– Тихо! Заседание продолжается. Судья ударил по столу деревянным молотком, призывая к тишине. Поправил парик, устремил строгий взгляд в зал, забитый шумной толпой любопытствующих, пропахший дешевым плебейским табаком, потными телами и страхом. – Гражданин Налаи Гликров, признаете ли вы свою вину? Глаза судьи сверкнули в сумраке – окна почти не пропускали в зал дневного света, а электрические лампочки после полудня отключали. Энергию надо было экономить. Налаи съежился, опустил голову, не выдержав судейского взгляда. Руки дрожали, во рту пересохло. Никогда ему не было себя так жалко, как сейчас. Ни в далеком детстве, подернувшемся в памяти дымкой вечного голода, но въевшегося в сознание первыми уроками жизни – выбитыми зубами и ударами дубинкой околоточного. Ни в юности, с ее напрасными надеждами на теплое место в рядах этих самых околоточных. Ни в более зрелом возрасте, когда пришлось чистить отхожие места, чтобы заработать на кусок хлеба, оплатить комнату на окраине города, да еще и