После того как гроб закопали, установив на свежую могилу обычный памятник с металлическим корпусом, после всех поминаний, сборов и прощаний все ушли с кладбища в дом покойного, где его родня готовила по старой традиции богатый стол с угощениями для застольных поминок. В дом уже съехалось немало родственников, дальних знакомых, товарищей и разных других людей, хоть как-то пересекавшихся с ушедшим. Застолье из хмурого, как это и всегда бывает, быстро перерастало в попойку с шуточками, байками и прочей «нетраурной» болтовней. Бабушка вместе с тетей Таней ушли пораньше, объяснив, что им нужно было сделать немало по хозяйству, да и бабушка, мол, плохо себя еще чувствовала. Не оправилась. За столом ее никто не пытался расспрашивать. Один раз, правда, пьяный мужик спросил было при всех с издевкой, где она бывала да что видала, но все присутствовавшие за столом тут же осудили его за черствость и отсутствие сострадания к человеку, которого он сам же помогал искать. Более никто с расспросами ни к нам, ни к бабушке не приставал. Когда бабушка с Таней ушли, поминки были еще в самом разгаре и, откровенно говоря, все больше и больше начинали походить на шумное веселое застолье. Было ясно, что дело постепенно подходит к концу. Большинство мужиков уже были хорошенькими. Остальные же последовали примеру дяди Толи Дыма, и отпив свое «за упокой», отправились до дома. Вскоре и мы втроем – я, мама и тетя Вера – отправились домой. Настроение у нас было немного приподнятое, и вечер мы собирались провести все вместе за столом, возле радио, за шумными разговорами и поеданием остатков пирогов.
Мы привычно зашли за свою калитку, поднялись по ступеням крыльца под приветственный лай Тимы и зашли в избу. У меня в голове почему-то мелькнула мысль, что это могли бы быть похороны нашей бабушки, если бы все сложилось иначе.
Весь обеденный стол был заставлен посудой: графины, какие-то незнакомые горшки, тарелки... Море тарелок, одна на другой – все в куче. Они были расставлены так, словно ребенок играл в пирушку, неловко, вплотную друг к дружке, а некоторые и вовсе одна на краю у другой. Ложки, вилки, какие-то большие посудины, чашки – какой-то невероятный бардак. Вдоль стола были расставлены портреты и фотокарточки разных давно уже умерших родственников. Сама бабушка сидела, уткнувшись носом чуть ли не в самый стол, и опять что-то бубнила, слегка раскачиваясь. Она произносила что-то невнятное, но ритмичное, казалось, что она произносит какие-то слова нараспев или даже читает стишок. Увидев все это, мы замерли. Трудно даже было осознать, что больше всего захлестывало нас в этот момент: шок, непонимание, страх за бабушку или страх за самих себя непонятно перед чем.
– Мама?!
– Мама, ты чего?
– Садитесь, садитесь, а вот и дочки мои пришли. Все кушайте, и дочкам место будет!
– Ты зачем посуды столько?..
– А я у Нинки попросила, на поминки.
– На поминки?
– На поминки, а то столько гостей, а посуды на всех и не хватает.
– Мама, ты чего, да поминки же у Кургановых в доме, ты же с нами там была!
– А? Да, поминки... Поминки. Гости-то ко мне пошли, там-то что им делать.
– Какие гости, мама? Ты же одна сидишь!
– Нет, чего же?! Вон они все, и посуда им накрыта, кушают да веселятся.
– Кто кушает?
– Да вон гостей сколько, и папка твой тут!
– Кто?
– Да отец твой, родня!
– Ты чего, мама, он же умер двадцать лет назад!
– Дак умер, а сегодня вот сидит тут, рядышком.
– Мама, ты чего?
– Ну поминки же, все и собрались тут.
– Мама, папа умер, не говори такого, ты что же – не помнишь этого?
– Ну как не помнить.
– Тогда зачем ты говоришь, что он здесь?
– Да вон он, рядом со мной сидит.
– Так... Понятно.
– А Таня где?
– А она спать пошла, устала очень.
– Куда спать?
– Да на кровати же за печкой спит, отдыхает.
