Алексей КУРГАНОВ. (Миниатюра)
Эпиграф:
«Вот вы мне и ответьте: зачем стигматы святой Терезе?»
(Венедикт Ерофеев, «Москва-Петушки»)
У меня есть товарищ по фамилии Шульман. И он из-за этой своей фамилии — Шульман — здорово комплексует. Вот чудак! Обыкновенная еврейская фамилия. Ничего постыдного. Да таких шульманов по белу свету, может, миллионы! Из-за чего комплексовать-то? Ему бы комплексовать по поводу своей работы (он токарем-расточником вкалывает на машиностроительном заводе. Представляете? Еврей — и простым заводским работягой!), но он почему-то воспринимает такое совершенно ненормальное положение совершенно нормальным. Почему?
Загадка загадок. А ещё Шульман! Не Иванов!
А вот другой мой товарищ, Васька, по поводу своей фамилии совершенно не комплексует. Хотя основания куда как серьёзные, потому что его фамилия (не ржать!) — Уев. Вы, конечно, сразу догадались, какую букву наши местные остряки всегда произносят перед этим самым «у». И другой бы обижался и, может, даже лез бы по этому поводу драться. Но это другой. Это не Васька.
Васька — совершенно наоборот: всегда поддерживает такое произнесение его фамилии и (странное дело!) остряки сразу тускнеют, сереют, становятся скучными и унылыми, и напрочь перестают добавлять к его фамилии эту самую букву. Которая в полном произношении придаёт васькиной фамилии особую остроту и мужскую пикантность.
И их, этих остряков, можно понять: какой смысл добавлять, если обижаемый не обижается? Получается, что острослов сам себя обозначает дураком. И мудаком. Которому, в отличие от Васьки, обижаться не на что и не на кого, потому что сам же себя выставил перед окружающими в таком совершенно невыгодном для самого себя свете.
Сам! Самолично! Никто его за эту самую букву не тянул! Кому ж такое понравится!
А у третьего моего товарища Семёна, Сёмы, фамилия совсем уж странная — Калбоса. Почему «Калбоса»-то, спрашивают его окружающие, которые из более-менее грамотных (которым неграмотным, тем всё равно. Хоть Калбоса, хоть Хуталин, Хоть Хрен-на-Лапате!). Правильно же не Калбоса, говорят они, а Колбаса! А хоть огурец напополам с бананом, отвечает им Сёма беззаботно. Мне по барабану. Не я ж её выдумывал.
Её дедушки мои выдумали. Вместе с бабушками. Из глубины веков. Залезли на сеновал, а на сеновале — на бабушек — и выдумали. Им же теперь не укажешь неправильность написания. Они как слышали — так и писали. Забравшись на бабушек. Из-под дедушек. И повыдергав сено-солому из дедушкиных и бабушкиных оп. Где первая (она же не написанная, но подразумеваемая) буква — «жо».
И есть ещё некто Гришка. Я не считаю его своим товарищем, скорее — просто знакомым, но поскольку он тоже водку пьёт, то чисто теоретически может считаться и товарищем тоже. В смысле, одновременно и знакомым, и товарищем, идаже братом по крови. Так вот у Гришки фамилия — Кибальчич. А что? Тоже овершенно нормальная фамилия.
Лично меня она совершенно не напрягает. Зато напрягает Ваську Ху… Уева. Который при каждой встрече с Гришкой обзывает его цареубийцей.
Он когда-то где-то прочитал, что был революционер с точно такой же фамилией. И что он даже вроде бы кого-то из царствующей тогда семьи смертельно подвзорвал. Или не подвзорвал, но очень хотел. Мечтал прямо. Очень-преочень. Это у него была прямо такая вот идея фикс.
Они же, эти фиксы, у каждого — свои. Один желает на гармошке играть, другой — рыбу ловить до посинения, третий — котлеты пожирать, сто двадцать десятый — царей подвзрывать.
Как говорили древние, для каждой жо должен быть свой персональный лопух. (Это ещё когда туалетная бумага была в жутком дефиците. Приходилось лопухом пользоваться. Или сразу пальцем.)
Всё зло — от вас, от декабристов, обиженно ревёт при таких встречах Васька. Или даже не так. От вас, от декабристов грибучих — всё зло! Хотя от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Зло, оно и есть зло.
