Глава 3
Таня занавешивала окна. Она, как и все деревенские, почему-то считала, что с наступлением темноты окна обязательно должны быть закрыты, а дом заперт изнутри. Как если бы по ночам обязательно должен был бродить кто-то и смотреть в окна, или даже ломиться в дом. Сначала я думал, что это нормально. В детстве я видел жизнь лишь моей деревни, поэтому мне казалось, что это вполне естественная привычка всех на свете жителей деревень – запирать все ставни на засовы, а если ставен нет, то обязательно занавешивать всю раму, чтобы ничего не было видно. Но потом, когда я стал часто встречать в школьной литературе и в других источниках упоминания о совсем других обычаях, связанных у сельчан с подготовкой ко сну, среди которых не было того, что делали мы, я стал задаваться вопросом, откуда это пошло. С чем это могло быть связано? Быть может, так стали делать во время войны? Но ведь немцев никогда не было в нашей деревне. Или тогда их просто приучили к таким мерам предосторожности – на всякий случай, если придут? Тоже несколько странно, ведь карательные подразделения всегда могли бы зайти в избу, засов в дверях не стал бы им помехой. Может, эта традиция пришла из древности? Когда по лесам еще бродили разбойники и нападали на отдельные удаленные поселения? Может быть, а может, и нет, кто его теперь знает. Вероятно, в этом скрыт какой-то религиозный подтекст, или какая-то местная глубокая традиция защиты от посторонних. Или же и вовсе от диких зверей. Едва ли теперь можно доподлинно это узнать. В этих размышлениях я дождался, когда все будет готово: кровати заправлены, лежанка на печи застелена, а кресло разобрано. Забравшись на печь и коснувшись головой подушки, я моментально погрузился в сон.
Я снова был маленьким и беспомощным. Меня оставили одного дома. За окном было светло и тепло, и судя по всему, все были где-то рядом, возможно, на огороде или во дворе. А я расселся на половиках и во что-то играл. Сначала мне просто послышалось, что-то кто-то идет по коридору. Возможно, мама или бабушка. Но этот кто-то подозрительно замер возле массивной двери в избу. Словно подкрадывался. Быть может, меня хотят просто напугать? Странная и подозрительная тишина. Опять шорох, скрип половиц. Там явно кто-то притаился. Мой страх стал нарастать. Я во все глаза смотрел на входную дверь. Она не двигалась, но за ней, в коридоре, явно кто-то находился. Дверь была очень тяжелая, вся в мехах, обитая кусками плотной ткани, чтобы не выпускать зимой теплый воздух и обеспечить герметичность. Чтобы открыть ее, требовалось немало усилий. Обычно это приходилось делать сильным рывком, таким же рывком она и закрывалась. Я нередко шутил над своей бабушкой, стараясь бесшумно открыть дверь и пробраться в избу. Это нужно было делать очень аккуратно, маленькими толчками, потягивая дверь на себя, чтобы каждый едва слышный звук успевал слиться с бытовым шумом и остаться незамеченным для находящихся внутри людей. Самое ужасное заключалось в том, что теперь это начало происходить у меня на глазах.
Кто-то там, по ту сторону стоял и тихонечко подергивал дверь на себя. Выжидая паузы, чтобы никто не услышал. Но я был в доме один, и разве мог я этого не заметить? Вдобавок ко всему, я сразу услышал скрип половиц, хоть дверь на крыльце и не громыхала. Испугавшись, я встал как можно тише, не издавая ни малейшего звука, и тихонечко направился в спальню. Там я решил спрятаться за печкой, накинув на себя огромные старые мешки и гору тряпок. Так, притворившись мешком под тряпками, я и сидел, продолжая вслушиваться в звуки, которые доносились от двери. И вот скрип петли... Значит, этот кто-то все же открыл ее нараспашку. Стало по-настоящему страшно. До последнего момента мне казалось, что этого нет. Игра воображения, естественные природные звуки – да мало ли что еще. Но нет. Все слишком очевидно. Быть может, меня кто-то пугает? Пусть это будет так, вот было бы хорошо, я бы даже не стал обижаться, только бы это было так! Буду сидеть здесь и ничего не делать до самого последнего момента, даже если этот кто-то заглянет сюда, меня невозможно будет увидеть среди горы тряпок и мешков с мукой. Дверь ударилась о стену. Ее открыли. Я услышал, как скрипнула половица на пороге. Но тайный гость продолжал вести себя тихо и старался остаться незамеченным, несмотря на то что мы оба знали о присутствии друг друга в доме. Еще через некоторое время я услышал какое-то странное подобие дыхания или же голоса – едва заметное, почти шипение. Словно кто-то просто тихо и протяжно выдохнул. За одним странным звуком последовали и другие. Какое-то еле различимое тихое покашливание. Сиплые вздохи. И скрип. Снова скрип. Теперь я четко ощущал, что этот кто-то стоит в трех метрах от меня, осматривая спальню. Он стоит и разглядывает. Быть может, даже смотрит на мешки и гору тряпок... На всякий случай я перестал дышать. Через пару секунд раздался стук посуды на кухне и очень тихие обрывистые переговоры. Только сейчас я понял, что этот кто-то не один. Их как минимум трое. Двое на кухне, а один здесь, но что если их еще больше? Что если их пять или шесть, или еще больше, и все они бродят сейчас по избе, в коридоре, на задворке, на чердаке, в келье, на веранде и здесь, внутри дома?
