В то хмурое и насмешливое утро, я все еще имела наивность полагать, будто государству, обществу и главному защитному органу этого общества не начхать на те вопиющие преступления, что творятся в его недрах. Так вот, едва проснувшись в это утро, первое что я почувствовала – это сосущее под ложечкой ощущение, которое появляется у меня всегда, когда я понимаю, что меня обокрали. Не мудрствуя лукаво, натянув сетчатые чулки (ну вы-то понимаете, что это залог стопроцентного успеха), короткую юбку и искусственную грудь, я отправилась в милицию. Второе отделение ОВД «Якиманка» всегда славилось бравыми хлопцами, что раскрывают самые запутанные дела, о чем нам, добропорядочным жителям регулярно сообщает местная газета. Мы ее читаем, верим, а потом очень легко расстаемся с зарплатами, выплачивая налоги. Это я не иронизирую. В нашем районе ваще лучший ДЭС, и Жек, и уборщица хорошая. Только на один глаз косит. Но к делу это не относится.
Открыв потрескавшуюся белую дверь старшего следователя (если честно, не знаю его ранг и чин, но судя по седым усам, он там и правда старший), я подбоченилась, и делая вид, что вовсе и не стесняюсь ни капельки, зашла в кабинет.
- Вы по какому делу? – осведомился батько, и постучал пухлой красной рукой по сиденью зеленого клеенчатого стула.
- Здрасьте, - ответила я, – пришла, видите ли, по случаю мошенничества и я бы даже не побоялась этого слова – воровства! Вот! – выпалила я, обиженно поджав нижнюю губу и аккуратненько присаживаясь на краешек стула.
- Ну что же… Это ты по адресу обратилась… Продолжай, пожалуйста, – вежливо прогнусавил милиционер и достал чистый лист бумаги.
- Видите ли… Видите ли, – запинаясь начала я… Потом замялась, проглотила ком обиды и отчаяния, застрявший в горле, и одним махом выпалила: - У меня украли слово и чувства…
- Так-так – а какое это было слово и чувства? Опишите их поточнее… Необходимо для следствия, так сказать…
- Светлые такие, и оооочень большие, – я широко развела руки и даже растопырила пальцы, чтобы продемонстрировать величину описываемого предмета. Но, вообще-то и слово, и чувство – они как бы другому человеку принадлежали, но мне их дали, понимаете?
- Дали на хранение или безвозмездно?
- Ой не знаю, я вообще-то не уточняла…
- Ой девушка, ой девушка, ну как же так! Вот сначала не думают, ничего не узнают о своих правах, а потом плачут… Каким образом слово и чувство попали в вашу собственность? Подробнее…
- Ну… видите ли… Слово дали. Вот так вот дали… А вот чувство тоже дали… как бы это… словами. Вот.
- Что-то вы мне девушка голову морочите. Масло масляное какое-то выходит. Слово отдельно, чувства на словах отдельно. Вам вещественно как-то слова эти сопроводили? Может кровью там расписались… Или еще что… – смутился батько и запыхтел в усы…
- Ну дали, да… Колечко напялили, когда давали слово, а когда давали чувства, то это… ну это самое… - покраснела и смутилась я.
- Понял, понял, – замахал на меня дядька милиционер своей пухлой рукой… - И что потом? Все это украли? Кто украл-то?
- Ну кто дал, тот и украл – ясный пень, – выпалила я, уже начиная раздражаться.
- А раз он дал, он же и взял – то какой же это вор? Ну правильно все, дал подержать, на хранение как бы… А потом забрал. Раздула, понимаешь, историю, обвинениями раскидывается! – разозлился следователь и стал рвать, лежащую перед ним и наполовину исписанную бумажку на мелкие кусочки. – Сами виноваты. Нечего было брать, если не уверены были, что дают. А если и уверены были, то все равно виноваты. Откуда у вас уверенность такая? Где вы в наше время порядочных уверенных в чем-то людей видели, а? – кипятился защитник правопорядка.
- Но как же… - нижняя губа у меня задрожала, и на глаза стали наворачиваться слезы… как же это…
- А ну брысь отсюда, бесстыдница! – рявкнул на меня милиционер…
Я отпрянула от него, и больно стукнувшись головой об дверь, вылетела из отделения, как ошпаренная кошка.
Выйдя на улицу, я как вы наверное уже поняли, почувствовала, что меня обокрали еще раз. И, обессиленная, уныло побрела в писательский скверик, он же скверик Шмелева. От всяких таких нервов есть лишь одно верное средство – кормить голубей семечками. Не знаю в чем фишка, но только когда ты в кого-то крылато-пернатого засовываешь семечки, а потом смотришь, как величественно эти семечки взмывают в небо – на душе легче становится… И почему-то не чувствуешь, что у тебя эти семечки украли. Не знаю уж почему… Не могу я это объяснить. Но только села я на лавку, поджала под себя ноги и стала кормить голубей.
