Когда я закончил колоть дрова и зашел в дом, то застал у нас в гостях бабу Зою, которая была еще в первый день нашего приезда, и дядю Васю, пожилого охотника, помогавшего искать нашу бабушку. Именно он был в тот день, когда на болоте раздавались крики, после которых Гена Курганов увидел тройку лошадей прямо среди деревьев. Дядя Вася приходился нашей бабушке каким-то дальним родственником, потому они достаточно близко общались, хоть и не так часто, как это обычно бывает у родни.
– А я им и говорю, выпь это, а они не верят.
– Какая еще выпь?
– Да птица такая, у нас-то, говорят, не водится, ну да мало ли? Я сам не слышал, но служил когда с одним парнишкой, он нам случай рассказывал про то, как выпь кричала и всех напугала.
– Птица?
– Ну! Она так орет неприятно, как будто режут бабу какую-то в кустах.
– Свят-свят! Еще не чище!
– Да ну! Суеверия одни! А они перепугались, не поверили, да еще водку пили, ну что это такое?
– Да, водку нельзя, это уж сколько он, все никак завязать не мог, ну чтоб на болоте в ночи водку пить.
– Ну, а я о чем! Это ж точно умом тронуться можно, вот он и того, двинул.
– Батюшки, жалко-то как!
– Ну, а кому не жалко, время военное прошло, а все по глупости гибнут люди, не от пуль, дак от водки.
– Еще не стар ведь был.
– Не стар, не стар. А вот до беленькой и дошел.
– Ну вот, а не напрасно говорят – «Не пейте, не пейте вина!»
– Да ну, уж что теперь. Хватит уже о том, вон, хоть Шурушка нашлась – и то хорошо!
– Да уж, как переживали, как переживали.
– А я и вправду думал уж – все. Похоронил тебя в сердцах, уж не серчай.
– Да ну, что тут.
– А оно вон как, оказывается.
– А говорят, Воробьиха все сделала, помогла.
– Ну, кто говорит, у того язык, видать, длинный.
– А Дым тоже так говорит.
– А Дым не то говорит, ты меня, Зоя, не путай! Он о другом, я сам с ним разговаривал.
– И что? Правда, что он Воробьиху видел вчера там?
– Видел, но она себе на уме, я не про нее хочу сказать, про нее что там и говорить, про чертей этих.
– А про что?
– А то, что Дым лишь сказал, что странно это все и всякое бывает, но сам он особо во всякую ерунду не верит и в колдунов, и ведьм, и чертей ваших.
– Ну, он не боится, пока с ним не случилось.
– А вот и случилось, он вот Воробьиху видел, а если бы это, скажем, Генка, был, царство ему небесное, или кто другой, то дело запоем бы кончилось да воспоминаниями жуткими на всю жизнь.
– Это да.
– Еще и приукрасили бы чего. А тот развернулся да пошел до дому. Он сам сказал: «Я в бога и черта не верю, но чего лишний раз зло тормошить?»
– Это да, кто в миру живет, тот в миру и пребудет.
– Эх, твои бы слова – да другим бы в уши, сколько всяких тварей по земле бродит да целые войны разворачивает. Слушали радио?
Посидев немного с гостями, бабушка, постепенно отстраняясь от разговора, в очередной раз начала смотреть себе под ноги и словно приговаривать что-то шепотом. Ничего не было слышно, но губы ее явно шевелились и произносили какие-то неразличимые слова. Ее собеседники не замечали этого. А потом она встала и вышла на улицу, в носках, не надевая ничего на ноги, как сидела за столом – так и вышла. Дядя Вася сразу же навострился, приложил палец к губам, показывая, чтоб мы молчали, и тихонечко пошел за ней, надев сапоги. Мы с бабой Зоей тоже наспех оделись и вышли следом. Бабушка стояла возле калитки и говорила достаточно громко, казалось даже нам, но смотреть при этом она все еще продолжала куда-то себе под ноги.
– Дверь откройте. Дверь, еще больше. Нараспашку просят.
– Шурушка, какую дверь?
– Дверь открыть надо. Очень надо, не войдет к ним. Они хотят, чтобы дверь открыли. В дверь его.
– Калитку открыть?
– Идет... Идет уже. Дверь больше надо. Иначе не войдет. Большой очень.
– Кто?
– Да Генка!
– Куда не войдет?
– Да в дверь не войдет, говорю же.