На этом месте я и проснулся. Мне все еще было страшно, я тяжело дышал и вглядывался в окружающую темноту. Мама и Вера тихо посапывали на кровати, а Таня так же крепко спала на разобранном кресле. Кругом тишина и покой. Никто не ушел, я не один, все здесь, и все спят. Моё дыхание постепенно стало восстанавливаться. Я решил поменять подушку с одеялом местами, развернуться, чтобы не спать ногами к проходу. На всякий случай, чтобы сразу увидеть, если что-то произойдет у входной двери. Просто так. Я еще раз оглядел мирно спящую родню и только тогда заметил, что занавески одного из окон оказались распахнуты, как если бы их кто-то специально небрежно откинул в стороны.
***
Той ночью я просыпался еще несколько раз. Казалось бы, после такого тяжелого дня я должен был спать как убитый, но нет. Мне снилась какая-то муть, которую потом, сколько бы я ни силился, вспомнить целиком все равно не мог. Мне снились какие-то танцующие девушки в старинных деревенских нарядах, незнакомые леса, еще какие-то люди, но все было так сильно размыто, что у меня не получалось вспомнить ничего конкретного. Лишь отдельные образы и обрывки, а зачастую и их не было, только осадок от неясных переживаний. А один раз, то ли во сне, то ли в реальности, когда я шел полусонный по темному мрачному коридору избы до туалета, мне послышалось, что на деревне кто-то сильно кричал – или даже не кричал, а пел песни – и что другие голоса, менее слышные, безуспешно пытались этого певца угомонить. Не знаю почему, но что-то было в этом тревожное. Даже что-то страшное, как будто что-то случилось. Потом меня опять мучили какие-то странные, будто отрезанные от сюжета образы. Какие-то люди опять танцевали на кладбище, девушки в старых таких белых платьях, какие раньше, при царском режиме носили. Не могу вспомнить их возраста, были ли они совсем юными или же взрослыми – все было как-то размыто.
Помню, что было лето, на кладбище было как-то не так, как обычно. Оно было намного шире, чем сейчас, даже похоже на красивое окошенное поле. Трава едва доставала до щиколоток. Кругом пели птички, кузнечики, солнечный свет красиво заливал всю поляну. Я шел по нему и, кажется, собирал нескошенные полевые цветы. Тогда откуда-то и появились танцующие девушки. Может быть, они даже водили хороводы; их было не так уж и много, но они то кружились, то что-то напевали, то смеялись, то опять что-то напевали… А еще они словно не видели меня. Я попал в центр их круга случайно, но они продолжали кружиться и не замечать меня. Ростом они были значительно выше, видимо, я опять был во сне ребенком. Они так и кружились то вокруг меня, то снова в стороне, шурша платьями, потом болтали сидя на траве, потом снова кружились, как если бы их танец был для них не весельем, а важным и серьезным делом, требовавшим передышки. Не помню, что еще они делали, все было как в тумане – так бывает, когда смотришь на солнце и все сливается в его ослепляющем свете. Потом на кладбище появилось много людей. Я всех их знал, это были жители нашей деревни. Там были даже мои друзья, с которыми я о чем-то болтал, но прямо посреди разговора они куда-то пропали. Тут же появились могилы, которые и должны были быть посреди этого поля, а среди могил шел высокий мужчина и звонко пел – я слышал этот голос раньше. Это дядя Гена Курганов, точно, только он умел так громко и звонко петь, его окружали другие люди, все они были чем-то обеспокоены, а он пел. Громко и красиво – песенку про красную армию: «…ведь от тайги до британских морей Красная армия всех сильней!» И как-то важно, хоть и с видимой опаской пробирался сквозь толпу людей, которая пыталась его удержать. Кажется, он был не в своем уме. В руках у него была лопата, и он рвался сквозь толпу, словно на фронт. Все пытались его успокоить, удержать, но дядя Гена был из вымирающего рода «сельских великанов», и даже несколько человек не могли с ним справиться. Отчаянно прорываясь сквозь толпу, он продолжал петь песню и держать лопату над собой. Когда он подошел к каким-то могилам, то начал копать прямо посреди них. Почти