Мама заглянула за печь. Только что проснувшаяся тетя Таня совсем ничего не слышала и не понимала. Встав с кровати и оглядевшись, она удивилась не меньше нашего.
– Что? Опять, что ли? Мама, ты чего? А я сплю, лежу и знать не знаю.
– Да чего же, спи, никто ж тебя не потревожит, мы еще посидим с гостями, да потом они тоже спать пойдут.
– Опять что-то не то ведь говорит.
– Ну вы посмотрите, сколько посуды-то взяла.
– Где хоть? Посуда-то не наша ведь.
– У тети Нины, говорит, взяла.
– А та зачем ей дала?
– Дак она говорит – на поминки, та небось подумала, что у Кургановых посуды не хватает, да дала.
– Ну и дела, батюшки, свят-свят!
– Ну чего сидишь, мама, ты слышишь меня?
– А чего не слышать-то? Слышу, конечно.
– Ты зачем столько посуды-то приволокла?
– Дак на поминки же!
– У нас дома поминки?
– Ну а как же!
– Еще не чище, матерь божья! Ты чего говоришь такое? Сплюнь!
– Да гости же, всех накормить надо, а потом и они спать пойдут.
– А я сплю, как пьяная, вроде стопки две и выпила, а свалилась... И голова болит, что не встать.
– Что ж делается-то? До каких пор продолжаться-то так будет?
– Мама, а ты зачем фотокарточки-то достала? Папин-то портрет зачем?
– Дак и он пускай тоже посидит, тут все собрались вон... И дядька твой вон, и дедушка с бабушкой, и мои...
– Ну все... Окончательно потерялась. Мама, иди приляг, мы хоть со стола уберем.
Когда посуда была окончательно разобрана, тетя Таня с мамой принялись готовить ужин, а я решил отнести посуду обратно бабе Нине. Когда я вышел на улицу, было уже темно. Перейдя через дорогу, я открыл соседскую калитку, подошел к дому и негромко постучал в окошко. Мне никто не ответил. Постучав еще раз и опять не дождавшись ответа, я решил зайти в дом. Я поднялся по ступеням и оказался в темном коридоре, не имея даже представления, в какую сторону мне идти. Продвигаясь наощупь с горой посуды, я все же умудрился наткнуться на дверь, ведущую в саму избу. Вновь не дождавшись ответа на стук, я отворил дверь и шагнул через порог.
– Баб Нин, вы дома?
– Чего? Кто там?
– Баб Нин, это я, Рома, сосед ваш.
– Ой, желанный, посуду принес, хорошо-то как.
– Ну да, принес, не пригодилась нам.
– Не пригодилось?
– Да это бабушка, она опять что-то не то говорит и делает.
– Бабушка? А чего же?
– Она посуду к нам в дом притащила, расставила на столе вместе с фотокарточками и говорила, что поминки справляет с кем-то, как будто к ней все покойники пришли.
– Покойники пришли?..
– Ну да.
– Вон оно что, нехорошо, да.
– Конечно, нехорошо, неприятно, когда такое мерещится.
– А как она сейчас?
– Да вроде получше уже, прилегла поспать.
– Это хорошо, всегда когда такое, пускай поспать приляжет, оно все в сон уйдет и забудется.
– Ну да, наверное.
– А ты вон какой баский, совсем большущий стал, скоро невесту тебе искать.
– Да не, что вы.
– Хе-хе, а скажи, тебя-то сны дурные не донимают?
– Да нет, все хорошо вроде бы... Разве что изредка.
– А-а-а.. Ты вон что, ежели сон какой дурной докучать станет, я тебе вот что скажу, ты встань, не поленись, сразу как проснешься, да пойди водой чистой омойся и приговаривай: «Куда вода, туда и сон, куда вода, туда и сон». Сразу все пройдет, и остаток ночи спокойный будет.
– М, спасибо. А вы такое откуда знаете?
– А это меня еще бабушка моя научила, когда сон дурной донимать станет, так делать нужно, и все пройдет.
– Ясно.
– А скажи, бабушка твоя ничего про ключики не говорила?
