Весной на приём к Евгению Ройзману пришла Анна (все имена изменены в целях безопасности героев). Худенькая девочка с выкрашенными в светло-серый волосами, в длинном, местами потёртом пуховике. Анне — семнадцать, и она очень ждёт совершеннолетия. Не для того чтобы свободно покупать сигареты или алкоголь. Когда Анне исполнится восемнадцать, она сможет сама сделать ИНН и СНИЛС — сейчас эти документы находятся у мамы — больше не работать грузчицей и не расклеивать объявления, а органы опеки перестанут интересоваться, почему она не живёт с мамой.
В доме
Аня снимает небольшую однокомнатную квартиру в спальном районе Екатеринбурга. Оплачивает сама — работает с раннего утра до трёх часов дня, потом бежит в вечернюю школу. Сейчас Аня, в основном, расклеивает объявления, до этого работала грузчицей в известной компании вместе с такими же несовершеннолетними ребятами, которым негде было жить. Когда-то Анна серьёзно занималась триатлоном, была в резервной сборной — по её словам, это и помогло маленькой, хрупкой девушке таскать тяжёлые коробки едва ли не в два раза больше своего веса.
Всё это она мне расскажет, когда мы сядем пить чай, пока же Аня встречает меня на пороге своей небольшой, но уютной квартиры, смущённо задвигает в сторону мешок с мусором, который не успела вынести, и быстро говорит:
«Хотите чай? Я оладушки сделала. Холодные только уже, ничего?».
В комнате Ани стоят неоконченные холсты, лежат альбомы для рисования, полупустые тюбики с краской. На кровати — игрушка-тыква из «Икеи» и плюшевый, оттуда же взявшийся питон. На тумбочке — увесистая стопка объявлений «Куплю бусы», рядом клей-карандаш и ножницы — когда мы договорим, Анна отправится на работу — до уроков ещё есть время.
Аня напевает незнакомую мне мелодию. У неё серебристый тонкий голос, звонкий смех, быстрые движения — она похожа на маленького проворного зверька. На столе появляется целая гора тонких оладий, две кружки чая, круассаны. Пока девушка хозяйничает, прикидываю, как лучше начать разговор о её семье, чтобы не смутить девушку. Аня начинает рассказывать сама — легко, почти буднично.
«…Потащила домой, подняла за руку и стукнула головой об стену»
«Папа у меня был классный. Он научил меня играть на фортепиано и танцевать. Я была совсем маленькая, но помню, что мама его била, а мне казалось, что они так играют и было смешно. Когда мне исполнилось четыре года, папа пропал. Год назад я нашла его через знакомых, но у него уже есть другая семья, он сказал, что новая жена против нашего общения. Я не стала настаивать».
Анна негромко звенит смехом. Она много смеётся за время нашего разговора — будто защищается.
«До моего появления у мамы был хороший бизнес. Когда я родилась, всё развалилось. Она обвиняла меня в том, что не успела сделать аборт, что она была молодая и красивая, пока не родилась я».
Мама била Аню с детства. Сначала — редко, пока не видит муж. Когда он ушёл из семьи, это стало происходить ежедневно.
«Первый раз это случилось, когда мне было года три, — говорит девушка. — Я долго не хотела приходить с прогулки, а она резко дёрнула меня и потащила домой, там взяла за руку, подняла в воздух и несколько раз стукнула головой об стену. Я хорошо запомнила этот момент. С того времени я стала её бояться».
Находиться дома было невозможно: когда отец Анны ушёл из семьи, и маму некому было остановить, она могла набрасываться на дочь несколько раз в день. Потом раскаивалась, плакала, просила прощения. Проходило несколько часов, и нервные срывы, которые кончались побоями, наступали снова. О том, что происходит дома, девочка никому не рассказывала — мама просила молчать, а ребёнку было её жаль. Отец с ними не общался, бабушка была совсем старенькая, её сын — брат мамы и дядя Анны — покончил с собой, как и его отец. Потом Аня скажет мне, что склонность к самоубийствам — глубокая проблема всей их семьи.
«Наша семья всем казалась очень хорошей и благополучной. У мамы несколько образований: она — физик-ядерщик, училась на психолога, увлекалась астрологией».
Тонкими пальцами Анна подцепляет краешек оладьи из горы на тарелке. Быстро вытягивает его, жуёт, улыбается глазами, смешно морщит нос. У неё красивое с точёными чертами лицо, большие тёмные глаза.