вся толпа встала вокруг и грозно пыталась его осудить, уговорить, запугать, вразумить – сделать хоть что-нибудь. Но он продолжал копать для себя могилу. Да, именно могилу для себя. Не помню, кажется, он сам это сказал, или я просто каким-то образом это знал. Часть людей стояла в стороне, смеясь над ним. А еще в стороне стояли какие-то люди, вроде похожие на тех, что кружились в танце по всему полю, которое теперь вновь обрело привычный для меня вид кладбища. Это были люди разного возраста, но лиц их я не видел, рядом с ними стояли и какие-то наши деревенские. Я точно знал, что они наши, но лица их мне были не знакомы. Еще там была какая-то девочка, она бегала кругом и играла с кем-то. Некоторые из стариков смеялись над происходящим. Остальные же склонились над ямой, в которой стоял дядя Гена, и отговаривали его от этой глупой затеи, из-за которой он, с их слов, позорился на всю деревню. Какая-то женщина – кажется, это была его жена, в чем я, правда не уверен – начала бить его котомкой по спине, но он отмахнулся и продолжил рыть могилу для себя самого. Затем я увидел, как он строит и устанавливает крест в изголовье и прибивает к нему гвоздями венок. Могила уже была глубокой, почти по самую грудь, и теперь, закончив с крестом, он начал сколачивать из неведомо откуда взявшихся досок гроб.
– Отойдите, не мешайте!
– Да что ж ты делаешь, сумасшедший!
– Мне в могилу нужно.
– Да ты что, с ума сошел?
– Нужно, говорят, ничего вы не понимаете, вот мне крест, пускай он тут для меня будет!
– Убери, домой пошли, алкоголик!
– Нет, вы все не понимаете, мне туда пора. Меня там ждут!
Примерно так выглядел их разговор. Рядом со всеми этими странными людьми я увидел бабушку. Она сидела и улыбалась. Я подбежал и радостно поздоровался с ней, она привстала и обняла меня.
– Ба, а мы тебя ищем тут.
– Да тут я, чего меня искать? – Ответила она с улыбкой.
– Не знаю, глупостью какой-то занимаемся, – я тоже заулыбался.
Она рассмеялась, я рассмеялся ей в ответ. Несмотря на происходящее большинству людей почему-то было весело. Все кругом просто светилось радостью. Даже кладбище не было таким странным и мрачным, каким оно было обычно. Хотя, быть может, все оттого что оно все еще наполовину было не кладбищем, а свежим выкошенным полем, на котором кружились в танце какие-то странные девушки. Потом все происходящее стало стремительно заканчиваться. Все засобирались и стали спешно расходиться. Дядю Гену нигде не было видно. Толпа шумела и разбредалась. Странные люди, которые стояли в стороне, уже были вдалеке, они шли вдоль полей куда-то в сторону леса у реки. Я поспешил вместе с толпой деревенских в сторону своего дома. Навстречу мне попалась тетя Вера, она тревожно спросила:
– Ты не видел бабушку? А то она опять уйдет куда-нибудь и потом не найти ее будет.
– Да, она где-то там была.
– Хорошо, ты иди домой, а я ее поищу пока что.
– Ладно.
Я в приподнятом настроении побежал домой. Все спешили так, словно все это должно было закончиться с минуты на минуту. Словно вот–вот прольется дождь, или тронется автобус, на который все спешат. Все куда-то спешили. Наверное, по своим домам. Быстро шагая по дороге, старики подбадривали друг друга, молодежь шутила и весело смеялась. И я вновь проснулся. С тяжелой головой, так, как если бы спал лишь половину ночи. Еле-еле выбравшись из под одеяла, я медленно побрел к умывальнику. И кажется, заснул бы на ходу, если бы не шипение и аппетитные запахи, доносившиеся со стороны печи.
***
Умывшись и поприветствовав домашних, я направился к столу. На соседнем стуле разместился кот Вася, которого я за вчерашний суетный день даже не успел толком потискать. Я искренне ему обрадовался – он мне вроде не очень. Но перебраться ко мне на колени ради угощений со стола не побрезговал, вполне понимая, что его сейчас будут тискать как мягкую игрушку. Мама уже сидела за столом, тетя Вера что-то делала на кухне, а тети Тани явно не было в доме. «Наверное, занимается хозяйством», – подумал я. На столе стояли свежие пироги и блины. Я с радостью принялся за блинчики со сметаной.
