…она звучала все время до этого, но он ее не слышал. При свете дня он лежал, раскинувшись на постели, голый. Одна рука его держала член, истекающий спермой, другая была двумя пальцами в мокрой внутренности лежащей рядом девушки. Еще миг назад все было иначе, а теперь он чувствовал себя одиноким, казалось, давно так лежащим и безучастно слушающим голоса и оркестр. Мыслью он быстро унесся далеко от постели, от девушки, из квартиры. В другие времена, и страны, которые мгновенно и мнимо-правдоподобно выстраивались в его воображении.
Он стремился в светло-коричневые древние пустынные земли, почти безжизненные под жгущим солнцем. Туда его влекло, там, ему казалось, есть успокоение и смысл. Среди людей, смиренно и трудно живущих под толщей тысячелетий будущей неизвестной им, но известной ему истории. И оттого, что их будущее было ему известно, их жизнь казалось ему особенно отчаянной. Казалось, что они лишены утешения, что их жизнь непредсказуема. Так же как и жизнь их народа. Казалось, они были заключены не только в пределы своего поселения, но и сверху над ними нависал низкий потолок предопределенности. Про любого их нежного младенца, было предопределено когда, каким жилистым и дряблым стариком он умрет. Про любую их строящуюся пирамиду, святилище и гордость города – было известно, когда она издряхлеет и когда будет растащен последний ее глазированный кирпич.
Обдумав быстро любимую тему, ничего не добавив к ней, он удивился, как далеко унесла его мысль, нашел в этом что-то лестное для себя и стал мысленно осматривать себя со стороны. «Красноречивая поза. Можно так начать рассказ про жизнь хорошего сложного человека – начать так грубо для дальнейшего контраста: «Одна рука его…, другая рука его…». Нет лучше начать с «Внезапно стала слышна опера».