Писатель Олег Хафизов — о презумпции невежества
Хорошо ли быть умным? Или, несколько иначе, каким быть лучше: образованным, эрудированным, культурным или безграмотным, ограниченным, грубым? Сколько помню, общество любой формации обычно решало этот спор в пользу первых. И даже самый последний второгодник, притесняющий в классе умного очкарика, отдавал себе отчет в том, кто есть кто. Если человек был глуп или чего-то не знал, он во всяком случае скрывал это или пытался ликвидировать свой недостаток. Сомневаюсь, что и сейчас дело обстоит так же.
Умным быть неудобно, неловко, стыдно. Умным не место в современном информационном пространстве. Умных надо изолировать в некие информационные гетто, где бы они не шокировали нормальную аудиторию своими мудреными словечками. И вообще, судя по практике наших продюсеров, редакторов и издателей, они не верят
в существование умных и культурных людей, как в Деда Мороза или Лох-Несское чудовище. Цензура на ум, которая кажется мне несомненной, действует гораздо последовательнее и эффективнее, чем та политическая цензура, которую мы наблюдали в советские времена. Вот лишь несколько наблюдений.
Не надо объяснять читателю, что такое современный детективный сериал и какие интеллектуальные способности он предполагает в своем потребителе. «Мы выходим в дневное время, когда у экранов — одни бабушки-пенсионерки, — говорили мне в редакции одного из таких сериалов, на который мне приходилось работать. — Поэтому — никаких длинных фраз, никаких рассуждений, никакой психологии. Главное, чтобы все герои побольше куда-то бегали, спорили и ругались между собой».
Не оспаривая это требование, я, однако, предполагал, что и в дневное время большинство зрителей состоят из выпускников средней школы.
И вообще был далек от того, чтобы считать всю публику какой бы то ни было социально-возрастной категории полными идиотами. Поэтому один из персонажей моего детектива, учительница английского языка на пенсии, в соответствии со своей ролью, обращается к детективу со словами: «Thank you very much».
Кажется ли вам это выражение чересчур сложным, предназначенным только для высоколобых интеллектуалов? Моим креативным редакторам оно показалось нестерпимо умным. Его оставили в сценарии, но, для того чтобы не оскорбить чувств наших телезрителей, старушка-учительница вначале проговорила его по-русски: «Ну спасибочки, thank you very much». Более того, у режиссера возникло сомнение, что актриса, исполняющая роль интеллигентной старушки, сможет правильно прочитать эту заковыристую фразу, так что в конце концов мне пришлось транскрибировать ее аршинными буквами: «СЭНКЬЮ ВЕРИ МАЧ».
«Чем вы недовольны? Не надо было заниматься такой ерундой», — возразите вы и будете правы.
В конце концов я и последовал вашему совету, уйдя с этого «проекта». Однако травля умных зайцев происходит не только на таком заповедном поле невежества, как ТВ.
Что вы скажете насчет театра? Не правда ли, этот институт почти синонимичен культуре, уму, хорошим манерам? Я бы даже добавил, что
в простонародном представлении он отдает чем-то чистоплюйским.
И совершенно напрасно.
Вот наш почтенный областной театр драмы, один из старейших в стране, едва ли не ровесник знаменитому ярославскому театру. Молодым
и дерзким культурным обозревателем местной газеты я регулярно посещал его спектакли и снисходительно подтрунивал над его консерватизмом и косностью. Трунить давно не над кем. Почти все звезды местного театрального небосклона зашли и унесли с собой традиционную русскую театральную школу, не позволяющую актеру опускаться ниже некой профессиональной планки.
И вот я в театре образца 2019 года. Это не театральная рецензия, и я даже не буду называть спектакль, поставленный режиссером по своей собственной пьесе. Речь лишь о том, что актеры показывают и говорят на сцене. Вот молодая супружеская пара конца 70-х годов. Она — в длинной ночной рубахе времен наших бабушек, он — в кальсонах с завязками, без которых немыслим советский человек в постельной сцене. Между раундами любовной игры парень и девушка под первомайские марши обсуждают вопросы борьбы за светлое будущее, размахивают красным флагом.
Вы думаете, что это театр абсурда, гротескный стеб в стиле обэриутов или митьков? Ничего подобного. Текст пьесы не оставляет сомнения в том, что перед нами — серьезное психологическое произведение, автор которого не имеет ни малейшего понятия о Беккете, Мрожеке или Ионеско. Он просто считает, что так интереснее и театр, если он хочет продавать максимальное количество билетов, должен угождать не таким умникам, как я, а таким простым людям, как моя соседка в переднем ряду, которая хохочет во весь голос и разражается аплодисментами на каждую прибаутку, на каждую ужимку актера.
А теперь поднимемся на самую вершину, куда не пускают в пыльной уличной обуви. И не в грубоватой Туле или суматошной Москве, а в столице российской культуры — Петербурге. Надеюсь, хоть здесь-то нам удастся подышать целебным воздухом чистого разума? «Не факт», — отвечает за меня типичный потребитель массовой информации.
В архитектуре Петербурга вкусу моей жены больше всего импонирует неоклассицизм, и она с удовольствием остановилась, чтобы запечатлеть
в утреннем солнце один из образцов этого направления — дом, построенный в 1910-х годах для генерал-майора императорской свиты Николая Ферзена. Настигающая нас полная дама в богемной косынке — типичная петербурженка — по этому поводу заметила, указывая на «дом-утюг» позади нас: «Фотографировать надо вот это». Мы приближались
к дому-музею Пушкина на Мойке, и интуиция подсказывала мне, что нас настигла одна из его работниц.
Ее же мы встретили во дворе музея. А в очереди за билетами меня ожидал маленький культурный шок. Бегущая надпись на дисплее над кассой гласила, что билет можно приобрести только на определенное время
с экскурсией либо, также в определенное время, но побыстрее —
с аудиогидом. Естественно, за дополнительную плату.
Нам хотелось побыть с Пушкиным наедине, походить, постоять, помолчать в его доме, а не слушать типовую лекцию экскурсовода, у которого нет
и не может быть моего личного отношения к поэту. Это, однако, оказалось невозможно.
Даже откупившись билетом с дополнительной нагрузкой аудиогида, я не мог оставить эту игрушку с наушниками в гардеробе, а был обязан носить ее в руке — иначе меня бы не пустили в музей. А, поскольку мои уши были свободны от принудительной лекции в наушниках, я слышал ее вживе,
в громком исполнении экскурсовода за дверью. И мы не могли пройти
в следующий зал, пока она до конца не отбарабанит свою текстовку до конца.
Был ли я единственным посетителем в Петербурге, России и мире, который имеет собственное представление о Пушкине, кое-что о нем читал и даже писал? Не думаю. Был ли единственным, кому не нравится эта принудительная услуга за собственный счет? Вряд ли.
Но в представлениях культурной прачечной нас просто не существует, как Деда Мороза, Лох-Несского чудовища или инопланетян.