Имя Константина Петровича Торсона упоминается нечасто, а между тем этот человек весьма интересен. Он был первым морским офицером, награждённым за участие в Отечественной войне 1812 года, он участвовал (на шлюпе «Восток») в антарктическом кругосветном плавании под руководством Ф. Ф. Беллинсгаузена, причём его именем был назван остров в южной части Тихого океана (после восстания декабристов переименованный в остров Высокий).
В конце 1825 года Торсон был полон планов: его назначили начальником готовящейся экспедиции в район Северного полюса (в поисках великого Северного морского пути). Экспедиция на двух шлюпах должна была начаться весной 1826 года и продолжаться около трёх лет, с двумя зимовками в северных льдах - предприятие неслыханное, рискованное. И манящее своей новизной. А по возвращении он собирался устроить и личную жизнь: обручённая с ним Карен Стэнгрэн, дочь шведского врача (сам он был, по одним данным, обрусевшим шведом, по другим – полушведом-полуголландцем), обещала ждать его…
Всё разрушило 14 декабря. И снова поражаешься: хотя Торсон и был другом братьев Бестужевых, хотя ему и отводилась в подготовке восстания важнейшая роль, всё же… Обратимся к выдержке из «Алфавита декабристов»: «Слышал о предположении действовать при жизни покойного государя, истребить императорскую фамилию и ввесть республику; но однажды Рылеев сказал ему, что предположение о истреблении императорской фамилии отменили, а хотят отправить за границу, и в сем случае полагались на него. Однако он таковой меры не одобрял и готовности исполнить не изъявил. Он слышал также о решимости Якубовича и Каховского на цареубийство. Предположение начать открытые действия в 1826 году и намерения на 14-е декабря ему были известны, но, не одобряя оные, от участия отказался и в предварительных совещаниях не присутствовал; на площади не был».
Арестованный вечером 14 декабря Рылеев на допросе одним из первых назвал Торсона, и на следующий день Константин Петрович был арестован. Свидетелем его ареста оказался М.А.Бестужев, собиравшийся бежать из Петербурга, потом он описал эту сцену: «Спустившись с Адмиралтейского бульвара… я увидел толпу любопытных, сопровождавших какого-то флигель-адъютанта. Всмотревшись попристальнее, я узнал… Боже мой! - я не верил глазам своим, - Торсона… шёл Торсон, поступью твёрдою, с лицом спокойным и со связанными назад руками». После этого Бестужев отказался от идеи бегства и в тот же день добровольно явился во дворец под стражу.
Во время следствия Торсон написал пространные показания, объясняя, почему вступил в общество и что нужно изменить в России. «Но мучительно для меня одно, если я с собою погребу всё то, что в продолжение службы собрал полезного для флота; в надежде некогда оные представить правительству, я начал с проекта об оснащении, и если он не во всех своих частях будет принят, то и тогда уже принесёт большую пользу»,- писал он. Его записи были поданы на рассмотрение царю, переданы в специальный Комитет и на словах отвергнуты, но на деле предложенные меры потихоньку (и, естественно, без имени автора) проводились в жизнь.
Как и Николай и Михаил Бестужевы, Торсон был осуждён по 2-му разряду и приговорён к 20-летней каторге и поселению в Сибири.
В архивах сохранилось письмо на имя императора, написанное матерью невесты Торсона: она просит, чтобы его отпустили «на поруки», дали возможность молодым людям пожениться и всем вместе выехать за границу, с гарантией последующего неучастия в «российской политике». Естественно, она получила отказ. Больше Торсон с невестой не виделся – на свидание в тюрьме, которого добилась её мать, Карен не пришла.
У Торсона была старушка-мать Шарлотта Христина (в момент восстания ей было уже за 60) и сестра Екатерина. М.А.Бестужев описал свой приход к ним вечером 14 декабря: «Почти бегом я достиг казарм 8 флотского экипажа, где жил Торсон, и, запыхавшись, вошел в комнаты без всякого доклада. В зале, сумрачно освещённой одною свечей, за круглым дубовым столом сидела почтенная старушка, мать его, в памятном мне белом чепце, с чулком в руках и с книгою, которую она читала, не обращая внимания на вязанье. Напротив нее, раскладывая гран-пасьянс, сидела умница, красавица, его сестра… Она ахнула, увидя меня,.. вскочила со стула и, подбежав ко мне, спрашивала всхлипывая:
- Итак, все кончено, - где брат, где брат мой?.. Старушка, совершенно глухая, сосредоточила все свои чувства во взоре… Зная, что Константин Петрович был кумир, боготворимый ими; зная, что с его потерею они лишаются и блага душевного и материальных средств своего существования, я должен был сестру его успокаивать, когда погибель его была непреложна. Чтоб сколько-нибудь замаскировать, что происходило в душе моей, я взял перочинный ножичек, лежавший на столе, и стал чертить и вырезывать на дубовом столе. Не знаю как и почему - у меня вырезался якорь, веретено и шток которого я превратил в крест, и явился символ христиан: надежда и вера.
