Седого оказалось сложно не запомнить еще на КМБ. Первая учебная рота приехала с Урала, и «Тагил!» мы услышали куда раньше, чем Галустян орал его на ТНТ в «Нашей Раше». Парни с Урала держались кучно, за словом в карман не лезли, а ящик горячих звездюлей распечатывали на втором недопонимании своей суровой уральской правды.
Седой, полностью белый, с голубыми глазами навыкате, хищноносый, не терялся будучи даже не духом, будучи запахом. Он забил на всякие там спецвзвода, вполне хорошо ощущая себя пехотой-гансом. Оказавшись в третьей роте полка, он не потерялся, когда к нам, построенным на взлетке, вышел раскачанный и мохнатый как медведь кавказец и, оглядев пополнение, радостно сказал:
- Трэтья рота кто? А, маладцы, кикбоксингом заниматца будэм.
Дедовщину в армии никто не отменял, девяносто восьмой еще не пах Сердюковым и кубриками на четверых, не говоря о годе срочки, но Седой не потерялся. А огромный любитель кикбоксинга оказался Кимом Етумяном, выступавшим на всех соревнованиях за всю 2 ДОН, нашу дивизию оперативного назначения, и желавший только одного: чтобы пацаны приносили вечером, когда он появлялся после тренировок, побольше еды. Сам Седой ее не носил, но старательно приглыдывал за Митей, протаскивавшим необходимое в своем большеватом кителе.
Седой казался и был опасным. Нагло-прозрачные глаза просвечивали рентгеном, залить в уши и заездить до полусмерти разговором он умел как никто другой, а вислые плечи легко расшатывали некислые лещи, когда требовалось.
Седой ни хрена не потерялся в Даге, и порой мы пересекались в холодном кольце вокруг Первомайки, через день заступая в караул и меняя шестую роту. К концу командировки шапка болталась где-то на его затылке, сивая челка нахально смотрела на всех командиров, а за спиной Седой таскал СВД.
На Гребенском мосту первый тщательно пробовали на зуб бородатые парни в зеленых повязках и натовских камуфляжах. Девяносто девятый год к своему экватору стал для нас сложным. Седой оказался одним из тех, кому довелось собирать в офицерской палатке нашего первого погибшего старлея. Он стрелял всю ночь и потом, во втором нападении, делал тодже самое. А приехав в Крас стал лишь иронично-манернее поплевывать, чуть криво дергая ртом.
Клим казался совсем другим. Клим улыбался и веснушки улыбались с ним всегда, даже зимой. Клим казался добрым и почти плюшевым мишкой. Клим прекрасно вжился бы в шолоховский «Тихий Дон», в Митьку Коршунова, любившего войну и резавшего врагов как курей.
Они дополняли друг друга как айфон и селфи-палка, как патрон и магазин, как агент Кей агента Джея. Оказвшись с ними у Курчалоя и рассматривая какой-то выход из Арунского ущелья, всегда радовался, если выпадало стоять с ними в одни часы.
Перед Новым Годом Седой решил помыться. Когда Клим поливал его водой перед палаткой, нам всем стало стыдно за самих себя. Седой казался серым от грязи и солярного дыма коптилок, а единственными белыми пятнами оказались лицо и ладони. Потом ругался лейтенант, позиции оказались ослаблены, а мы нещадно тратили воду и мыло, моясь прямо на улице и неожиданно ощутив себя совсем не техасскими рейнджерами.
Они спокойно дослужили и улетели, несмотря на краснодарских бандосов, привезенных в аэропорт одним из наших, показывавших дембелей за долю из отнятых «чеченских» денег. Седого с Климом обуть не вышло.
Седой в прошлом году проехал на юг странным маршрутом, заехав в Саратов и не добравшись до Самары. До сих пор жаль.
Больше про войну можно читать тут, по ссылке.