– Ешь, сегодня, может быть, и вовсе никуда не пойдем.
– Как?
– Да дяде Гене плохо ночью стало, пока, говорят, не стоит ходить.
– А что случилось?
– Не знаю, Таня вот там пошла разговаривать, дядя Толя Дым утром пришел, пока ты спал, и сказал, что с Генкой что-то неладное: не то рассудком повредился, не то напился и где-то в лесу поранился – пока неясно.
– И что же? Неужели из-за этого теперь и поиски прекращать?
– Ну, вот пока там они и пошли решать, на собрании.
– А что случилось-то? Я что-то ничего не понял.
– Да кто его знает, теперь ведь ничего не понятно, пока Таня не вернется.
– А когда вернется?
– Ну, уж больше часа как нету, не знаю, до чего и договорятся.
– А дядя Толя-то что сказал?
– Да ничего толком не сказал. Генке плохо стало: то ли умом, говорит, тронулся, то ли перепили они там, вместо того чтобы поисками заниматься – неясно. Говорит, пока не стоит никуда ходить.
– Что и за дела...
– Они так вместе на собрание и ушли.
– Ясно.
– И еще…
– Что?
– Сказали, следы нашли бабушки нашей.
– Следы? Ведь это хорошо?
– Не знаю, в конце поля, у самой Либежгоры.
– Значит, она там?
– Да следы-то позавчерашние. Ночью еще дождь был. Это дядя Вася следы нашел. Уже толком ничего не осталось.
– Значит, она точно там!
– Ну, теперь точно ясно, что там. У пенька следы, говорит, она там вертелась что-то, устала, видимо, и на пенек присаживалась отдохнуть.
– И что? Он же с собакой был? Дальше не выследить?
– Дым говорит, не ясно ничего, следы эти только еще больше путают.
– Почему?
– А черт их знает, подождем, что Таня скажет.
– А где она?
– Пошла в магазин Юрке в Бор звонить, да там и с Николай Васильевичем да с остальными, не знаю, где они, в клубе, наверное, собираются.
Я не стал вдаваться в подробности и продолжил уминать блины, намазывая их и вареньем, и сметаной, и сгущенкой. Вскоре я понял, что если я сейчас не остановлюсь, то сегодня явно не смогу даже просто встать из-за стола. Запив все это чаем и закусив пирогами, я решил выйти во двор, подышать свежим осенним воздухом. Жизнь в деревне била ключом. Всюду раздавались звуки инструментов: кто-то что-то колотил, пилил и строил. На огородах работы теперь не было – жители готовились к зимовке: починяли свои дома, амбары и хлева. Весь этот утренний концерт разбавляло приятное пение птиц, а вместе с ним и мычание коров, лай собак, кудахтанье кур и множество других звуков, сливающихся в общий шум.
В самый раз зайти за Машкой с Даней, они уже должны быть на ногах. Я увидел, как по дороге мимо нашего забора не спеша шагала баба Нина, наша соседка напротив. Я поспешил к забору, чтобы поздороваться с ней и попробовать узнать что-нибудь новое о ночных событиях.
– Здравствуйте, баб Нин!
– Ой, здравствуй, желанный.
– Здрасьте, а что там... м... а что там с дядей Геной случилось, вы не знаете?
– Погоди, я подойду поближе, а то старая стала, ничего ведь не слышу.
– Я говорю, что с дядей Геной стряслось – вы не знаете?
– С каким дядей Геной?
– Ну как... с Генкой Кургановым! Что он ночью там бродил и плохо ему стало?
– А, с Генкой-то...
– Да, с ним самым!
– Дак а чего, говорили им, пить не надобно ночью в лесу, а они…
– Пили?
– Ну, дак известное дело, было у них с собой взято, вот и тяпнули, видать.
– Ясно, напились, значит, а я уж подумал, что-то...
– Ну да, напились, видимо, да никак выйти не могли, говорят, кричал кто-то в лесу, их не пускал обратно.
Я в который раз поймал себя на том, что у меня от удивления открыт рот. Да что, черт возьми, творится этой осенью? Что за ожившие байки из детства? Никогда ничего не происходило, а тут на тебе, все местные сказки ожили в головах у людей. Со скуки, что ли?
– Это нечистая сила, видать, наказала их, чтоб не пили больше, когда таким делом серьезным занимаются. Говорят же, недаром нельзя пьяным в лес ходить, а не то Леший уведет.