– Какие ключики?
– Ну обычные, мало ли, ключик у ней был, да потерялся уж, наверное.
– Не, не знаю, ничего не говорила, она все твердит, что они к ней пришли и кушать просят.
– Кушать?
– Да, я видел, как она все хлеб крошит, но ведь это все тоже оттого, что с головой что-то не то у нее теперь, вы же понимаете?
– С головой и правда что-то не то, ну да мы ж старые уже, такое сплошь да рядом. Ты на бабушку не серчай.
– Что вы, разумеется, нет.
– Вот хорошо, ты у ней внучек хороший. А Витенька скоро ли?
– Ну, он теперь только весной, ближе к лету придет.
– А, ну я помню, что ему как-то к лету, к лету его забирали, ну да хорошо. Отслужит – и домой вернется, тоже бабушке помогать будет. А Юрушка где?
– Он в бору где-то, не знаю, Таня дозвониться все никак не могла до него, а как бабушку нашли, она больше ему и не звонила.
– Ясно, ясно.
– Ну ладно, я пойду, спасибо вам.
– Да что ты, тебе спасибо, внучек. Заходи если что на чай.
– На чай обязательно, баб Нин, до свидания.
– До свидания, миленький.
Я вышел из избы и направился к дому через дорогу. Быть может, если не деда Коля, то баба Нина? Уж у нее-то точно язык без костей, все расскажет, что знает. Правда, половина из этого явно будет слухами, которым и верить-то не особо можно, но все же. А вдруг? Вернулся я как раз к ужину. Сев за стол со всеми, я как-то уже и позабыл о недавней выходке бабушки. Остальные тоже шутили и о чем-то смеялись. Да и бабушка сама была веселой, как раньше. Ничто в ней не выдавало человека, у которого «что-то не так с головой». Она разговаривала, рассказывала какие-то смешные истории из молодости про односельчан, все прекрасно понимала и видела, словно это не она час назад расставила пустую посуду по всему столу вместе с фотографиями покойников и пыталась их накормить. Быть может, это все же не навсегда? Быть может, это действительно просто шок, который пройдет, и бабушка будет такой же, как и прежде? Кот Васька сидел у меня на коленях и следил за тем, как я ем, принюхиваясь. А потом тетя Вера убрала со стола посуду и подала всем чай. Бабушка взяла печенье, положила его на блюдечко, и взяв корку хлеба, отломила от нее приличный кусок и кинула его под стол со словами:
– Кушай, кушай... кушай.
– Опять!..
Мы все молчали и старались не смотреть на нее, чтобы не накалять атмосферу вопросами, ответы на которые нам и без того были известны. Всегда одно и то же. «Они. Кушать просят. Кормить надо. Ненасытные.» Я успокоил родню, сказав, что ничего страшного в этом нет и я сейчас же сползаю под стол, подберу. Когда я, согнав кота с колен, забрался под стол, я ничего не обнаружил. Я искал возле ног бабушки, под ее стулом, под соседними стульями, у стены, даже под половики на всякий случай заглянул – чисто. Ничего не было. Корка хлеба размером с картофелину пропала без следа. Я поднялся из-под стола, решив ничего не говорить остальным, но тетя Таня уже протянула руку:
– Давай я в тазик кину, скотине потом со всеми остальными объедками скормлю.
– Нету.
– Как нету?
– Не найти, укатилось куда-то...
Я сидел на скамейке с Даней и Машей. Они зашли за мной, чтобы позвать погулять, но гулять мне не хотелось. Да и вообще, разговаривать было как-то тяжело. Диалог не клеился, и когда я рассказывал о случившемся недавно, то слушая себя со стороны, понимал, что они чувствуют. Какая-то нелепая история. Череда не связанных между собой случаев, отдающая верой не то в леших, не то в оживших покойников.
– Хорошо, давай рассуждать логически, я просто хочу понять, – сказал Даня, – что именно тебя в этом всем больше всего пугает?
– Понимаешь, например то, что она пропадала неизвестно где и рассказывает какие-то странные небылицы, которые могут оказаться правдой.
– Хорошо, но ведь это все вполне объяснимо, так?
