правительства. Под огнем противника эти бойцы часто терялись, впадали в панику и покидали позиции.
Таким образом, мы видим, что существенные изменения в тактике и трансформация сознания нижних чинов, равно как и страшные потери на кровавых полях Первой мировой войны, со всей остротой поставили перед командованием проблему психологической подготовки бойца, которую ранее осуществляла Церковь.
Одним из первых к этой теме обратился генерал от инфантерии Петр Краснов: уже будучи атаманом Всевеликого Войска Донского он включил в программу преподавания в Новочеркасского военного училища курс военной психологии, причем сам его и читал. Уже позже, в эмиграции, генерал-лейтенант Николай Головин создал Военно-научные курсы и попросил Краснова прочитать серию лекций о военной психологии. На базе этих лекций Краснов, в 1927-м, выпустил книгу «Душа армии», в современной России не раз уже переизданную.
Примечательно, что и сам Головин стоял у истоков отечественной военной психологи – ей, в том числе, была посвящена его диссертация, защищенная в 1907 году: «Исследование боя. Исследование деятельности и свойств человека как бойца».
Кроме того, вплотную этой проблемой занимался полковник Роман фон Дрейлинг, написавший работу «Военная психология как наука».
Однако ни Краснов, ни Головин, ни фон Дрейлинг при всей важности и новаторстве их исследований в рассматриваемой нами области, не уделяли должного внимания непосредственному процессу реадаптации вернувшихся с войны солдат и офицеров с последующим включением их в мирную жизнь. Быть может, они предполагали, что само общество и его институты будут сочувственно встречать ветеранов и всячески содействовать преодолению ими вызванных войной психологических травм. Отчасти так и происходило после Русского турецкой войны 1877 – 1878 годов и даже после несчастливой для российского оружия войны с Японией – вспомним чествования экипажа крейсера «Варяг».
Не уделяли данной проблеме должного внимания и в СССР. При лозунге «Народ и армия едины» стояла она, тем не менее, также остро как и в Вооруженных силах Российской империи в период ее заката. Менталитет рядового состава РККА стал меняться после создания колхозов, когда воспитанное в советских школах новое поколение было пропитано безрелигиозным духом и, соответственно, нуждалось в процесс реадаптации после возвращения с войны, ибо для верующего человека, как мы уже выяснили, реабилитационным центром были религиозные институты. Да и тяжелые условиях крестьянского труда не оставляли мужику времени на рефлексию.
Отчасти проблему реадаптации красноармейцев нивелировала Великая Отечественная война, когда подавляющее большинство взрослого населения составило фронтовое поколение победителей, заслуженно воспринимаемое обществом в качестве героического. Фронтовики были во всех социальных слоях, в том числе и среди чиновничества, что существенным образом облегчало включение ветерана в мирную жизнь; ведь фронтовик фронтовику никогда не сказал бы: – Я вас на войну не посылал.
Однако в послевоенном СССР для ветеранов, сражавшихся за пределами страны в мирное время, ситуация изменилась в худшую сторону – как мы уже отметили, участие советских военных советников и армейских подразделений в зарубежных военных конфликтах не афишировалось и в СМИ не отражалось. Психологическая подготовка к боевым действиям на уровне старших классов школы, профтехучилищ и вузов была равна нулю. Быть может, кто-то возразит: – Не слишком ли рано готовить к войне в школе, даже в старших классах? Нет, учитывая, что отведенных для этих целей пол года в «учебке» оказывалось явно недостаточно для психологической подготовки вчерашнего подростка к тому, что ему придется сражаться в чуждом этническом и культурно-религиозном окружении, в непривычном климате, убивать; вероятно, испытать тяготы плена и даже, возможно, погибнуть в бою.
Те же, кому посчастливилось выжить и вернуться домой, остро нуждались в преодолении посттравматического стресса. Однако, увы, советские ветераны боевых действий, в большинстве своем, вынуждены были справляться с приобретенными стрессами и психологическим травмами в одиночку. И справиться сумели далеко не все, о чем свидетельствует приведенная выше статистика.
На сегодняшний день Елена Синявская – едва ли не единственный ученый, кто уделяет существенное внимание рассматриваемой в рамках данной статьи теме и чьи работы доступны широкому кругу читателей.
Проблема реадаптации участников вооруженных конфликтов осложняется не только информационным вакуумом вокруг них, но и их бесславным завершением – рухнуло большинство просоветских режимов в Африке, как известно, не завершилась разгромом моджахедов и война в Афганистане. Общество, и так мало информированное об участии советских войск в боевых действиях за рубежом, не спешило встречать ветеранов как героев.