– А зачем ты его к себе хочешь? Ему на кладбище место, он ведь умер, Шура.
– Да не ко мне, к ним он не войдет, не войдет же, ну. Они сами просят дверь больше открыть. Ну, больше дверь нужно, а он идет уже. Идет. Идет. Идет.
– Кто идет?
– Генка идет, тут все ходит, домой просится, а нельзя ему. Его в гости заберут теперь. Только дверь бы ширше сделать. Не войдет он в дверь такую.
Дядя Вася встал перед бабушкой, демонстративно открыл калитку, так, чтобы бабушка это видела, и с немым вопросом посмотрел на нее. Баба Зоя тоже вплотную придвинулась к бабушке, пытаясь понять, зачем она просит открыть калитку, но та больше ничего не говорила и ни на кого не смотрела. Она даже на калитку так и не взглянула. Теперь бабушка стояла перед нами, уставившись себе под ноги и продолжая что-то бубнить, слегка покачивая головой. А через секунду дядя Вася, отведя взгляд в сторону, взмахнул руками и торопливо заговорил:
– Несут, несут уже! Ромка, зови скорее мамку и теток своих, несут уже, несут!
Я, заглянув за калитку, увидел целую процессию: огромная толпа людей шла колонной по дороге. У многих в руках были венки, какие-то простыни, полотенца, а впереди шел рослый мужчина, держа крышку от гроба над головой.
Я вбежал в дом, но вспомнив, что дома никого кроме бабушки с гостями не было, кинулся на маленький огород через внутренний двор. Там возле бани я увидел всех своих родных. Я торопливо оповестил их, что дядю Гену уже понесли, ход уже на повороте. Они тут же вскочили, спешно закрыли баню и побежали к дому. Я бежал за ними, когда мы все пробегали мимо крыльца, я задержался... Бабушка стояла у дома с потерянным видом. По дороге шла колонна людей, они были уже возле соседнего дома. Впереди теперь шла пожилая родственница Кургановых с портретом покойного. За ней несли крышку от гроба, дальше шли несколько человек с венками, погребальными лентами и полотенцами. А за ними длинная колонна людей, смотрящих куда-то вперед. На секунду в голове всплыл какой-то кошмарный сон. Весь вид этой процессии показался мне знакомым. А через секунду бабушка закричала таким жутким голосом, что у меня перехватило дыхание:
– Таня, Таня, быстро! Зеркала! Зеркала, ну! Быстрее!
– Сейчас!
Сначала я подумал, что это бабушка в очередной раз говорит что-то «не то», но после того как тетя Таня и впрямь кинулась к зеркалам, я вспомнил. Мне об этом давно еще сама бабушка рассказывала. Когда покойников проносят, во всех избах закрывают двери и накрывают зеркала, чтобы душа покойного не затерялась в них. Странное поверье. Именно в зеркалах должна была затеряться душа, так бабушка говорила. Они затягивают всех покойников в себя, и потом худо будет тому, кто зеркало такое в доме хранит, с мертвяком. В окнах я увидел, как мои тетки спешно накидывают простыни на трюмо. Дядя Вася, стоявший рядом со мной, ухмыльнулся и произнес:
– А мы сидели и сказать забыли, скоро ж ведь, отвлекли и сами не сказали.
– Плохая примета, да?
– Да ну, суеверия, традиция просто. Нельзя, чтоб зеркала открыты были.
– А почему именно?
– Да ну его, просто суеверие.
– А сами вы дома занавесили зеркала?
– Занавесил, так что теперь, традиция такая. И в самом доме если покойник, тоже все зеркала должны быть убраны и закрыты. Так мои родители делали, и их родители тоже.
– Древний обычай, стало быть.
– Да, просто обычай... И все. Обычай.
Вернувшись в избу, мы взяли свои вещи и оделись как следует. Бабушка оделась сама, вполне осознанно, словно и не она только что выбегала в беспамятстве на улицу. С собой она захватила узелок с хлебушком, чтобы покрошить на могилке. Еще один старый обычай, который соблюдался даже на городских кладбищах. Мы вышли, заперли дом и догнали колонну, примкнув в самому ее концу. Бабушку сразу же окружили другие старушки, ее подруги и дальние родственницы, которые принялись спрашивать ее, хорошо ли она чувствует себя и что с ней приключилось. Что она им отвечала, было не слышно, но и так каждому понятно. Вскоре они отстали позади, хотя процессия шла очень медленно.