– Так.
– Дальше, что еще?
– Например, то, что она сегодня кричала, что он не войдет.
– Кто?
– Мы тоже сначала не поняли, кто, а потом гроб с Кургановым не вошел в могилу, обвалилась земля.
– Вот это да…
– И Воробьиха, она то же самое сказала.
– Воробьиха была на похоронах? – Испуганно спросила Маша.
– Да.
– Ой, хорошо, что мы не пошли, я ее боюсь, и вообще, лично я тебе верю, у меня от всего этого волосы дыбом.
– А еще сны, дело в том, что мне в ночь, перед тем как бабушку привезли, снился сон, что она пришла, а вместе с ней – много людей.
– Каких людей?
– Не знаю, на цыган похожих.
– На цыган?
– Ну, не совсем, они в светлое всякое одеты были, и у них тоже всякие побрякушки на одеждах звякали. Они танцевали по всему дому, разбегались по углам, с ними были дети и молоденькие девушки.
– Хорошо, но ведь это сон?
– Да, но она всегда кого-то видит, понимаешь? Говорит, что они кушать просят.
– Кто – они?
– Да черт ее знает, похоже, те, с леса.
– Жуть какая.
– В том же сне к нам в гости Гена Курганов заходил, мертвый, сказал, что и черт с ним, что он умер, пить все равно не бросит, просил передать, что он транзистор Степкин в бане оставил, а Степа сегодня как раз рассказывал, что в бане свой транзистор нашел – ну разве это все совпадения?
– Я не знаю, звучит действительно жутковато.
– А сегодня она за ужином опять бросила корку хлеба под стол.
– Хлеба?
– Да, это она их так кормит, а я потом под стол залез, понимаешь, и не было там никакой корки, мне сначала страшно стало, я думал, может, закатилось куда, но нету, уже все пересмотрел потом.
– Ох, хорошо, что мне не одной до дома идти.
– Но ведь это все, понимаешь, Ромка, звучит жутковато, я верю, мне и сейчас-то это слышать как-то не по себе, но ведь ты ни разу никого не видел сам?
– Нет.
– Ну вот, понимаешь, а сны, кто знает… мне рассказывала бабушка, что она в войну тоже вещие сны видела. Может, оно такое и бывает, просто мы еще не знаем об этом.
– А остальное?
– А остальное, ну сам посуди, нелепые стечения обстоятельств. Если бы ты мне сказал, что видел что-то такое наяву, я бы и не вздумал сомневаться, а так… Похоже на то, что ты просто сам себе все это накручиваешь, каждая случайность теперь страшной становится, во всем эти самые, которые с леса, виднеются. Давай так. Ты пока что ни о чем таком думать не будешь, а если что случится, сразу нам расскажешь, я пока что Ленке постараюсь объяснить…
– Не надо, не говорите ей ничего.
– Почему?
– Не хочу, просто не хочу, чтобы она это все знала.
– Вы раньше с ней были очень дружны. Она явно влюблена в тебя была в детстве.
– Это все неважно, что там было раньше.
– А раньше ты всегда открещивался , – с улыбкой произнес Даня.
– Я теперь ничего не знаю, да и все это не имеет смысла. Абсолютно.
– Что ж, как хочешь.
– Ромка, а пойдем за деревню погуляем? Посмотри, как звезды хорошо видно.
– Не хочу, Маш, совсем не хочу. Меня что-то в сон клонит.
– Зайдешь завтра? Или за тобой зайти?
– Сам зайду, не нужно.
– Ну, как хочешь.
