Эту историю мне рассказала случайная попутчица. Рассказ звучал, как исповедь, как покаяние, как самобичевание - отчего на глаза и у неё, и у меня накатывались слёзы.
"Не помню, сколько мне было лет, но была я тогда ещё совсем маленькой девочкой. Едем мы с мамой в кабине грузовика из деревни, а в руках у меня спит пушистый серый клубочек-котёнок! Меня счастливей нет, у меня появился котик Мишка!
Вырос он огромным пушистым сибирским котом, с милой, доброй мордахой и таким же нравом. Но доброта-добротой, а ушки у него почему-то остались лишь наполовину: то ли от драки с другими котами, то ли отморозил.
Вот однажды заметили мы, что он чешет до крови за своими ободранными ушками. "Лишай", - сказала мама.
Лето тогда было. Мне лет шесть. Вот мама и говорит мне, написав какую-то записку: "Бери Мишку и в ветеринарку, усыплять кота надо, пока не перезаражал нас всех, иди!".
Была я девочкой послушной и тихой, маме перечить у нас не принято. Пришла в ветеринарку, переносок-то тогда никаких не было, Мишка доверчиво спит в тряпке, в которую мама его завернула, а я, глотая слезы, подаю записку ветеринару.
Унёс он его, а через несколько минут отдает мне кулёк обратно: "похорони"...
Домой я его не принесла, где оставила - не помню, как до дома дошла - тоже... До сих пор себе простить этого поступка не могу, а что я тогда могла?"
Минут двадцать после этого рассказа говорить я не могла. Вспомнился рассказ одной блокадницы о том, как она во время блокады кормила в подъезде кошку. Сама с голоду умирала, а половину своей хлебной пайки отламывала. В память врезались слова: - "Я её кормила, чтобы остаться человеком".