«У меня были знакомые — Соня и тётя Оля. Тётя Оля избивала Соню вилкой, шлангом, один раз — утюгом, девочка была вся в шрамах. Мама всегда приводила её в пример, говорила, что кому-то бывает хуже. Я помогала Соне с учёбой, потому что сама училась почти всегда на «отлично», а когда Соня получала тройки или двойки, её очень сильно избивали».
В пять лет Анна впервые попыталась совершить самоубийство: она плавала в бассейне, у бортика ждали мама и тренер. Девочка решила не всплывать на поверхность и захлебнулась. Её откачали и на два месяца положили в больницу.
«Помню, было очень красиво: ты открываешь глаза и видишь яркие лампочки сквозь слой воды, потом закрываешь, открываешь снова и видишь белые пузырьки вокруг, слышишь музыку. Я всё хотела эти пузырьки нарисовать, но никак не могу подобрать нужный цвет — белее белого».
Когда Аня пошла в школу, стало немного легче: можно было не проводить дома целый день. Она пошла в музыкальную школу, научилась играть на скрипке и фортепиано, занималась эстрадно-джазовым вокалом, потом — триатлоном. Когда девушка говорит об этом, называет себя счастливой: многим детям нравилось играть в компьютерные игры и сидеть дома. Из-за того, что находиться дома для неё было опасно, в её жизни появилось много увлечений.
Жизнь по правилам
«У мамы есть два состояния, — спокойно продолжает Анна, — в одном она любит меня, в другом ей сносит крышу, это может спровоцировать любой звук, простой щелчок, который ей не понравится. Начинается истерика: “Ты меня убить хочешь, ты меня ненавидишь!”, — это переходит в крик, потом она кидается за мной, догоняет и избивает. Потом — подолгу плачет. Я не знала, как с ней разговаривать, срыв могло вызвать что угодно».
Мама девушки понимала, что больна, но Аня не помнит, чтобы та пыталась лечиться. Максимум — попытаться «обезопасить» дочь от своей агрессии:
«Как-то раз она, плача, рассказала мне "правила", которые я должна соблюдать, чтобы её срыв быстрее кончился: не смотреть в глаза, вообще не разговаривать, просто разрешать ей себя избить и ни в коем случае не сопротивляться».
О том, что происходит дома у Ани и её мамы, знала только Соня. Аня писала ей после каждого маминого срыва и удаляла сообщения. Мама читала все переписки девочки.
«Я сейчас почти ничего не чувствую. Может, я живу долго слишком, — смеётся. — В психбольницу в том году попала за попытку суицида, тогда я всё ощущала намного острее. Меня мама снова выгнала из дома, я пошла в общежитие, всё было нормально до этой самой попытки. Я тогда приходила домой на выходные, и если маме казалось, что я плохо учусь — избивала, да так, что отыгрывалась за неделю. Я жила в постоянном ожидании плохого. Мама говорила, что убьёт меня, и я очень боялась, что она действительно убьёт и будет жалеть об этом.
Я решила наглотаться таблеток: погуглила, выяснила, какие таблетки пить и какова смертельная доза. Выпила. Что было потом — не помню. Меня забрали в больницу, где со мной работал психолог и психотерапевт, когда я вышла — стала ходить к ним сама, потому что понимала: пытаться покончить с собой с самого детства — это ненормально».
Школы жизни
Аня училась в восьми школах. Сначала её, благодаря способностям к рисованию, приняли на художественное отделение в Дягилевский лицей. Пришлось уйти, когда мама стала ругаться с учителями. Так происходило в каждой новой школе — она начинала учиться, педагоги её хвалили, но после первого же родительского собрания учебное заведение приходилось менять: мама умудрялась разругаться со всеми, кто там был.
Несмотря на неадекватное поведение и агрессию, вокруг Аниной мамы всегда было много мужчин: девушка перечисляет отчимов — кончаются пальцы одной руки.
«… Армен, Расул. Армен — конченый человек: приставал ко мне и был наркоманом. Почему-то все эти мужчины плохо ко мне относились, ни один из них не мог заменить мне отца. Да и насчёт родного отца я точно не уверена: у меня есть, как минимум, три варианта».
С каждым отчимом в семью приходила новая религия: «До двенадцати лет я была вегетарианкой, мы верили в Кришну, потом — в Будду. Ходили куда-то танцевать, приносили цветы статуям.
Потом резко стали мусульманами. Новый отчим сильно влиял на мать. Я стала носить хиджаб, меня заставляли есть мясо. А я не могла, я же никогда его не ела, меня тошнило. За это тоже били. Мама говорила: “Раньше мы были такими глупыми [потому что не ели мясо], из-за этого ты не растёшь”».
