.
"Лежит в траве большой зеленый лист, который сбил лихой мотоциклист. Валяется его зеленый шлем, лежит он сам, распластан, тих и нем». Так начинаются одни их самых удивительных стихов поэта Сергея Вольфа, лучшего автора подпольной поэтической культуры Петербурга 60х-80х годов. Стихи про разбившегося мотоциклиста трогают, (хотя правильнее было бы сказать, поражают) воображение читателя тем, что, в стихах Вольфа гениально передано ощущение скорости – летящего мотоциклиста , переходящей в скорость летящей души погибшего мотоциклиста, отлетающей в иные миры. Создается почти физическое (или лучше сказать кровное) ощущение того, как на своем мотоцикле, погибший мотоциклист влетает ни куда-нибудь, а прямо в Царствие Небесное, если вспомнить одно известное изречение о том, что Царствие Небесное штурмом берется. Или, если не в Царствие Небесное, (поскольку, герой стихотворения Вольфа, явно не святой), то, просто, в иные миры. Чем примечательны эти стихи? В отличии от схожих и не менее ярких стихов Беллы Ахмадулиной, написанных в конце 50х, ("завиден мне полет твоих колес, о мотороллер розового цвета"), стихи Вольфа окрашены обэриутской иронией, впрочем нисколько не уменьшающей лиризма этих стихов, даже наоборот, за счет специфического обэриутства - лиризм лишь увеличивающей.
Ирония Вольфа скорее близка к иронии Романтической. А еще эти стихи примечательны тем, что перечитывая эти стихи сегодня, на ум сразу же приходят современные "байкеры". В наше время, может быть, мало кто помнит, что до "байкеров" были "рокеры" – люди молодежной субкультуры гонщиков-мотоциклистов в середине, конце 80х. Байкеры и рокеры не одни и те же люди. Некоторые люди моего поколения помнят, как в два часа ночи, тишину спальных районов разрывал рев мчащихся мотоциклов, за которым, обычно следовал вой милицейской сирены. В отличии от сегодняшних байкеров, состоящих из людей как правило обеспеченных, (по причине дороговизны их мотоциклов) , рокеры были людьми самыми необеспеченными, (из рабочих низов, можно, сказать), людьми мчащимися на собранных почти вручную, ненадежных мотоциклах, что часто и приводило их к гибели . Почти все самые первые ленинградские рокеры с годами, становились калеками, или погибали.
Ленинградских рокеров отличал именно, какой-то, гибельный Романтизм.
Однако, это гибельное обстоятельство проясняет и кое-что другое. Следует помнить, что ленинградские рокеры 80х, были не просто любителями погонять по улицам, а подлинными рыцарями молодежного протеста. В этическом кодексе каждого рокера четко значилось, что ни один рокер не должен останавливаться перед предупреждающим гудком милицейской машины . Остановиться перед служителем власти считалось знаком слабости, и позора, нарушающим кодекс чести Рокера-мотоциклиста. Если какой-нибудь рокер, (особенно, из новичков), из робости останавливался перед мчащейся за ним милицейской машиной , такой рокер с позором изгонялся из сообщества уличных моторомантиков.
И этой решимостью и отвагой, себя обрекал.
Потому что, именно по этой причине, милицейские машины часто нарочно загоняли рокера – до самого его последнего смертельного поворота или обрыва, на котором молодой мотоциклист разбивался насмерть. Все рокеры это прекрасно знали, но из этического рыцарского, хотя, и неписанного принципа, никогда не останавливались.
Рокеры исповедывали философию крайнего вызова системе.
И даже не смотря на то что вызов их был лишь эстетическим, (точнее говоря, эстетически - романтическим, ) тем не менее, это был очень храбрый вызов, а может быть, и самый храбрый на фоне вызова представителей других субкультур середины 80х. А тусовались первые ленинградские рокеры в Сайгоне, (в кафе, где тусовались и хиппи, панки, и художники), и считались людьми, самыми мужественными.
Помню, из среды рокеров у меня был хороший друг.
Это был человек, весь переломанный от падений, но продолжающий мчаться по ночным улицам города. А потом этот друг, вдруг, исчез. Где он сейчас, и жив ли он, не знаю. Может быть он оставил это занятие, превратившись в калеку, а может, и погиб. У рокеров была какая-та гибельная философия протеста, протеста , ценой смерти, все рокеры без исключения исповедывали философию скорости - в постоянной близости к смерти.
Хотя, это был не столько протест, сколько вызов.
