.
Московского поэта Влади́мира Григо́рьевича Полета́ева (27 августа 1951, Саратов — 30 апреля 1970, Москва) — можно отнести к самым ярким и интересным лирикам поры шестидесятых, не смотря на то, что прожил он совсем мало, да и о биографии его известно немного, почти ничего, кроме того, что это был многообещающий вундеркинд советской эпохи, который окончил московскую школу № 567, (параллельно посещая кружок поэзии в Доме Пионеров в переулке Стопани), затем поступил в литературный институт. В интернете, можно так же узнать, что помимо писания стихов, Полетаев много переводил с немецкого, (в том числе и Рильке) с грузинского, белорусского, и украинского, и с других языков, особенно в пору, когда учился в Литературном Институте имени А. М. Горького (посещая семинары Льва Озерова, наряду с Олегом Чухонцевым, давшего ему высокую оценку), и наверное стал бы большим, и признанным поэтом, если бы в 18 лет не покончил с собой – выбросившись из окна пятого этажа старого московского дома (по адресу Лениградский проспект, дом 14, корп. 1) прямо под колеса грузовиков . Среди возможных причин трагического решения называется неразделённая любовь к взрослой замужней женщине. Что остается заметить, кроме того, что горько вздохнуть? Любовь к женщине это испытание, особенно когда в ситуации 18 лет ты любишь старшую женщину.
Ведь и Блок был влюблен в старшую его Ксению Садовскую, когда ему было 18, еще и замужнюю. Мне бесконечно горько и ужасно от смерти этого хрупкого чистого юноши. В таком возрасте любовь сродни религии, а если ты любишь женщину старшую, ты, как бы, любишь богиню, ( сужу по себе.) Меня и самого часто клали в психушки за попытку к суициду на любовной почве, но это были больше психопатические, театральные проявления, чем проявления серьезные, хотя, я конечно мог забыть о грани жизни и смерти в том возрасте. Но мне везло...Я был внешне красив, я это знал, этим пользовался, и просто соблазнял старших меня женщин. Я всегда был как Печорин. Я именно соблазнял и сводил с ума, потому что у меня к этому был дар, и такова была моя природа. Однако, даже это обстоятельство меня не спасало от несчастья.
Хотел я сказать лишь одну вещь.
Мне кажется, любовь к женщине нам дается как испытание, что бы пройдя через нее прийти к Религии, прийти к Христу, прийти к Господу, к Пресвятой Марии, и Духу Святому. А что касается покончившего с собой Полетаева, даже, 18 лет это все -таки, целая жизнь, по преимуществу, духовная. В этой статье я бы поделился своими мыслями о поэте, начав немного издалека. Вчера по Эху Москвы слушал интервью с Воденниковым. Конечно поэт талантливый, но честно говоря меня настолько не трогает все то что он говорил, и читал. А смерть Полетаева поразила, потрясла.
У меня возникли слезы, я даже выскочил на улицу, прочитав о нем…
Я признавался, что я не способен заплакать, у меня могут возникнуть лишь слезы, но не плач...Но вы бы знали, как трудно просто ходить со слезами, и никогда не быть способным плакать. Я могу выругаться матом, в редких случаях ударить. Даже стонать от боли. А вот заплакать не могу. Почему? Не потому что мужчины не плачут. Мужчины и плачут и ноют порой не хуже женщин, или не лучше детей. А потому что я Ангел .Ангелы, как известно, не плачут.
Я не о призвании, я о природе Ангела.
У Ангелов могут быть лишь слезы. Ангелы даже на иконах «плачут» иногда... Вы понимаете как это страшно, в 18 лет выбрать дом на Ленинградском проспекте, что бы с пятого этажа кинуться прямо под колеса проезжающих автомобилей - что бы умереть наверняка. - из-за любви к старшей, замужней женщине. Вы понимаете как это страшно звучит, похоронен с отцом на Востряковском кладбище (участок № 119) под одной могильной плитой. Вы это понимаете? Если вы это понимаете, (если вам страшно)значит вы уже что-то поняли.
А если нет, то не поняли, и вероятнее всего уже не поймете.
Любовь к старшей женщине сродни любви к Богине, (случай Блока влюбленного в старшую его намного и замужнюю Садовскую, говорит об этом же, как о не единственном случае в жизни молодых поэтов.) А любовь к Богине требует жертв. Такая любовь сродни религии Белой Богини, если вспомнить Роберта Грейвса. Я потому и пишу, что важно пройти это искушение, на нем не сорвавшись, что бы от религии Матери прийти к Религии Отца, Сына, и Духа Святого.
А иначе - смерть под колесами грузовиков, там на Ленинградском проспекте...
