Часть моего поколения до сих пор не сильно любит Москву и москвичей. Причина простая – еще в нулевых замеченная разница во всем, от мелочей до лучшей жизни. Контраст, сразу после закончившихся девяностых, был слишком сильным.
Вы жили тогда, в святых-лихих-странных девяностых в маленьком провинциальном городе? О, ваша жизнь была очень интересной. Крохотная и огромная, как космос, где появившейся импортной машине дивился весь город, а начавшееся разложение подростков старательно не замечалось. Если и замечалось, то юные нарки-гопники становились частью пейзажа, опасной и совершенно ненужной, но привычной.
Отрадный красиво звучал и хорошо смотрелся даже тогда. До самого двухтысячного дети и подростки летом работали на озеленении, а деревьев у нас насадили ого-го. В смысле, когда город только строился. СССР после Войны искал нефть и газ, и моя родина оказалась одной из находок.
Мухановское нефтяное месторождение создало рабочий поселок, через пару лет ставший городом. Нефтяники были также круты, как моряки в Североморске или Мурманске, нефтяники рулили всем, а трест «Первомайнефть» имел собственное кирпичное здание, находившееся в пяти минутах ходьбы от горисполкома КПСС. Город строили молодые, заселяли зрелые, а к девяностым он начал стареть.
Говорят, Чапаевск, в другую сторону от Самары, был истинным Адом на земле, полным жупела, нарков и преступности. Отрадный мог гордиться не меньше. В девяносто третьем к нам просто пригнали целый отряд ОМОНа, плевать хотевший на всю местную блатоту, не говоря от совсем оборзевшей молодежи. О демократии и свободах трындели в телике, а по факту, едва кому-то хотелось качать права, ПР-ы, палки резиновые, быстро доказывали всю правоту диктатуры в отдельно взятом куске субъекта федерации.
Кислый запах ангидрита ОМОН никуда не выветрил. Хаты с барыгами и площадки, где варили сразу после покупки, в кружке и на газетах, иногда оказывались через один подъезд. Ханка просто так не раздавалась, весной и летом грабились дачи, осенью и зимой гоп-стоп становился сезонным. Постаревших строителей города доводили до слез, инсультов и инфарктов, игнорируя здравый смысл и замки на калитках дачных массивов.
В Москву и Питер катались единицы счастливчиков, отправляемые после школьных экзаменов в качестве награжденных этими самыми поездками. О Турции, Египте или Таиланде никто даже не задумывался, а рассказы увидевших столицы вызывали здоровые зависть и злость. Мы не любили москвичей, имевших гамбургеры, красивые улицы, метро, Горбушку и Черкизовский рынок. Их девчонки давно сняли обычные футболки, нацепив «кислотные» цвета, а наши все еще таскали прошлогодние «Йес-Ноу».
Мы знали наперечет почти всех ментов ГОВД и гаишников. Отрадный подчинялся Самаре, был круче районного центра и все у нас замыкалось внутри пятидесяти тысяч населения, расставляя его по формирующейся социальной лестнице. К офицерам военкомата нам приходилось начинать испытывать неприязнь в пятнадцать и порой они попадались пьяными кому-то из допризывников.
В восьмидесятых город жил несколькими предприятиями, выпуская пластмассу для ВАЗа, кинескопы и лампы для телевизоров, готовый трикотаж для всей страны и прокачивая газ через газо-перерабатывающий завод. Югославы построили Синтерос, сейчас ставший Таркеттом и даже рабочий линии линолеума в девяностых был круче местного нефтяника. Синтерос богател и расширялся, страна желала ремонтов и ковровых покрытий.
Дворцы культуры как-то быстро преобразовались в места проведения дискотек, а больше зарабатывать им было и нечем. Классы для кружков сдавались в аренду, вместо акробатики в зальце ДК «России» преподавали рукопашный бой, ставший все более востребованным. Да и из всех наших спортивных секций самой-самой оказалась боксерская. Боксеры, невысокие и, через одного, плосконосые, набирали социальный вес куда там всем остальным.
В Москве спокойно крутили кинофильмы, а наш кинотеатр, изредка мотая на бобинах Тинто Брасса, сизел сигаретным дымом и пах водкой с семечками. Семечная кожура хрустела под ногами повсюду, а бабки с ведрами, пахнущими подсолнечным маслом, сидели возле каждого, тогда еще живого, продуктового магазина. Бабки и семечки пропали вместе с ними, уступив место въехавшим туда «Магнитам» с «Пятерочками». Но это было намного позже.
А еще мы не любили Мск из-за басен и баек. Суровые отслужившие пацаны, возвращавшиеся весной и осенью, поплевывали через губу и в наши юные умы ввинчивалось: москвичи не еще…
В нулевых половина моего поколения уехала из нашего Отрадного насовсем. Четверть подалась в столицы, укоренившись и зацепившись. Большая часть стала плевать в свою собственную родину, называя ее как только хотелось. И «провинция» стала для них знаком чего-то стремного и ненастоящего. Круговорот дерьма в природе, право слово.
Москву у нас не очень любят до сих пор. Даже побывав за границей, имея вполне себе неплохие доходы, желаемые квартиры с домами, машины и остальное. Фырканье москвичей насчет переходов с МЦК в метро не по тоннелям, а под серым осенним небом заставляет провинцию фыркать громче и говорить простое и ясное: зажрались, вот пожили бы…
Самое обидное тут одно: никто сейчас не застрахован от переезда в Мск и всего дальнейшего. И стоит порадоваться хотя бы за один город в стране, где многое делается для его жителей. Вот и все.
Больше про 90-ые можно читать тут, по ссылке