Маленького, нежного качала на руках, напевая разные детские песенки; любовалась спящим…
Растила мальчишку одна, отец его исчез, завертелся в жизненных вихрях, женаты они не были, и он особенно не интересовался судьбой ребёнка.
Учила читать, и так радовались, когда буквы у него стали складываться в слова, так радовалась.
Сад промелькнул, школа запестрела событиями.
Работала фармацевтом, делала всё, чтобы зарабатывать больше, чтобы у мальчишки, ставшего воплощённым светом, всё было; и какою же жестокой насмешкой, выплеском тотальной несправедливости стала гибель его на мотоцикле, который смогла купить ему на восемнадцатилетие.
Чёрная лента вихрилась, разматываясь; тупо смотрела на тело сына в гробу, полагая, что произошла ошибка, что не может так быть, что встанет сейчас.
Осталась одна.
Квартира давила пустотой, жизнь точно покрылась суммою трещит, и все они чернели антрацитово…
Попробовала пить.
Водка не пошла, но пристрастилась к сухому вину, и, уходя в запои, длившиеся обычно пять дней (ещё день-два нужны, чтобы отойти), договаривалась на работе: специалистом была хорошим, поэтому терпели.
Потом завела собак – двух овчарок: крупных, красивых, послушных.
Обе были девочками, но называла их ребятами – так и говорила: Пойду с ребятами гулять: говорила в пустоту, или сама себе.
Но – собаки наполняли жизнь: она, бывало, рассказывала им про замечательного мальчишку, который живёт теперь на далёкой звезде, и они слушали, глядя на хозяйку большими, глубокими глазами.
Когда приходила с работы – кидались к ней, ставили лапы на плечи, лизали лицо, и заворачивался вихорь жизни, отчасти ласковый, отчасти сумасшедший.
Запои продолжались, на работе терпели, собаки окружали её: тёплые, сильные.
Квартира, довольно запущенная, не казалась пустой.
Когда сын погиб было ощущение трамвайного колеса, переехавшего грудь: нечем дышать, невозможно двигаться, боль имела физическую ощутимость.
Постепенно колесо деформировалось в стакан слёз, навечно – вернее, до смерти – установленный в недрах груди, и стакан этот качался порою, и тогда, опьянев, или трезвая даже, рыдала, думая, как бы всё могло быть: женился бы мальчишка, появились внуки; и - как всё стало.
Когда плакала, собаки лизали ей лицо, и в глазах их, казалось, тоже мерцали слёзы.
…или вся жизнь из слёз, и мимолётные вспышки радости даются, чтобы пролились потом сильнее?
Придя в себя, звонит на работу, говорит, что придёт – её терпят по-прежнему, жалеют даже; и, накормив ребят и выгуляв их утром, она прощается с ними до вечера, выходит на улицу…
По этой улице мальчишка носился на велосипеде, а во дворе, который переходит, играл на детской площадке, шумно съезжая с горки, ликовал, носясь с другими мальчишками.
Которые выросли.
Не думать!
Современные трамваи напоминают гоночные болиды, и работа ждёт, и собаки… а через какое-то время снова уйдёт в сладкое озеро сухого вина.
Кое-как жизнь её продолжается.