Впрочем, конечно, 18 лет, это целая жизнь, это особенное измерение, это возраст в котором жизнь уже обретает черты произведения в 18 лет. В чем особенность этого возраста? В идеализме. И идеализме отнюдь не книжном, поскольку речь идет об идеализме (в том числе и любовном) души, еще помнящей Вечность, и Рай. В таком возрасте проще всего покончить с собой, не справившись с собой в критическую и сложную. минуту.
Это сложнее сделать в тридцать , или в сорок лет...
Хотя, кончали с собой и в сорок и в пятьдесят, и старше (Целан, Цветаева.)Но чаще именно в 18 лет к сожалению многие юноши кончали с собой, в том числе и подающие надежды поэты. С другой стороны есть и Воля Господня. Не нашлось же Ангела, который бы поддержал юношу собравшегося выброситься из окна, дав ему иной импульс, отойти от этого окна подальше – найдя силы исцелиться от душевной раны?
Значит, этот юноша по сути был не жилец.
Слишком хрупкая душа, полная поэтическими снами, и проснувшаяся от них в миг страшного разочарования и любовной нестерпимой боли, и земной грубый мир оказались слишком несовместимы. Несовместимы до такой боли, что проще было умереть...Значит нельзя было жить с такой болью. Что я, например, мог бы вспомнить о себе, говоря о периоде моих 17, или 18 лет?
Когда я впервые в жизни повзрослел?
Пусть это прозвучит нескромно, но сейчас я вспоминаю, как в 17 лет я лежал в постели с женщиной 37 лет, которая любила Ахматову. Это была красивая литературная блондинка. И вдруг она глядит на меня (уже после секса) и говорит...Витя...прости...но я видела твою маму, там в твоей психушке.
Я не рассказывала тебе этого, но когда я тебя навестила, я поговорила и с ней...
Ты знаешь, меня это горько поразило, но твоя мать тебя не любит. Эти ее слова прозвучали надо мной как колокол... У меня даже губы задрожали в ответ, а я не знал, что я мог бы ответить. Я услышал истину. Взрослеют люди - с истины...
А от чего люди становятся поэтами?
С чего начинается ранняя поэтическая одаренность? Мне кажется, с периода, когда подросток взрослеет, и ему не достает любви, или понимания матери, с поиска иной, лучшей, идеальной матери, когда это желание облекается в поэтические сны. Так было и у Блока, так было и у Володи Полетаева. В этом и заключается тайна поэзии., и тайна гибели Полетаева. Тайна его гибели есть тайна его поэзии, как и тайна его поэзии есть тайна его гибели.
И эта тайна мать, образ матери...
Каждый поэт несет в своем Бессознательном архетип Матери. Не Аполлона, не Диониса, а вначале Матери,(подразумевая конечно архетип богини) и не у каждого поэта архетип Матери -Богини, преображается в архетип и образ Пресвятой Марии, Девы, которая выше всех богинь, (а не только женщин) и Единственной кто может спасти от любви Богини, требующей смерти поэта, ставшего ее жрецом.
Поэтическая Речь всегда несет начало материнское.
Аполлоничен лишь смысл, или смыслы, рождающиеся на стыке слов, или лучше сказать на стыке измерений Слова. К сказанному лишь добавил бы, что не смотря на то, что все наши желания, и события как и сны - пустотны, (и с этой точки зрения не имеет значения, что было бы с поэтом, если бы он не покончил с собой в 18 лет, а скажем, женился бы, став признанным литератором) , христианство мудро в запрете самоубийства.
В чем мудр запрет самоубийства?
Нам дана эта жизнь что бы мы пришли к Христу, пришли к Господу, который Сам бы распорядился нами , а не кончали с собой на почве любви к женщине, тем более в столь юном возрасте. Может быть поэтому, плохо что в СССР нам не хватало опыта Православия, опыта церкви.
С другой стороны есть ли смысл в том что бы дописывать хокку из трех строк?
Наша жизнь лишь росинка, пусть лишь капля росы, наша жизнь, и все же...как заметил один японский поэт, вздохнувший на могиле своего маленького сына, на этом "все же" таинственно прервав свою поэтическую речь. Ведь и этого "все же", достаточно, зачем продолжать, играть, впадать в суету, которая отнимет у тебя это маленькое "все же", взамен лишь многое пообещав, но ничего не дав , если в этой росинке- все.
Если в ней все отразилось.
И помимо этого, что -то еще, что то, больше чем все, и еще меньше чем росинка. Вот и жизнь этого юноши была сродни хокку, не с точкой, а с троеточием... А возвращаясь к интервью с поэтом Воденниковым, которое я слушал вчера, подумал я спустя день о том, что признание не играет никакой роли. Воденников признанный (получившийся) поэт, а Полетаев мало кому известен, и стихи его хороши лишь как стихи очень талантливого и чистого подростка ...
За то Полетаев трогает и волнует, а Воденников нет.