И долго я их так кормила – уже целая куча их вокруг меня сгруздилась, в небо взмыло и того больше, а легче мне все не становилось. И тут вижу, идет к лавке медленно, медленно, шаркая и дрожа – Бог.
Вообще-то я не всегда могу угадать – Он это или нет, но я давно уже решила, что Бога в любом из нас больше и поэтому лучше ждать Его, чем кого-то другого. Может быть тогда шансы, что это именно Он резко возрастают… Я не знаю, почему сейчас оправдываюсь! В конце концов – я же автор. Так что это был Бог. Ясно?!
Бог сел со мной рядом, и стал наблюдать за голубями своими добрыми подслеповатыми глазами. Потом повернулся ко мне, прищурился, ухмыльнулся и снова стал смотреть на голубей.
- А чего это вы так хмыкаете? – неправдоподобно возмутилась я. На самом деле это мнимое возмущение было желанием завести разговор, но стесняясь, проще всего изобразить именно его. Не каждый же день на лавке писательского скверика встречаешь Бога - тут сразу и не сообразишь, как себя преподнести... Бог снова повернулся ко мне (закашлялся и долго так кашлял, как будто ему одна из семечек в горло попала), а потом просто сказал:
- Расскажи.
И я ему все рассказала. И про кражу, и про то, что в милиции сказали, что вовсе не кража это была, и заодно даже рассказала про голубей, про Бога (ну значит про него самого) и про нашу уборщицу, которая косит на один глаз. Не зачем-то рассказала, не могла не рассказать, наверное…
Бог долго слушал меня и даже ни разу не перебил. Потом помолчал, что-то обдумывая, и, медленно выговаривая слова, изрек:
- Нет, если так логично рассудить, то кража-то конечно была. Посуди сама – дали слово, дали чувство, а потом забрали. Я сам так поступаю постоянно, но… Если я что-то обратно и забираю, то всегда согласно товаро-рыночным законам, возмещаю нанесенный ущерб. Ну или наказываю, бывает...
- Во как! – обрадовалась я – вот сразу видно, что Вы Бог. Сразу разобрались, что правда на моей стороне…
Бог улыбнулся, хитро так глянул на меня и продолжил:
- Другой вопрос, что ты, конечно, всегда была глуповатой, голубка моя. И как обычно, не вникла в механизм происходящей сделки. Вот я тебе сразу скажу, к гадалке не ходи, что он, забирая назад свое слово и чувства, наверняка с тобой расплатился. Но ты как обычно не заметила…
- Расплатился??? – возмутилась я. – Расплатился? Не было такого – ей Боже не было…
- Эй, эй – нахмурился он… Ты мне тут зазря не вопи, всуе-то… А ну выворачивай карманы!
Я вскочила с лавки и дрожащими ручонками стала поспешно выворачивать карманы своей джинсовой курточки. Долго роясь, из нее я выудила в таком порядке: карманное зеркальце, какой-то пластиковый шарик, весь грязный и немного похожий на «микро земной шар», губную помаду, и неиспользованный трамвайный билет…
Как только Бог увидел этот картонный квадратик, он вцепился в него своей сухонькой ручкой и как закричит:
- Вот он! Вот же он! Я же говорил! А ты: «не заплатил, не заплатил»… А откуда он, я тебя спрашиваю? А?
Я смутилась:
– Ну как откуда? Он купил… Откуда же еще… У меня денег давно нет, а он купил, чтоб я на рынок съездила…
– Вот видишь! А знаешь что это? – уже ласково, почти что нежно спросил Бог, наклонив набок свою седую голову.
- Нет, а что? – оживилась я.
- Это свобода. Всего лишь твоя свобода…
- Мммм, – разочарованно протянула я, – А что мне с ней делать?
Тут Бог не выдержал – расхохотался, посмотрел на меня жалостливо так, как на полную дуру, обернулся белым голубем и улетел в небо. Я долго смотрела ему вслед, потом на оставшихся у ног голубей, которые все ждали от меня семечек, потом куда-то внутрь себя, где как-будто прорастала случайно не в то горло попавшая семечка...
И тут, словно очнувшись, сжав в кулаке билетик, так, что ногти врезались до боли в ладонь, я вскочила с лавки и засмеялась так, как еще никогда не смеялась - легко, до звона в ушах, до серебряных колокольчиков в сердце. И мне вдруг так захотелось побыстрее снять с себя сетчатые колготки и каблуки, и накладную грудь, выбросить помаду, которая так ему нравилась! Подпрыгивая и радостно кукарекая, я понеслась домой. А самое восхитительное было то, что впервые за последние годы, мне так просто давалось это предурковатое кукарекаье! Ну просто, как песня лилась из меня эта полуптичья трель… Ведь теперь, когда все расчеты официально произведены, мне совсем не обязательно бояться фразы: «Ты так ужасно глупо себя ведешь, что мне за тебя стыдно…»
2008 год.