- Вот что должно быть вашею путеводною звездою в вашей будущей жизни, - заключил я, заслышав шаги входящего Торсона. Впоследствии, когда и сестра и старушка мать приехали в Сибирь, чтобы усладить жизнь изгнанника, Катерина Петровна часто вспоминала этот роковой вечер и повторяла, что вырезанный мной символ веры и надежды сохранился в том же виде до последнего дня их пребывания в Петербурге, и что, часто упадая духом под гнетом страданий, достаточно было взглянуть на него, чтоб почувствовать новые силы для перенесения новых треволнений».
Да, они приехали в Сибирь! Прошения подавались многократно: «Решаюсь обратиться… со всепокорнейшею моею просьбою оказать величайшее благодеяние и исходатайствовать мне с дочерью… позволения окончить грустные наши дни вместе с несчастным моим сыном, в коем заключалось единственное наше родство, отрада и подпора беззащитному нашему семейству…Осиротелое сердце матери жестоко страдает в горести, разлуке хотя по пагубному заблуждению виновному, но по внушению природы, и по всегдашней о нас заботливости и попечению милому и близкому по чувствам существу, с коим всякое горе и бедствие разделяемое вместе, было бы для нас не столь тягостно». И наконец разрешение было получено. 14 марта 1838 года мать и сестра Торсона приехали в Селенгинск, где он был на поселении и где потом вместе с ним поселились братья Бестужевы.
В 1926 году были записаны воспоминания «бабушки Ананхи» - бурятки Жигмыт Анаевой, жившей когда-то как прислуга в доме Торсона. «Какие это были хорошие люди, — рассказала она,—теперь бог не такой, по праздникам, зимой и летом, запрягут бывало лошадей, наложат в телегу или сани всяких припасов и развозят по беднякам в Нижней деревне»…
К.П.Торсон состоял в гражданском браке с Прасковьей Кондратьевой, у них были дочь Елизавета и сын Пётр, носившие фамилию Кондратьевы.
Мать Торсона умерла осенью 1852 года. Ей пришлось пережить сына, скончавшегося (видимо, от рака желудка) 4 декабря 1851 года.
Екатерине Торсон в 1855 году разрешили вернуться в Россию, выдав от казны на обратный проезд пособие в 150 рублей. В 1858 году И.И.Пущин сообщал: «К.П.Торсон в Москве… Существует безбедно»,- и позднее, в тот же год, пишет про А.В.Ентальцеву: «Всё нездорова – при ней К.П.Торсон – бережёт её, сердобольная».
Есть предположения, что Екатерина Торсон в последние годы состояла в переписке с Карен Стэнгрэн (та так и не вышла замуж и стала детским врачом) и даже отправилась доживать свой век в Швецию, но верно ли это, неизвестно...
*****************
И несколько слов ещё об одной супружеской паре. Несколько – потому, что данных практически нет, так же как нет и изображений.
Про отставного полковника лейб-гвардии Кавалергардского полка Ивана Юрьевича Поливанова «Алфавит декабристов» сообщает: «Принят в Северное общество в 1824 году, но, узнав преступную цель - введение республиканского правления с истреблением императорской фамилии, ужаснулся сего; вскоре вышел в отставку и совершенно удалился от общества и сношения с членами». Он был арестован28 декабря 1825 года, переведён в Петропавловскую крепость, осуждён по 7-му разряду в каторжную работу на два года, однако на каторгу не попал. Сохранился рапорт 31 августа 1826 года: «Содержащийся в здешней крепости в куртине между бастионом Екатерины I и Трубецкого в № 15 лишённый чинов и дворянского достоинства Поливанов заболел сильными нервическими судорожными припадками при значительном расслаблении всего корпуса». 2 сентября Поливанов был отправлен в Военно-сухопутный госпиталь и умер там 5 сентября.
Женился Поливанов в 1824 году на Анне Ивановне Власьевой (год рождения её указывают по-разному: то 1801, то 1807). Рассказывают: «Во время суда над мужем, будучи беременна, теряла от печали рассудок». Сын декабриста Николай родился в июле 1826 года.
О дальнейшей судьбе матери и сына я нашла скупые сведения на форуме «Декабристы»: во втором браке Анна Ивановна была замужем за Андреем Николаевичем Шевичем (когда вышла замуж, я не знаю, но, исходя из годов рождения мужа – 1806 – и старшего сына – 1832. – предполагаю, что не очень скоро) и имела четверых детей. Известны также имена внука декабриста Юрия Николаевича и правнука Михаила Юрьевича. Вот, собственно, и всё.
************************
Этой статьёй я завершаю серию публикаций о декабристках. Остаётся ещё несколько фамилий. Однако, собирая материалы, я обратила внимание, что те пять женщин, о которых я не написала здесь, относятся к одному «гнезду» - семье Раевских –Давыдовых. А в семью эту входит столько интересных людей, оставивших след в нашей истории и литературе, что говорить нужно о многом и о многих. Вот и начинаю я очередной цикл.
Итак, до новых встреч!
Голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Карту всех публикаций на эту тему вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь