8 марта 2019
Сегодня мы с Сашей забрались на крышу.
Я давно говорила ему, что скучаю по летним крышам, и он устроил мне маленькое лето в начале весны: расчистил снег, влил в меня столько горячего чаю, что я сама стала похожа на чайник, и выкатил наверх – любоваться закатом. Мы стояли на крыше многоэтажки и смотрели на небо, нежно-розовое, туманное, и солнце золотило над нами сугробы облаков. Внизу ворочался, готовясь ко сну, город: разливались чернильные тени, перемигивались фонари. По улице плыла песня. Я закрыла глаза и вслушалась в музыку: пели о весне. Должно быть, мальчик с десятого этажа снова взялся за гитару и теперь играл распахнутой форточке – и всем, кто был готов его услышать.
И я услышала.
А услышав, наверное, впервые за год подумала о весне, подумала по-настоящему. И тогда что-то внутри у меня оттаяло, раскрылось – и песня влилась в меня, словно в пустой кувшин.
И мне стало теплее.
А потом прилетели птицы – я никогда не видела так много птиц! – и мы кормили их пряниками, которые Саша прихватил со стола, и сухариками из моих карманов. Они подлетали по одной: воробьи, синички, сизые голуби, – и скоро на крыше было не протолкнуться от птичьих стай. Всюду мельтешили крылья, клювы и лапки – казалось, крыша кипит, и мы были в самом центре бурлящего водоворота. Я боялась сделать шаг и кого-нибудь раздавить, так что просто стояла там, ёжась в чёрном тяжёлом пальто, и крошила замёрзшими руками сухари.
Сашка был счастлив. Я знаю, он обожает птиц.
Мы отдали им всё до последней крошки и ещё немного понаблюдали за тем, как скачут, чирикают взъерошенные воробьи и суетливо топчутся голуби, а затем Саша обнял меня и сказал, что пора спускаться, иначе мы совсем замёрзнем.
Солнце село. Мы пробрались к двери, и перед тем, как нырнуть в коридор, я оглянулась – некоторые птицы уже вставали на крыло и растворялись в синих сумерках. Они срывались вверх – мы уходили вниз, душными, прокуренными коридорами спускаясь к нашей квартире. Нас ждали белая скатерть, увитая шоколадом «Прага» и лиловые свечки тюльпанов, за которыми Сашка бегал с утра.
Мы несли в себе радость.
Я до сих пор не знаю, как Саша всё это устроил. Чем приманил столько птиц? И почему они не спали?
Сашка молчит и улыбается, а я пишу эти слова, пишу, чтобы перечитать их завтра, и убедиться, и вспомнить: всё было правдой.
В голове у меня то и дело всплывают строки из услышанной песни.
Может, мне ночью приснится весна?
Вера
***
20 марта 2019
Утром распустился ещё один цветок.
Я нашла его, когда умывалась в ванной: желтоглазая маргаритка расправила лепестки прямо под левой грудью. Я стояла перед зеркалом, заспанная, растрёпанная, и смотрела, как в электрическом свете лампы тянутся побеги.
Закрой я глаза, услышала бы, как они растут. Я всегда их слышу. Не в пример Сашке – тот, сколько ни прикладывался, сколько ни жмурился, вслушиваясь в тишину, так ничего и не поймал.
Когда мы обнаружили первый цветок, меня накрыла волна такого немого, оглушающего ужаса, что первые полчаса Саша не мог добиться от меня ни слова: я просто сидела на диване и пялилась на проросшую руку. К тому моменту, как я пришла в себя, Сашка уже перелопатил весь интернет и вбивал в телефонные контакты номера скорой, телефона доверия и – на всякий случай – Гринписа. Но мы никуда не позвонили. Мне не было больно (рука даже не чесалась, а зелёный хвостик казался ладным продолжением вены), только страшно. На работе у меня был завал, вечером нужно было забежать к маме, да и майский отдых пора было планировать – в общем, я не могла позволить себе врачей. Так я и сказала Саше. А признаться в том, что я попросту испугалась и не хотела к ним идти, я могу только здесь и сейчас.
Пока Сашка зачитывал мне отрывки из статей про ГМО, пестициды и инопланетян, поднаторевших в генной инженерии, я копалась в шкафу в поисках толстовки с длинными рукавами. После кофе и разговоров о том, что не стоило мне есть тот старый хлеб, я почти пришла в норму. У двери Саша заявил, что из меня вышла бы прекрасная инопланетянка, и поцеловал меня в лоб. Никогда ещё я не любила его так сильно.
Это случилось десять дней назад. С тех пор я купила две новые толстовки и хожу в них постоянно. На работе думают, у меня депрессия или какой-нибудь кризис, а штатный психолог смотрит на меня сочувственно и призывно, но я упорно игнорирую его намёки.
Маргаритка в зеркале светилась белизной, маленькая и нежная, она смотрела на меня, а я – на неё. Закусив губу, я медленно, осторожно оделась – кажется, я почти не дышала: до того боялась примять листочки и лепестки. Мне по-прежнему не больно, когда они мнутся, но почему-то очень грустно представлять скомканные, задыхающиеся цветы в коконе очередной толстовки. Не знаю, что будет дальше: либо я закончу с берёзой, шелестящей у меня над бровями, либо с кучкой учёных, влюблённых в деревья, либо перееду в самую большую в мире толстовку и останусь в ней жить.
Сашка продолжает настаивать на врачах. Наверное, это прозвучит глупо, но я не думаю, что больна. Не чувствую. Ведь, когда болеешь, ощущаешь себя хуже, а не лучше, правда?
Я стала много петь, хожу пешком до метро и всё хочу прогуляться в парке, но Саша отказывается со мной идти: говорит, пока холодно, и снег ещё не сошёл, – так что вечерами я подкармливаю птиц (мы сильно сдружились за это время) и слушаю мальчика с десятого этажа – или вот пишу в дневнике.
Я перестала смотреть сериалы, но каждую ночь мне снятся удивительные сны. Я вижу деревья, тёмные, сонные, они стоят в вешней воде и голыми ветвями ловят луну. Я вижу костры, их дым поднимается с холмов, лентами плещет на ветру и ластится к волосам; он пахнет еловыми лапами и полынью. Я вижу молодое вишнёвое деревце, увитое узорчатой тесьмой, на нём висят куличики и баранки; дерево цветёт, и голова кружится от тонкого, сладкого духа.
Сны и песни раскрасили мою жизнь, наполнили её мерцанием и светом, и мне кажется: внутри у меня зреет что-то, что раскрасит мир в ответ.
Хочется думать, что маргаритка, распустившаяся под грудью, тянется из самого сердца. Я вижу её бледно-зелёные листья, я слышу, как она растёт.
Интересно, появится ли к утру новый цветок?
Спокойной ночи.
Вера
***
22 апреля 2019
Я прекратила спать. Совсем.
Я не говорю об этом Саше: не хочу его волновать, – поэтому по вечерам я по-прежнему забираюсь в нашу кровать, закрываю глаза и лежу, слушая, как он дышит. Сашка засыпает минут за пять, и когда его дыхание выравнивается, а сам он начинает сопеть и постанывать, я выскальзываю из кровати и ухожу в ночь.
Во дворе у нас расцвели подснежники, они пробились на каждом клочке земли, и, если смотреть из окна, кажется, что стены домов чашей сомкнулись вокруг цветочного моря и его пена плещет на асфальт и бетонные ступени. Говорят, это какая-то природная аномалия: последние подснежники отцвели в Москве в конце марта (я сама читала сводки), – но кудрявая шапка цветов на улице с ними не согласна. По такому случаю к нам приезжали журналисты и активисты из Гринписа – ребята носились по двору с зеркалками и допрашивали бабушек, а я молилась, чтобы они не потоптали цветы.
Когда я прохожу мимо подснежников, внутри у меня что-то искрит и замирает. Я всегда здороваюсь с ними, и, думаю, они мне отвечают – по-своему, но отвечают. Стоит зажмуриться, и я слышу, как разворачиваются их листья.
Я и сегодня кивнула им. А затем пошла на голос.
Ночь – единственное время, когда я могу появиться на улице без толстовки. Я хожу босая, прислушиваясь к земле, что дремлет под пластами асфальта. Мои ноги давно огрубели от этих прогулок, но время, когда меня волновали такие вещи, прошло, ведь теперь мои руки объяты цветами. Я зелёной тенью танцую в витринах, глажу раздутые бока автобусов, посылаю воздушные поцелуи заоконным пленницам, гераням в горшках. Случайных прохожих я обнимаю: что-то в груди у меня тянется к ним, – я вижу лес в их глазах, чувствую, как маргаритками распускается любовь. Они смеются, пьяные, ошалевшие, влюблённые, и мы расстаёмся друзьями. Позже я замечаю этих людей в метро, замечаю в костюмах, с рюкзаками или конспектами, но я помню: они – весенние дети с зелёными глазами, мои подснежники, – и я улыбаюсь отражению в окне.
