Николай обнаруживал редкую стойкость – и «молчал как партизан», не издавал ни звука во время суровой медицинской процедуры. Даже бывалый опытный врач, Игорь Борисович Флоровский, делая Николаю неприятный укол, разводил руками: «От такого укола и мужики орут. Боль невыносимая… Люди на стенку лезут.
Я уж разрешаю своим пациентам вопить, если они без этого не могут. Лишь бы они посторонними телодвижениями не мешали врачу выполнять свою работу. Я уж за годы медицинской практики притерпелся и попривык к вою пациентов.
А Николаю хоть бы что. Первый раз такое встречаю. Мужественный попался пациент», – профессионально удивлялся Игорь Борисович.
Меж тем Николай вовсе не был спартанцем. И даже не был образцом волевой выдержки. Он был раним, впечатлителен… Он мог иногда очень разволноваться, споткнувшись о камень, был легко подвержен нервным стрессам и едва ли ни менее чувствителен, нежели иная барышня.
Тем не менее, при визитах Игоря Борисовича (а его вызывали при физической необходимости, резервируя на врача едва ли ни последние деньги в семье; деваться было некуда), Николай «молчал как партизан». Почему же так происходило?
Николай чётко ассоциировал врача со священником. Николай привычно исходил из того, что своими грехами мы регулярно распинаем Спасителя и к тому же доставляем тяготу священнику, когда сообщаем о грехах на исповеди. Да, в канонической молитве перед исповедью, в своего рода памятке, обращённый к верующим, священник возглашает: «Аз же точию свидетель есть, внемлите убо, понеже пришли еси во врачебницу да не неисцеленнии отыдите». «Да – внутренне вздыхал и ужасался Николай – конечно, священник не может взять на себя наши грехи, он только свидетель. Но подобно тому, как ядовитые или токсичные вещества могут доставить вред окружающим, своими грехами мы всё же немало докучаем и священнику, поскольку он тоже человек. И если бы человек, пришедший на исповедь, в довершение всех бед ещё и отчаянно вопил бы, это было бы как-то слишком абсурдно» – заключал Николай. «Скорее кричать и возмущаться беззакониями пришедшего к нему человека должен был бы священник» – думал Николай.
Например, у Пушкина описан священник, который изнемогает от тяжести грехов человека, пришедшего на исповедь. Священник у Пушкина говорит:
Несчастный – полно, перестань,
Ужасна исповедь злодея.
Заплачена тобою дань
Тому, кто в злобе, пламенея,
Лукаво грешника блюдёт
И к вечной гибели ведёт…
У Пушкина священник призывает несчастного не к многоглаголанию, а к благоговейной тишине, спутнице сокрушения.
Учитывая простую и естественную аналогию врача и священника, всякий раз, как к нему на квартиру являлся врач, Игорь Борисович Флоровский, Николай представлял себе положение вещей так, что делая болезненный укол, кричать должен, прежде всего, почтенный визитёр – Игорь Борисович Флоровский.
Не то, чтобы Николай был совершенно нечувствителен к боли – просто издавать какие-либо звуки во время укола ему казалось в последней степени абсурдным.
Иногда бывало так, что после неприятной процедуры (Николай косвенно ассоциировал её с исповедью) медицинская проблема уходила лишь частично, и приходилось повторно вызывать врача (что, конечно, ударяло по семейному бюджету). Когда вызванный по телефону Игорь Борисович снова являлся, происходило всё то же самое.
А Николай думал: «Так, не вполне избавившись от какого-либо греха, мы порою повторно являемся на исповедь и говорим примерно то же самое, что и в прошлый раз – возможно лишь с иными оттенками… И это ещё полбеды. А бывает, мы докучаем священнику перечислением какого-то житейского сора, который не имеет прямого отношения к боли нашей совести, но священник почему-то вынужден терпеливо выслушивать сор и хлам, который мы несём на исповедь», – мысленно сокрушался Николай. «В самом деле, как отличить подлинный грех от пустой информации, которая священнику не нужна? С таким же успехом иной пациент мог бы вызывать на дом вечно занятого врача без достаточной причины – и это опять было бы безмерно абсурдно.
Меж тем, нам зачастую не хватает того инструмента, который позволял бы нам правильно сортировать – что следует говорить на исповеди, а что к делу отношения не имеет» – мысленно сетовал Николай. «И конечно, мы нередко гневим Бога, не «работаем над ошибками» после исповеди, «тащим» на исповедь одни и те же грехи, а иногда и вовсе говорим на исповеди не то, что следовало бы, и напротив, того, что следовало бы, как раз не говорим по лености, по забвению или нерадению… В душах у нас часто несусветная путаница…
Прости нас, милосердный Господи!»