Декабристы они и есть декабристы. Васька он и есть Васька. Шульман он и есть токарь. А не пекарь. Так что бытие определяет сознание. И мир даётся нам в ощущениях. А никак не наоборот!
А что же на такие чудовищные обвинения отвечает Гришка? Гришка всегда и везде этим обвинениям решительно возражает. Говорит, что лично он никого не подвзрывал. И папа его тоже не подвзрывал, а даже совсем наоборот: долгие годы был ударником коммунистического труда. И дедушка не подвзрывал. И прадедушка. И прапра. А равно как и все остальные родственники по папиной и по маминой фамильным линиям.
Но Васька стоит на своём — и не всегда это противостояние заканчивается мирно. Хотя чаще побеждает Васька. Потому что у него кулаки здоровее. В смысле, в размерах. Да и как им не быть такими чудовищными, если он каждое утро по цельной килограммовой пачке пельменей в одну свою ненасытную персональную утробу ужирает! Это было бы даже смешно, если бы они у него такими с тех высококалорийных пельменей не были!
Хотя если уж совсем начистоту, то Васька Гришку не только из-за фамилии не любит. Дело в том, что Гришка среди нас — единственный интеллигент.
Да сами посудите: Шульман на заводе работает, Васька — там же, слесарем-наладчиком, Сёма — водопроводчиком в ЖЭКе, я — на молочно-товарной ферме скотоводничаю. Каждую трудовую смену по два с половиной КАМАЗа коровячиего хавна нагружаю. То есть, все четверо — потомственные пролетарии, на которых, как известно опять же с древних времён, государство держится.
Один Гришка среди нас как вечно засватанный. Он в палатке у вокзала сидит. Торгует папиросами с сигаретами, чупа-чупсами и стиморолами, порнографическими журналами и противозачатошными гандонными изделиями. Его туда сестра устроила. Она — в соседней палатке. Которая ближе к платной уборной. Тоже интеллигентка в первом поколении.
Но это так, лирическое отступление о сути бытия. Возвращаюсь к первоначальной теме: насчёт царя и его убийства. А потом, прооравшись, намахавшись, помирившись и обнявшись, мы вчетвером идём в привокзальную пивную, которая называется «Василёк». А в «Васильке» работает буфетчица Люся, и фамилия Люси знаете как? Ни за что не догадаетесь! У неё на грудовой бирочке (их ещё называют бейджиками, и эти бейджики крепятся на грудях. Которые, конечно, не у всех такие, как у Люси — и далеко не у всех!) написано «Люсьена Николаевна О». Одна только буква.
И мы все сначала так и думали, что это у неё фамилия такая — О. А потом выяснилось, что остальные буквы её фамилии — Осина (не дерево с ударением на «и», а насекомое с ударением на «о». От слова «оса») — то ли стёрлись, то ли не пропечатались, то ли даже и не планировались к пропечатке. И таким образом, осталась одна «о». А нам-то что? Хоть «о», хоть «му», хоть вообще «ю». Нам по барабану. Одному Шульману не по барабану. Потому что он на Люсе жениться хочет. И она вроде бы не возражает. И он хочет её фамилию взять. Стать Осиным. А она, наоборот, хочет его фамилию. Чтобы стала Люся Шульман. Что, конечно, сразу поднимет её в глазах окружающей общественности и современной действительности. А то уже задолбали эти бесчисленные комиссии нашу красавицу Люсю своими грёбаными проверками, от которых эти грёбаные контролёры-проверяющие только и зыркают, как бы чего бы урвать!
И в заключение — главное, для чего весь этот текст и был собственно написан. Итак, запоминайте: после «Кубанской» лучше всего «Бархатное» употреблять. После анисовой — «Клинское».
А уж «Московскую особую» великолепно обычным «Жигулёвским» отлакировать. И закусить чем-нибудь необременительно лёгким. Разогретым беляшом, например. Или бутером с селёдкой пряного посола, посыпанной мелко нарезанным луком. Или, на крайний случай, одиноким пельменем, окунутым в майонез, хрен или горчицу. И не вздумайте после этого употреблять портвейн! Даже себе и не напоминайте! Вы с ума, что ли, совсем посходили!