Синявская следующим образом обозначает проблему реадапации на примере так называемого «афганского синдрома», которую она справедливо называет болезнью и пишет: «Каковы же основные признаки этой болезни? (А то, что это болезнь, уже не вызывает сомнения.) Это прежде всего неустойчивость психики, при которой даже самые незначительные потери, трудности толкают человека на самоубийство; особые виды агрессии; боязнь нападения сзади; вина за то, что остался жив; идентификация себя с убитыми. У большинства больных – резконегативное отношение к социальным институтам, к правительству. Днем и ночью тоска, боль, кошмары… По свидетельству американского психолога Джека Смита, – кстати, сам он тоже прошел войну во Вьетнаме, – «синдром, разрушающий личность «вьетнамца», совершенно не знаком ветерану Второй мировой войны. Его возбуждают лишь те обстоятельства, которые характерны для войн на чужих территориях, подобных вьетнамской. Например: трудности с опознанием настоящего противника; война в гуще народа; необходимость сражаться в то время, как твоя страна, твои сверстники живут мирной жизнью; отчужденность при возвращении с непонятных фронтов; болезненное развенчание целей войны».
Далее Елена Спартаковна приводит в своей книге следующий пример из жизни одного из ветеранов афганской войны: «Дома меня встретили настороженные взгляды, пустые вопросы, сочувствующие лица, – вспоминает «афганец» Владимир Бугров. – Короче, рухнул в пустоту, словно с разбега в незапертую дверь. Солдатская форма «афганка» легла в дальний угол шкафа вместе с медалями. Вот только воспоминания не хотели отправляться туда же. Я стал просыпаться от звенящей тишины – не хватало привычной стрельбы по ночам. Так началось мое возвращение на войну. На этой войне не было бомбежек и засад, убитых и раненых – она шла внутри меня. Каждую минуту я сравнивал «здесь» и «там». Раздражало равнодушие окружавших меня «здесь» и вспоминалась последняя сигарета, которую пустили по кругу на восьмерых «там». Я стал замкнут, не говорил об Афгане в кругу старых знакомых, постепенно от них отдаляясь. Наверное, это и есть «адреналиновая тоска». И тогда я начал пить. В одиночку. Под хорошую закуску, чтобы утром не страдать от похмелья. Но каждый день.
И вот однажды я споткнулся о взгляд человека. Он просто стоял и курил. В кулак. Днем. Шагнул мне навстречу:
– Откуда?
– Шинданд, – ответил я.
– Хост, – сказал он.
Мы стояли и вспоминали годы, проведенные на войне. Я больше не был одинок.
На «гражданке» нас воспринимали по-разному: и как героев, и как подлецов по локоть в крови. Общения катастрофически не хватало, а встречаться хотелось со своими, кто понимал все без лишних слов».
В современной России ситуация постепенно меняется в лучшую сторону и ветераны, скажем, афганской и чеченской войн уже не воспринимаются обществом как изгои. Но проблема реадаптации участников боевых действий по-прежнему актуальна. Ведь по существу общество мало знакомо, да и мало интересуется внутренними – прежде всего, психологическими – проблемами вернувшихся с войны солдат и офицеров – в большинстве своем, еще совсем молодых парней.
В самом деле, много ли мы знаем об участниках боевых действий в мирное для страны время? Да, некоторым павшим бойцам посвящены названия улиц, но известно ли их обитателям история подвига героев, чьи имена написаны на табличках их домов. Часто ли ветеранов приглашают в школы, вузы, колледжи, на предприятия, привлекают к работе в военно-патриотических клубах, интересуется ли местная власть на уровне, хотя бы, депутатов, бытовыми условиями их жизни? Увы, далеко, мягко говоря, не всегда.
Но нужно понимать, что пренебрежительное отношение к тем, кто проливал кровь за Родину – а это, несмотря на весь пафос фразы, именно так – может стать реальной опасностью и для самого общества, о чем Синявская весьма убедительно и предупреждает: «Для общества в целом психологический потенциал участников войны имеет противоречивое значение, соединяя две основных тенденции – созидательную и разрушительную, и то, какая из сторон этого потенциала – позитивная или негативная – окажется преобладающей в мирной жизни, зависит от состояния самого общества и его отношения к фронтовикам. Вся наша история – и современная ситуация в том числе – яркое тому подтверждение».
Выше мы отметили, что для реадаптации вернувшихся с войны солдат и офицеров нужна отлаженная система психологической помощи военнослужащим. Добавим: эта помощь будет действенной только в том случае, когда общество почувствует свою сопричастность к проблемам ветеранов, в том числе и к их душевным переживаниям. Да, отчасти, на современном этапе этот процесс уже происходит: теракты на Дубровке, взрывы в столичном метро и аэропорту показали мирным гражданам, что линия фронта четко не обозначена и все мы в той или иной степени заложники необъявленной нам войны.
Оставим за скобками вопрос – кем она объявлена, ибо это тема отдельного разговора. Главное в другом: проблема реадаптации вернувшихся с войны солдат и офицеров важна и по той причине, что перспективна вооруженных конфликтов как на территории России, так и за ее пределами, но с возможным участием российских войск, к сожалению, по-прежнему существует. А, значит, общество должно быть готово к ним, готово видеть настоящих героев в тех, кто защищает его от агрессии внешней и внутренней. Порою ценой собственной жизни и здоровья.
Игорь Ходаков.