А вызов по определению сильнее протеста. Если протест, более прямо, связан со смыслом, вызов более иррационален, и на первый взгляд, даже, абсурден. Вызов по своей природе, не столько идеен, сколько поэтичен. В силу этого, прозаичной советской системе на такой вызов труднее было ответить, чем на протест, в котором предъявлялись те, или иные политические требования. В чем отличие природы вызова от природы протеста? ...
Это совершенно разная обращенность к Смыслу.
Если протест имеет целенаправленную (и интеллигибельную) природу , вызов иррационален, и скорее обращен ко всему сразу, ибо вызов это вызов не против чего-то, а против целого, (или тотально-целого.) Как писал Бодрийяр, тайное желание вызова труднее расшифровать и разгадать, поскольку, вызов как бы опрокидывает смысл всего того, к чему он обращен, и тем самым вынуждает систему отвечать на него, неадекватно (благодаря чему система и дает сбой.) Иными словами, вызов пробуждает тайные, иррациональные глубинные силы жизни и космоса.
Особенно, вызов чисто романтический по природе.
А что такое вызов романтический? Вызов романтический и эстетический не один и тот же вызов. Эстетический вызов несли панки, например, бросающие вызов миру своим поведением, прическами и одеждой. А вызов чисто романтический олицетворяли именно рокеры. В отличие от вызова эстетического, в вызове романтическом эстетика переходит в действие, даже если речь идет о стихах, вспоминая одного Лермонтова, о сознательном риске ради Красоты, или о риске ради выражения своей свободы от Системы.
В этом смысле природа вызова ленинградских рокеров была романтичной.
Хотя, именно по этой причине, человека несущего подобный (романтический) вызов, системе было проще всего ликвидировать. И по этой причине, милицейские машины и загоняли наших рокеров насмерть. С одной стороны романтическое бегство от Действительности, а с другой стороны, не просто бегство, а крайний вызов Системе. Хотя, проще это выразить наверное, иначе. Какую философию исповедывали наши ленинградские рокеры?
Философию романтики чистого мужества.
Рокеры тем мне и нравились, что они проводили идею мужества очищенного от насилия. С одной стороны это было мужество можно сказать крайнее, (олицетворяющее ежедневный риск жизнью), а, с другой стороны, рокеры ни на кого не нападали.
На самом деле, что такое чистое мужество?
Чистое мужество это и есть, мужество очищенное от насилия. Как, впрочем, и чистая сила (не запятнанная насилием.) Например, сейчас в наше время стала предельно актуальна идея политического насилия, благодаря которой этическая граница между силой и насилием давно уже стерлась. Может быть потому что мы живем в самое не романтическое время.
А тогда была более романтическая эпоха.
Никогда не забуду одну историю. Историю о том, как в 1988 году я загулял с подругой ночью по Ленинскому проспекту, ( по которому транспорт уже не ходил), а до дома нужно было идти пешком километров десять. И вдруг мимо нас помчалась большая колонна рокеров.
Я тормознул одного мотоциклиста, попросив его, нас подбросить.
Что ж, если не боитесь - ухмыльнулся парень, испытующе поглядывая на мою подругу. И на бешеных скоростях, под визг моей подружки из Сайгона мы помчались…Не прошло и мгновенья, как мы оказались дома. В наши дни рокеров конечно нет, вначале и середине 90х рокеров сменили байкеры. Но самыми первыми "моторыцарями" были конечно же, рокеры.
А байкеры появились уже позднее.
С ностальгией, вспоминаю это время. Наверное, памяти именно такого рокера, (загнанного насмерть советскими милиционерами ), и посвятил свои стихи С.Вольф, в которых передано потустороннее чувство скорости.
Остается привести полностью эти стихи.
________________
* * *
Лежит в траве большой зеленый лист,
Который сбил лихой мотоциклист,
Валяется его зеленый шлем,
Лежит он сам, распластан, тих и нем,
В его больших, зеленых волосах
Стоит кузнечик мертвый на усах,
Стоит в траве пришедшая коза,
С замшелым рогом,
Плоским, как коса,
Журчит ручей,
Качнулся стебель ржи,
Растущий неподвижно из межи,
И гнутый шлем, как круглый котелок,
Приток ручья куда-то поволок.
Ах, сколько невозможных выходных
Провел он среди газов выхлопных!
И скольких нимф он скоростью косил
И, уже робких, в город привозил
И приводил в свой сумрачный уют,
Где винтики и гаечки снуют.
Стоит коза, качаясь на ветру,
Зеленый лист совсем увял к утру,
Шлем утонул,
Кузнечик пересох,
И стебель ржи ушел в сухой песок.
А он летит, превозмогая боль,
Любую скорость обращая в ноль,
Да так, что пух недвижных тополей
Летит быстрей, быстрей, быстрей... быстрей
(С.Вольф)