В какой-то момент у мамы началась тяжёлая депрессия: около пяти лет она выходила из дома только в магазин, в остальное время лежала на диване и плакала. Аню это угнетало, отчимов — тоже, к кому-то обратиться девушка не могла — мама запрещала.
«Я не хочу говорить только про её истерики, — вдруг серьёзно говорит девушка. Кажется, впервые за наш разговор она смотрит не на меня, а куда-то неопределённо в сторону, — Мама старалась для меня, отдавала во все секции, куда я хотела. Когда я была совсем маленькая, она любила ходить в кафе, делала кучу фотографий оттуда. У меня все снимки из детства, где я что-нибудь жую. Она мне всегда покупала эклер, мы сидели и пили чай с эклерами. И я такая счастливая тогда была. Ещё она любила покупать мне красивую одежду. Ещё мы ходили в лес, — у Анны дрожит голос, в глазах замерла тонкая полоса слёз, — и мы с ней вместе бегали, я — потому что мне нужно было тренироваться для триатлона, она — потому что хотела похудеть».
Из дома
Мама несколько раз выгоняла Анну из дома: она жила на улице, в общежитиях и у знакомых. Но окончательно ушла меньше года назад.
«Как-то летом я снова приехала из общежития на выходные, но как будто успела отвыкнуть от её поведения, поэтому закрыла голову руками, когда она попыталась меня ударить. Мама стукнулась рукой о мою руку и решила, что это я её ударила. Она погналась за мной, я — бежать. Мне потом это снилось: узкий коридор, там, вдали, дверь, и я бегу, стараясь не оборачиваться, чтобы в глаза не смотреть. Какой-то кошмар. Она дверь за мной захлопнула изо всех сил и стала очень быстро закрывать замки. Кричала: “Если вернёшься, я тебя убью”.
Дня три я пожила на улице, все эти дни искала работу. Не хотела попрошайничать или воровать. Один день я тащила оставленную еду со столов в торговом центре, но поняла, что это не прикольно, и вместо этого можно собирать ягоды. В конце лета эти ягоды стала продавать.
Мама начала звонить осенью. Я с ней поговорила несколько раз, она опять становилась агрессивной, у меня из-за этого начинались истерики, и я поняла, что больше не хочу с ней общаться. Если она станет совсем старой, и я узнаю, что ей будет плохо, буду помогать».
Органы опеки и полиция искали Аню, а когда нашли, девушка стала уговаривать их, чтобы её не отправили к неуравновешенной матери. Все документы остались у неё, отдавать их женщина не собирается. Именно поэтому Аня так ждёт восемнадцатилетия: через несколько месяцев она сможет сама решать бюрократические вопросы, оформить на себя СНИЛС, ИНН и другие необходимые для работы документы.
Жить
Анна приносит в кухню альбом со скетчами, листает страницы, показывает карандашные наброски, портреты. Она начала рисовать их всего год назад, когда путешествовала автостопом.
«Мне хотелось не только путешествовать, но и работать. Я поставила себе задачу — делать по 50 набросков в день. В итоге в каждом городе, где я останавливалась, рисовала портреты и карикатуры прохожих — выходил неплохой заработок. За месяц автостопа я проехала больше тридцати городов на машинах и поездах».
Сейчас Аня продолжает рисовать: пишет картины на холстах, расписывает футболки. Свои работы продаёт через социальные сети. Каждый месяц ей нужно зарабатывать на съёмную квартиру, ещё она мечтает купить тату-машинку и начать набивать свои эскизы. Есть у неё и совсем простые, детские желания: громко смеясь, Аня рассказывает, что уже давно хочет купить плюшевую акулу из «Икеи».
Выход
Выходим вместе. Анна — с кипой объявлений. У подъезда Аню встречает друг, неодобрительно косится на меня. Пока он единственный, кто может защитить эту смешную и такую сильную девчонку.
Сейчас мы поддерживаем связь с Аней и вместе с ней ждём, когда она станет совершеннолетней — это случится через несколько месяцев. Тогда Фонд Ройзмана поможет Анне восстановить документы, которые не отдаёт ей мама — общаться с ней девочке опасно — женщина может снова её избить. И, увы, закон Аню не защитит — в России декриминализовано домашнее насилие. С документами она станет свободнее, сможет легально устроиться на работу и не думать о том, что в любой момент её могут забрать органы опеки.