– Когда обнимаешь человека во сне, то обнимаешь его не за тело, ведь тела во сне и нет никакого, оно спит себе в кровати, уставшее и бесправное. И ты обнимаешь человека сразу за душу, искришься его светом и сам даришь такой же. Подробностей ты не чувствуешь, да и какая разница – мятая ли футболка, худой ли, толстый этот счастливчик или вообще ест апельсины вперемешку с солью, – говорит Оля, с последней фразой улыбается, вливает мне в рот тёплый отвар из трав и вытирает салфеткой то, что пролилось мимо. Нервно откидывает кудряшки с лица и садится в потёртое кресло. Тонкие руки кладёт на подлокотники.
Неловким движением, с большим трудом я ловлю её руку, отодвигаю в сторону браслет с медными колокольчиками и касаюсь губами жилки на запястье. Старательно делаю вид, что я-то – спец по объятиям во сне.
Мне легче: голова прояснилась, и я хоть с трудом, но внятно называю её по имени. Оля щурится от удовольствия, но во взгляде отражается грусть. Она продолжает:
– Во сне, конечно, обнимаешь руками, но это по привычке, ведь по-другому и не делал никогда, обнимаешь за плечи, кладёшь голову – ну на что ещё – на грудь. Даже плачешь привычно – глазами. Но это всё лишь видимость, ведь части тела – как точки небесных созвездий, координаты для неловких людей. Идите, мол, туда и туда, и всё найдёте...
– Что? – выдавливаю непослушными губами я, чтобы понять, куда же клонит моя уклончивая подруга.
– Осколок, конечно, ну ты чего, Серёж! – с укором отвечает Оля, и я вновь киваю. Понятно, мол, теперь-то понятно. А сам думаю: «Ага, паук бы позавидовал столь путаной паутине. И я влип, похоже, как та самая муха».
– Знаешь, что я думаю? – спрашивает Оля, ловко освобождает руку и зажигает толстую свечу на тумбочке перед моей кроватью. – Кто-то давным-давно разбил кувшин. Зачем он это сделал, я не знаю. Пойму, наверное (а может быть, запутаюсь вконец), когда найду свой ближайший осколок. Осколок крепкий, но всё же до боли хрупкий, а потому обросший человеческим телом. Он сияет в центре, зовясь у людей душой. Зачем-то люди не помнят ничего из той, кувшиньей жизни, но отчаянно тянутся, чтобы вспомнить хоть на каплю.
Оля замолкает. Щурюсь от разгоревшейся сильнее свечи и немного – от вредности. Всё время Оля что-то ищет, неугомонная.
Сам, конечно же, думаю: «А может, не надо искать? Если кувшин разбился, то осколок этот должен лежать где-то рядом».
– Всё-то ты понимаешь, – будто в ответ шепчет Оля, развернув ко мне лицо, улыбается серыми как туман глазами и щекочет браслетом, обнимая за шею.
Мне, если честно, всё равно, обнимает она меня руками, ногами, да хоть лисьим хвостом, лишь бы оставалась здесь и продолжала щебетать свои сказки про кувшины и координаты в виде плечей и голов.
Я закрываю глаза, убаюканный напитком и усталостью. Засыпая, слышу её уверенное: «И на ноги тебя я поставлю, и даже больше, только верь».
Сон переносит меня в далёкий (но всё же знакомый до ломоты) мир воинов и мудрых ведьм, пророческих сказаний и волшебства. Мир, из которого вернулась ко мне и сама Оля – через сон, самой короткой дорогой.
Я слышу громкие крики птиц. Вокруг расстилается бескрайнее небо, и я рассекаю воздух сильным телом. За спиной трепещут широкие крылья. Они сотканы из ветра, древних песен и веточек розмарина. Крылья сплела для меня Хельга.
А вот и она сама. Стоит на пригорке перед лесом и машет мне рукой. Звенят колокольчики на её запястье, а в глазах яркими звёздами пылают отблески счастья. Лечу к ней навстречу, как мотылёк, рискуя, конечно, спалить и крылья, и сердце дотла. Но мне не страшно, ведь я – тот самый воин. Приземляюсь перед Хельгой и, махнув в ответ рукой, подхожу вплотную. Она смотрит на меня пристально, и огонь в её глазах внезапно гаснет. Он тускнеет от подкравшегося страха и сомнений. Хельга закрывает лицо руками и плачет так горько, будто копила слёзы долгие годы, а может, и бесконечные века, кто его знает.
Я обнимаю её по привычке – за плечи, но откуда-то знаю, что касаюсь открытой сейчас души. Глажу её по волосам и зарываюсь лицом в кудряшки, пахнущие жасмином. Шепчу с придыханием:
– Ты – мой осколок.
Автор: Эким Кедэри