Через некоторое время мы оказались на кладбище, гроб подносили к выкопанной могиле на белых полотенцах по еловым веточкам, уложенным на тропинке. Все присутствующие встали вокруг, а гроб поставили на заранее подготовленные деревянные козлы, стоявшие возле могилы. К тому моменту мужики, копавшие могилу, выбрались из нее, а стоявшая неподалеку Воробьиха произнесла:
– Узко будет, узко. Не войдет.
Чей-то мужской голос из толпы ответил ей достаточно спокойно и уверенно:
– Узко не широко, нельзя покойнику широкую могилу рыть, а то возьмет с собой кого-нибудь.
Стоявшие рядом старушки начали кивать и поддакивать, мол, так и есть, нельзя широкую могилу, никак нельзя, а то ворочаться будет, покоя не найдет и с собой возьмет кого-нибудь. Многие из присутствующих уже были пьяны. Дядя Степа рассказывал кому-то из стоявших рядом:
– А я-то, грешный ум, винил его в том, что продал он его.
– Да?
– А то ж, думал, что пропил, ругал его.
– Вот так.
– Да, а транзистор в предбаннике нашел сегодня, когда мыть стали его, а транзистор на полочке и стоит.
– Ну вот, главное, нашелся.
– Да, я с ним на рыбалку хожу, в город ездил его покупать.
– Хороший, значит.
– А я все на Генку, думал, пропил, гад, а оно вон как.
– Ну и ладно. Главное, что все нашлось.
Что-то знакомое ворочалось в памяти. Что-то знакомое. Транзистор. Предбанник. Кургановы. Что это? Когда я вспомнил свой сон, в котором дядя Гена просил передать, что радиоприемник в предбаннике, мне стало не по себе. Это что же, вот он сейчас там в гробу лежит мертвый, и это он мертвый ко мне во сне, что ли, приходил? По-настоящему? Такое бывает? Я должен рассказать ребятам. Я обязан. Немного смутившись, я про себя попросил у дяди Гены прощения за то, что забыл передать его брату послание. Я не особо в это верил, да и просил он все же не меня, хоть и в моем сне, просто пусть так будет, на всякий случай, хуже не станет.
Когда уже была произнесена поминальная речь и все присутствующие по очереди подходили к гробу, чтобы попрощаться с усопшим, моя бабушка осторожно подошла к выкопанной могиле, достала из узелка хлебушек и стала его крошить. Тетя Таня тут же подошла к ней, взяла за руку и тихо спросила:
– Мама, ты чего?
– Погоди-погоди, видишь, кушать просят, задобрить их нужно.
– Кого? Ты что, кого-то в могиле видишь?
– Да вон же они, Генку ждут. А в дверь-то не пройдет. Дверь ширше нужно было сделать.
Тетя Таня на всякий случай осторожно заглянула за край могилы, но убедившись, что там никого нет, вновь постаралась вернуть бабушку в реальность.
– Нет же там никого, посмотри.
– Ну как же, все хлеба им подавай, иначе не могут.
– Кого хоть все видишь, мама, я никак понять не могу
– Да вот же они, ну.
– Кто? Кого ты в лесу видела, что ли? Те же?
– Ну, они же, они!
– И чего они хотят!
– Генку ждут, он к ним пойти должен.
– Мама, ты чего?
– Ну, ждут они его, ждут, он умер, но тут же, вот. И у них тут дом свой, прямо тут, под землей.
Между тем, когда уже все попрощались с усопшим, пришло время заколачивать крышку гроба. Покойнику положили в гроб его личные вещи, еще раз посмотрели на него и заколотили крышку. Воробьиха в этот момент стояла рядом. Меня это удивило, ведь она не была его близкой родственницей, да и если бы была, ее даже родня сторонится, и близких отношений у нее ни с кем не велось. Почему она стояла среди близких у самого гроба? Но кажется, этого даже никто не заметил.
Когда гроб взяли на полотенца и попытались опустить в могилу, оказалось, что гроб, сделанный под крупную фигуру покойного, слишком велик для выкопанной ямы.
– Ширше надо было, говорила же. Ширше... – Прошептала Воробьиха, как в тот же момент, земля с краев обвалилась, и гроб с треском ушел вниз. Никто даже не успел схватить полотенца. Когда кто-то из мужиков хотел полезть в могилу, чтобы поправить их, старики тут же встрепенулись:
– Не надо!