Голос привёл меня в парк Горького. Меня звали деревья. Шепотки, вскрики, гудящие песни, тягучие, словно сонный древесный сок, – все они звучали в моей голове. Я замерла на ступенях перед тёмным глухим фонтаном и развела в стороны руки: мне хотелось обнять все деревья, все спящие семена, весь парк – и сказать, что я пришла. Я ощущала, как ворочается в луковицах тюльпанов жизнь, слышала, как сопят шмели в тёплых зимних норках, внимала жалобам сирени, заскучавшей без внимания и любви. Я притопнула ногой, прогоняя её печаль, улыбнулась и обняла весь свой лунный мир. Он прильнул ко мне, и я качала его до зари, будто маленького ребёнка.
К шести утра я добралась до дома. Стоя под душем, я думала о том, что сейчас просыпается город – и вместе с ним просыпается парк. Цветы на запястьях кивали моим мыслям и ловили капли воды. В ванной пахло лугом после дождя. Я тихонечко пела.
Сашин будильник прозвенел в семь, потом – в семь пятнадцать, потом – в семь тридцать. Наконец мой мужчина восстал и на цыпочках (чтобы меня не будить) прокрался в ванную. Я лежала под одеялом и делала вид, что сплю. До звонка моего будильника оставалось полчаса. Нет, я не надеялась, что усну: сон давно перестал казаться мне чем-то необходимым, – но без него дни сливались в одну бесконечную киноленту без рекламных пауз и перерывов. А я привыкла отделять дни друг от друга, ставить между ними точки ночи, сортируя воспоминания, точно кадры просмотренных фильмов. Поэтому ближе к утру я обычно вытягивалась на кровати и осмысливала весенние грёзы.
Голос парка в моей голове стих, однако ему на смену пришёл какой-то могучий, бурлящий гул – словно что-то шумело вдали и пока не могло ко мне пробиться. Щиты из бетонных стен скрывали меня со всех сторон, а вокруг на километры простирался каменный город, но всё же я слышала… шелест деревьев? И он нарастал.
Сашка на кухне щёлкнул кнопкой чайника. Задребезжал, открываясь, холодильник.
В наше окно стукнул первый шмель.
Я открыла глаза.
Весна
***
26 мая 2019
Прости меня, Саша.
Я знаю, ты это прочитаешь. Я оставлю дневник на кровати.
Я должна уйти. Лисы в парках говорят мне об этом, шепчет по ночам река, поют птицы на нашей крыше. Голос у меня в голове стал слишком громким, и я часто даже себя не слышу. Они зовут меня. Она зовёт.
Мне мерещатся поля на проспектах, светофоры прорастают, вытягиваясь ветвями. Вчера я видела, как по реке плыл берёзовый венок – и в воде отражался каждый дрожащий листик. Мне сказали, это пакет.
Я должна уйти, должна, должна, должна, или я просто сойду с ума.
Мне чудятся хороводы на перекрёстках, и люди с древними сияющими глазами приглашают меня в свой круг – белые одежды, расшитые алыми нитями, полощутся на ветру. Мне видятся призраки отгоревших костров, я чувствую их жар. Ромашки выстилают мне тропу – всякий раз она начинается в разных местах, но конец у неё, я знаю, будет один.
Я должна шагнуть на эту тропу. Прости.
Я помню, мы собирались поехать в горы. И когда я вернусь – я обязательно вернусь, – мы поедем. Или, хочешь, возьми с собой Лёвку и сгоняйте сейчас вдвоём. Горы пока что кажутся мне глухими. Лес же зовёт меня тысячью голосов. Я ощущаю, как он подступает к городу.
Я должна его встретить, приветить его ростки, расчесать пушистые ели. И должна передать ему – и Ей, Ей (женский голос звенит в моей голове постоянно) – ту зелёную силу, благодаря которой расцвело моё маленькое сердце. Свет не удержишь в ладони, любовь должна изливаться и течь, преображая мир, – мой черёд подарить её лесу.
Мальчик с десятого этажа съехал полгода назад (мне в среду сказала соседка) и теперь, наверно, играет весенние песни в какой-то общаге. Но я слышала его. Всё это время слышала. Его слова плыли и пробуждали весну во мне.
Моя очередь петь.
Я люблю тебя.
Весна и Вера
Автор: Ирина Беляева