Период моего восьмилетнего блаженного детского одиночества среди взрослых, благополучно завершился рождением обожаемых братьев - близнецов. Восемь лет томительного ожидания и восемь лет моих тайных надежд были сторицей вознаграждены в одну прекрасную, летнюю ночь.
Я помню, как маму, согнутую в три погибели, увозили посреди ночи в больницу. Как я зарывала голову в подушку от страха, а потом не могла заснуть от распираемого счастья и неконтролируемого нетерпения. Как я ёрзала в постели до утра, не сомкнув глаз, а с первым лучиком солнца срывалась с кровати и бежала к бабушке. Как она, подхватив свои очки, слегка дрожащими руками, медленно, чтоб не ошибиться, накручивала на телефонном диске номер роддома. Как я стояла рядом, замерев и прижав к груди кулачки, и силилась угадать по лицу бабушки слова, которые она слышит в трубке. Как она часто-часто моргала, ошарашенно, и просила "миленькую доченьку"-медсестру, сбегать перепроверить информацию, ведь у нас должен быть один малыш, а не два. Как она, положив трубку, секунду сидела с растерянным видом, а потом кружилась со мной в неистовом и счастливом танце, приговаривая: "близнецы, ну надо же, близнецы!".
Так в восемь с половиной лет, я впервые стала мамой. Формально, конечно, я стала старшей сестрой, но фактически, сначала я стала любящей мамой и много позже превратилась в старшую вредную сестру.
Маме сложно было с двумя младенцами и я невольно взяла на себя часть обязанностей. Уже через неделю после выписки, я заправски пеленала малышей и непревзойденно легко справлялась с их капризами. Ни одна моя подружка и не мечтала заполучить живых пупсов для своих игр. А мне досталось сразу два.
Я таскалась с ними как с
писанными торбами, хвасталась соседским девчонкам, млела от молочного запаха, исходящего от розовых складочек и пушистого затылка, и считала дни, когда же уже можно будет с ними играть на равных, мутить проказы и носиться сломя голову во дворе. Тогда я не могла знать, что когда они дорастут до этого момента, я превращусь в самую настоящую, противную и вечно недовольную, старшую шестнадцатилетнюю сестру.
Как только я повзрослела, меня, конечно же, перестали интересовать детские игры. Ребячливая непоседливость малышни стала раздражать и бесить. А если учесть, что у нас
была одна детская на троих, то конфликтов было не избежать. Мальчишки строили шалаши из мебели и покрывал, наряжались в пиратов, кричали во всю мощь своего малолетнего горла и разбрасывали игрушки, а я по полдня красовалась перед зеркалом, мечтала о новых туфельках, писала томные рассказы в дневнике и принимала, таких же как и я, важничающих друзей.
Однажды, придя домой из школы я предупредила ребят, что жду гостей. Однако, мои просьбы убрать игрушки, потонули в звонком хохоте и какой-то загадочной мальчишеской возне. Я посотрясала угрозами воздух: "Все,
что будет валяться, я выброшу в окно", но это не помешало им оставить все как есть и умчаться гонять мяч. Кипя от негодования, я кинулась сгребать все мальчишечье добро в кучу и вывалила его одним махом на улицу.
Позже ко мне пришли подружки, мы чинно погоняли чаи, обсудили всех мальчишек, бывших тогда на нашем горизонте, и когда они засобирались по домам, в квартиру с веселым смехом ввалились мои братья. Они были перемазаны сажей и от них за версту несло костром. Я демонстративно закатила глаза и пригрозила, что в этот раз точно нажалуюсь родителям. Но они не стали
привычно огрызаться, а стояли и потрясенно смотрели на убранную комнату. Поймав их взгляд, я утвердительно кивнула головой. "Я обещала и я выбросила".
Захлебнувшись возмущением, они ринулись спасать свои нехитрые сокровища. Я же, преисполненная собственной правоты, проводила друзей и погрузилась в свои важные девичьи дела.
Мальчики тогда смогли вернуть себе почти все свое имущество. Незамысловатые игрушки и детали пиратских одеяний оказались никому не нужны кроме самих пиратов. Но обида оказалась сильнее радости обретения.
Быстро позабыв об этом случае, я никак не ожидала, что меня может ждать жестокая расплата.
На следующее утро, вся семья металась по квартире, спешно собираясь кто куда. На ходу допивая чай, я запихивала в сумку учебники и, в который раз, злилась на себя, что не приготовила все с вечера. Мальчишки были подозрительно незаметны и не путались под ногами.
Натянув ботинки, я стала одевать на бегу пальто и уже схватилась за дверную ручку, как почувствовала что-то не ладное. Мамин возглас заставил меня обернуться. Она стояла, уставившись на меня и
прижав ко рту обе руки. Я проследила за ее взглядом и медленно опустила глаза. Мое пальто было изрезано на тонкие полосочки от подола и до груди. Я в ужасе смотрела на свой наряд папуаса и чувствовала как в носу начинает щипать от подступающих слез. Из детской доносились сдавленные всхлипы хохота.
В прихожую выглянул папа, сначала опешил, а потом басом захохотал. Мама, до этого прятавшая свою улыбку в ладонях, тоже весело засмеялась в голос. У меня брызнули слезы, но вместо рыданий из горла кваканьем вырвался смех. От этого стало еще
смешнее и все семейство, включая выглядывающих из детской сорванцов, погрузилось в нежданно нагрянувшее веселье.
У меня почему то стерлось из памяти, что было потом, в чем я пошла в школу, влетело ли в итоге мальчишкам за испорченную вещь и смогла ли я им простить эту проказу. Но я помню, что уже через два года я вышла замуж и снова стала для своих братьев доброй, любящей и всепрощающей мамой. Сердце постоянно щемило в разлуке с ними, я вспоминала наше детское житье-бытье и все не могла понять, почему я так злилась на своих любимых ангелочков.
Хм, выходит что Герман у меня не племянчатый сынок, а племянчатый внучок?))) Как то все у нас в семье перепутано. Дети, мамы, папы сестры, братья, племянники, крестные. Мы просто знаем, что мы родные, а все остальное не важно. Ведь так?