Я собирался в баню. Мама сказала, что сегодня суббота – банный день. А я и забыл об этом. Все было словно в тумане, ничего толком не помню. Еще мама сказала, что Витя вернулся из армии. Сейчас. И тоже пойдет в баню со мной. Здорово. Мы не виделись уже два года. Давненько мы не были с ним в бане, я уже и отвык от того, как крепко он умеет сдавать. Значит, сегодня попаримся. Потом, помню, мы уже сидели в бане. Он очень крепко сдал, так что пар из бани почему-то даже не уходил. Мы сидели в клубах пара и о чем-то разговаривали. За окном было темно. Ночь, или еще вечер? Не помню, ничего не помню. Мы с Витьком сидели на пологе. Вскоре мне стало очень тяжело, и я слез на скамью. Облокотившись о полог и тяжело вздыхая, я продолжал с ним говорить. Странно, я не помнил и не осознавал, что именно он меня спрашивал, но я поймал себя на мысли, что он вел какие-то необычные для себя разговоры. Он больше расспрашивал меня о чем-то, хотя обычно ему это было несвойственно. И смеялся, как-то непривычно смеялся:
– Ну что? Пойдем в лес-то?
– Ты чего, зачем?
– А что?
– Ты разве не знаешь? У нас бабушка заблудилась, еле нашли.
– Ну и чего? Теперь в лес боишься ходить, что ли?
– Я? Не боюсь, а многие старики боятся, между прочим.
– Ха, а ты не боишься?
– Я нет.
– Тогда пойдем сейчас прямо? Побежали?
– Ты чего? Темно же.
– И что? Темноты боишься теперь?
– Не хочу я, тем более после бани, простудимся же.
– Чего ты боишься-то, не простудишься, пойдем! Сейчас все в лес побегут, там весело будет.
– Кто?
– Да все, я тебе говорю, побежали, трусишка.
Странно, обычно он меня редко поддевал и дразнил, разве что в самом глубоком детстве. Что-то он... Он был маленький! Какое-то осознание пробивалось сквозь туман в голове. Он маленький. Он же выше меня ростом намного, как он так сидит за мной, что ни ног, ни рук его с полки не видно? Я обернулся. Передо мной сидел лохматый маленький человекоподобный зверек, или... Я не успел его разглядеть. Лохматый и маленький, как человек. Он в ту же секунду начал сильно бить меня мочалкой прямо по лицу. Пот и мыло попали мне в глаза. Я в панике вскочил на ноги и ударился головой о перекладину под потолком. Тот, что сидел на месте Витька, на полке, тоже ловко спрыгнул прямо с полки на пол. Я его не видел, глаза щипало. Но я слышал его злой смех и маленькие шажки, похожие больше на топот, словно он был в сапогах. Смех был на уровне моего пояса, то за спиной, то спереди, то сбоку. Я хотел закричать, но крик застрял у меня в горле, так и не вырвавшись наружу. Это подобие черта или лешего – или банного – прыгнуло куда-то в сторону раскаленного бака с водой у печи. Опять, теперь уже откуда-то сверху, послышался неприятный злобный смех, после которого мне об голову с размаху ударился ковш. Упав на колени, все еще с зажмуренными глазами, я пополз в сторон двери наощупь. Через пару мгновений я с шумом открыл дверь и буквально вывалился в предбанник. Глаза уже понемногу начали открываться, хотя толком я почти ничего не мог разглядеть. Все же сумев различить уличную дверь, я побежал к ней. Она была заперта. Я дергал ручку изо всех сил, но дверь не поддавалась. За моей спиной раздавалась какая-то возня, начали падать инструменты, лопаты, грабли, еще что-то, и с каждым разом шум слышался все ближе и ближе ко мне. Я снова пытался кричать, продолжая рваться и стучать в дверь. Но крик по-прежнему не шел, словно кто-то лишил меня голоса.
Я проснулся. Жадно глотая воздух, я испустил едва слышный стон и обрадовался своему собственному голосу. Еще несколько раз тяжело и глубоко вздохнув, я успокоился и встал с кровати, чтобы попить воды. Свет на кухне был включен. Мама и обе мои тетки стояли на кухне и внимательно прислушивались. Я не сразу понял, в чем дело. Но когда они увидели меня и жестом приказали мне молчать, я замер на месте и услышал, как с веранды, которая была соединена с кухней окном, доносился чей-то голос. Видимо, это была бабушка. Голос был тихий, но в ночной тишине вполне себе отчетливый. Она четко и ясно произносила какие-то непонятные слова, словно говорила на другом языке... Все это сопровождалось шуршанием, шарканьем по полу и стуком каких-то предметов.