Значит поэзия существует лишь для Бога... Или, приведу другой пример, с памятником Виктору Цою, который собираются установить в Москве . Поклонники Цоя даже не понимают, что Государство присваивает себе, то что было когда то неформальным у молодежи,( и неформальным осталось) раз речь зашла о памятнике.
Памятники – род банализации героя.
Это Богу интересно, что ты пишешь, как ты растешь, куда двигаешься, а не аудитории Эха Москвы, и тем более не почитателям у твоего памятника. Судить нас будут не за стихи, а за дела, говоря о Суде Господнем. Но за то стихи всегда оправдание перед Богом , если они очень талантливы.
Все талантливые поэты спасутся, даже покончившие с собой.
Еще мне кажется, Владимир Полетаев это такой вот Борис Рыжий поры 60х, только раньше погибший, не в 31, а в 18. Если читать стихи и Рыжего и Полетаева, можно найти много общего, даже не много общего, а много роднящего.
Хотя, и роднящего порой, неуловимо.
Не смотря на свою небольшую жизнь, Владимир Полетаев оставил большое наследие, не только говоря о стихах, но и говоря о переводах. Он много работал в области слова, культуры, поэзии. Жизнь его была слишком целеустремленной.
И потому столь мгновенной, и трагичной.
_________
P. S.
Стихи Владимира Полетаева
* * *
Не избегну последнего сна,
Неизбежную участь приемлю,
Потому и брожу допоздна,
И ложусь на холодную землю,
В этом парке, похожем на склеп,
Обескровленном осыпью склепной,
Чтобы я на рассвете ослеп,
Чтобы мне в темноте не ослепнуть,
Чтобы медленно, издалека
Не забавы, не выдумки ради
Привыкала к прохладе рука
И душа привыкала к прохладе.
И однажды покажется мне
Завлекающе и незнакомо, —
Я лежу, засыпая, на дне
Зарастающего водоема.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Разбегаются серой водой
Торопливого ливня уколы
ПОЧТИ ВСЕРЬЕЗ О ВЗРОСЛОСТИ МОЕЙ
I
Мы жили в городе одном...
Скрипели темные перила...
Фонарь качался за окном,
и женщина меня любила.
Над миром бренной суеты,
витал пророк, дела забросив...
От нестерпимой правоты
горели щеки на морозе...
Метель январская мела
и тротуары заметала,
а женщина меня ждала,
ждала и двери открывала.
А я боялся расколоть
ее фарфоровое тело...
И не боялся чушь пороть
легко, уверенно и смело...
Зима гуляла по дворам,
дымилась, белая от ветра,
зима, отпущенная нам
так неожиданно и щедро...
II
Когда красавицы, зевая,
глядят утрами в зеркала,
на тонком холоде стекла
свое дыханье забывая...
Полузабитые трамваи
уже гремят из-за угла,
наполовину выплывая,
а улица еще бела,
оставленная, неживая...
Я вспоминаю: ты была
иная — ты была иная,
а снега не было. Летела
сырая белая крупа...
Как знать, чего от нас хотела
любовь, которая слепа.
Ты как-то сразу повзрослела
с другим...
III
"РОМАНС"
По снегу белому, по снегу,
по непротоптанной тропе,
по неоставленному следу
мы возвращаемся к себе.
По стынущему первопутку,
невидимому впереди.
О, погоди одну минутку,
одну минутку погоди.
Ты погляди, как я стараюсь,
как я иду и не собьюсь.
Как я прощаться собираюсь
и все никак не соберусь.
Долги прилежно возвращаю.
Монетки катятся звеня.
Любимая, я все прощаю,
прости меня, прости меня.
IV
Ты помнишь? Медленное лето,
круженье падающих звезд
и клятвы сладкие — до слез,
до расставанья, до рассвета.
Мы были счастливы тогда.
Потом года и города, —
редели темные аллеи,
плоды бесплотные алели...
Нас разметала суета.
А между тем, в усталой чаще
фонтана старая вода
хранила отраженья наши,
обнявшиеся навсегда.
"Довольно, плакальщица сада,
рыдай, не обрывая струи,
твоя последняя услада
рыданья жаркие твои".
* * *
Глаза ладонью закрываю,
Иду по свету наугад...
В Тбилиси, верно, листопад.
Морщинистая и сырая
Листва платанов и чинар
Срывается на тротуар,
Холодным пламенем играя...
А у меня продрогший двор
Чехлами белыми закутан.
В больших подъездах, как в закутах
Подростков поздний разговор.
О, матерей смешные пени,
Простуда, кашель горловой.
Мигает лампочка —
и тени
Качаются над головой...
Подросткам будут сниться тропы
К вершинам гор, снегов броня.
А мне — Галактиона строфы
И бег волшебного коня.
