В баре, где смачно поблёскивало бутылочное стекло, в уютном баре с мягкими диванами и креслами, у стойки двое глядели друг на друга, как могли бы смотреть одно в другое зеркала – по которым каждый и знает свою внешность.
-Юрий Викторович, - сказал один.
-Виктор Юрьевич, - ответил другой потише, но рукопожатия не последовало.
Однако пили рядом, потягивали дорогой коньяк, и слова, которыми перебрасывались, как шариком для пинг-понга, были не особенно значимы.
Следующим утром, проснувшись, Юрий Викторович подумал о шутках опьянения, но он сильно не пил – так, чуть-чуть.
Однако, когда собранный и богато одетый он выходил из дома, Виктор Юрьевич уже ждал его – в очерке фигуры его было нечто просительное, и, точно вжав голову в плечи, стоял он у подъезда, причём казалось, что ещё мгновенье – и протянет руку.
-Вы? – удивился Юрий Викторович.
-Я, - развёл руками Виктор Юрьевич.
Юрий Викторович пожал плечами, и сел в машину.
Юрию Викторовичу приходилось всё же ходить пешком – не только же на лимузине, и тогда за ним тащился, худея на глазах, хотя был довольно плотным вообще Виктор Юрьевич – как правило с кисловатой, просящей миной.
-Послушай! – резко оборачивался Юрий Викторович. И второй, рассеявшись, пропадал, но хихиканье ещё звучало в воздухе.
Надо бы к врачу, рассеяно думал Юрий Викторович. Или к Альме – знакомой гадалке…
Переговоры, столь важные, долго подготавливаемые, как торжественное блюдо, сладко ожидаемые… ах, эти вечные переговоры, уверенность в победе, растущие суммы…
Юрий Викторович опоздал из-за пробочной чепухи, хотя всё было рассчитано, и выехал так заранее, так…
Когда он буквально ворвался в зал, в кресле его восседал располневший Виктор Юрьевич – и он властно махнул рукой.
-Всё закончено! – объявил он, точно прыснул одеколоном. – Вон, вон отсюда!
-Что значит… - попробовал возмутиться похудевший вмиг Юрий Викторович, но его уже выводила охрана.
Он ждал на улице.
Он видел, как Виктор Юрьевич усаживается в его машину и уезжает – причём было ощущение, что машина стреляет в него, Юрия Викторовича, из выхлопной трубы.
-Позвольте! – воскликнул Юрий Викторович, испугав случайного воробья. – У меня же остался дом! И документы на месте!
Он полез по карманам, но такие уютные карты – банковские и прочие – превращались в жучков, что разбегались с адской скоростью, или в мух, тотчас улетавших с жужжанием.
И – на перекладных, заходясь от смеси чувств, захлёбываясь их крутым коктейлем, помчался, полетел, точно ввинчиваясь в город, выбираясь за его пределы…
Как же, дом!
Всё та же охрана, вовсе не узнавшая его, отшвырнула от ворот, как бродягу-пса.
-Но он тень, тень! – кричал Юрий Викторович у Альмы.
Чёрные глаза её расширялись, играли, пёстрые одежды точно текли, переливаясь сложным орнаментом, а шар отражал, нежно мерцая, какую- то чепуху…
Альма гикнула, и превратилась в птицу, что, нахохлившись, уселась на стол.
Птица была неопределённой породы.
-Значит, тень победила, - каркнула она.
Вероятно – ворона, дико подумал Юрий Викторович, взбегая по лестнице, выбираясь из тёмного места.
Виктор Юрьевич разъезжал на лимузинах, жил в особняке, подписывал договоры, пил дорогущий коньяк.
А бедный Юрий Викторович, всё это имевший ранее, волочился тенью, подсматривал за ним, охал, и чувствовал, как плоть выходит из него, рассеивается, и он сам становится…
Ибо он проиграл тени…