– Не лезь туда, Витька! Негоже к покойнику ломиться, сон тревожить.
– Не лезь, не лезь, пускай так.
– Нехорошо вышло.
– Ну что теперь, не обратно же его доставать.
– Ну конечно, что, что ты!
– Как доставать? Зачем? Вы чего еще удумали?
– Да я и не говорю, что доставать! А ж о том и говорю, что доставать нельзя!
– Кто там доставать вздумал? Вы чего такое говорите? Пусть лежит как есть, и полотенца, их все равно там оставить надобно!
– Да-да, так и нужно.
Пока старики спорили и пытались в пол-уха услышать друг друга, бабушка опять подошла к могиле и начала крошить хлеб прямо на гроб. Все замолчали и уставились на нее. Николай Васильевич, председатель, немного подумав, подошел к ней, и аккуратно взяв за руку, сказал:
– Баб Шур, вы не туда крошите, пойдемте к столику, туда нужно, что б птички поели, память почтили. Там и стопочку Генке поставим с хлебушком.
– Да просят же, покоя нет, просят.
– Пойдемте-пойдемте, там нужно, в могилу-то не надобно.
– Просят, ненасытные... Ненасытные...
Толпа завороженно смотрела на них, но уже больше с сожалением, чем со страхом. Кажется, у всех была одна-единственная мысль о моей бабушке: «Умом тронулась». Зато теперь уже можно было не опасаться лишних расспросов. Теперь им будет стыдно спрашивать. И все же, чувство стыда даже теперь не покидало и меня самого. Но вскоре я об этом забыл, потому что похороны постепенно переходили в другую стадию. Возле поминального столика разливали беленькую, раздавали закуску и угощения. Все подходили по очереди, чтобы помянуть односельчанина. Тут же послышались первые шуточки и разговоры на отвлеченные темы. Впервые за все время начали резвиться и весело смеяться дети, присутствовавшие на похоронах. Они начали бегать кругом, играя в догонялки. Старики не журили их, а даже подыгрывали им. Старушки раздавали им конфеты, а те, угостившись, продолжали кружиться рядом ухватившись за подолы. Моя бабушка была среди них, она, заигравшись с одной маленькой девчушкой, прислонилась к молодой ели, а девчонка лет четырех бегала кругами, а когда устала, присела на землю за елкой. Бабушка, тяжело вздыхая и добродушно посмеиваясь, начала подкрадываться к ней. На секунду я отвлекся от наблюдения за ними и увидел, как все собираются. Люди уже уходили с кладбища. Родня, как это обычно бывает, зазывала всех к себе на поминки. Стоявшие рядом мужики, уже сильно нетрезвые, заметив, что все постепенно покидают кладбище, забрав закуску и початый бутыль, тоже двинулись в сторону деревни. Моя родня стояла неподалеку и разговаривала с тетей Любой.
– Рома, зови бабушку, пойдемте в избу, помянем да домой пойдем. Долго уж там сидеть не станем.
Я посмотрел в сторону бабушки, которая стояла рядом с елью, согнувшись пополам, и опиралась на ствол дерева. Она что-то говорила и тихо смеялась, девочка вторила ей звонким, радостным голоском. Ребенка почти не было видно за густыми хвойными ветками. Я решил подойти к бабушке поближе. Видимо, они с девочкой не замечали ничего происходящего вокруг. «Как забавно, – думал я про себя, – именно старики легче всего находят общий язык с детьми, несмотря на то что между ними самая большая пропасть длиною в целую жизнь. Бывает, и старший брат не может понять младшего. Бывает еще чаще, что отец не понимает сына, но дед всегда поймет внука. Удивительно…» Пока я шел в сторону бабушки, играющей с девочкой на краю кладбища, у самого леса, до меня стали долетать странные обрывки слов:
– Возьми, возьми... Хлебушка поешь. Возьми.
Больше ей никто не отвечал, и у меня стали появляться подозрения… Но я же только что видел, еще минуту назад, я только что слышал, вот только что, даже взгляда не отводил. Нет, не может быть. Неужели она и вправду пытается накормить ребенка хлебом? Или же у нее опять... Когда я подошел ближе, за елкой никого не было.
– Бабушка, а где девочка? С которой ты только что играла.
– Да убежала уже... Убежала.
– Куда?
– Да домой к себе. Ненасытные... Ненасытные...