– А кто им там выйти-то не давал? Леший?
– Говорят, видели, как тройка лошадей по болоту прокатывалась рядышком.
– Чего-чего?! Какая еще тройка лошадей?
– Ну, видел-то Генка, а Лешка с ребятами слышал, говорят, все бубенчик звенел...
– Бубенчик?
– Да-да... Звенел, говорит, все кругом, а перед этим кричал кто-то голосом таким страшным, как убивают если...
– Кричал, значит?
– Да-да, на весь лес, вот Ленка-то, с бараков, тоже ночью слышала, они с мужем выходили посмотреть, подумали, может, медведь напал на кого-то.
– Увидели кого-то?
– Нет, Валера-то, мол, выпь это. А ничего это не выпь, выпи у нас отродясь в краях наших не было.
– Выпь?
– Ну да, мол, не человек-то кричал, они ведь ходили и искали сначала.
– Кого? Бабушку?
– Да не бабушку, но ее-то само собой, еще до того как накатили.
– Ну...
– А потом-то уже услышали, как кричал кто, испугались сильно, но подумали, что кто-то в беду попал. А иначе надо же так на весь лес орать?
– Так...
– Вот и ходили, туда пойдут, а крик уже с другой стороны. Обратно, а он опять с другой, как кто за нос их специально водил.
– Ничего себе...
– Вот они и испугались сильно, да и крик ведь такой, что в жилах кровь стынет, много ведь кто на деревне слышал, неподалеку же тут, на Либежгоре кричало-то.
– А кто это?
– А бог его знает! Но вот они так и ходили-то, а потом, говорят, слышат, что колокольчик звенит, ну, они сразу же деру-то и дали, на болота, а потом Генка-то на кочке упал, глядь – а сзади тройка промчалась, прямо по болоту...
– А как она там проехала?
– Да кто его знает, это ведь нечистое все, оно где угодно проедет, прям в аккурат посреди елок да по болоту.
– А остальные, стало быть, не видели?
– Нет, милок, не успели, говорят, только слышали, как бубенчики звенят, но сразу сообразили, в чем дело.
– Не понял...
– Да ведь не впервой... Не раз уже люди видели тройку-то, говорят, от нечистых это все.
– Не первый раз?!
– Ну конечно, и Любушка видела, и Валя, когда еще совсем малехонькой была и они в школу ходили. Это ведь напасть известная. Не новая.
– Быть не может...
– Ну, коли не веришь, так сам сходи, да спроси, они тебе тоже самое расскажут.
– К кому?
– Да к Валюшке, Куракиных-то, она тот случай до сих пор помнит.
– Ясно. Все равно никак не пойму: сначала крики, потом бубенчики, потом колесница...
– Да тройка, ага, Генка щас говорил вон только что, говорит, только упал, глядь – и мельком между елок промчалась... Он как закричит...
– Это вы сейчас его видели?
– Дак да, еле подняли его на собрание-то. Всю ночь ведь пил. Лег, когда другие люди вставать начали.
– А как же они вернулись?
– Дак блуждали все, блуждали, вон у самого Кривого вышли.
– Вот это да!
– А то, с испугу решили вокруг обойти, а Генка – так и все, думали, умом тронулся, всю дорогу песни пел. Они правда как добрались, там их с Кривого еще мужики увидели, они там еще выпили, чтоб в себя прийти, и так все по дороге до деревни и шел. До самого дому своего песни орал.
– Песни орал?
– Да чтоб не страшно было, а может, и упился уже к тому моменту, кто его знает.
– Хм, я, кажется, даже слышал его ночью.
– Много кто слышал, жаловались, что пьянехоньки ходят по деревне и людям спать не дают.
– И как он? Правда, плохо ему?
– Да уж явно нехорошо, после ночи-то такой. Верно, в запой уйдет. Уж не знаю, что они там... Али привиделось, но это все дело известное, старики наши, когда мы сами молодые были, нам и не о таком рассказывали.
– А Таня наша там еще? На собрании?
– В клубе они были, да щас уж все разошлись, щас и Танюшка ваша придет.
– Ясно, спасибо.
– Нечего бы и так туда ходить, к Воробьихе бы сходили, верно вам говорю... Она-то знает...
Я стоял, смотрел на свою пожилую собеседницу и думал, что другого такого случая расспросить обо всем у меня, может, больше и не будет. Ее лицо было изъедено морщинами, а глаза словно сами просили, чтобы ее уговорили рассказать: «Спроси, милок, спроси... Я тебе и не такого расскажу».