«Вот и первая ласточка! Добро пожаловать в апокалипсис!» – злорадно подумала Алина, когда услышала, как её соседка Соня задаёт клиенту вопрос:
– Что с вашим голосом? Вы говорите, как насекомое…
«А вот и вторая!» – подметила Алина, услыхав, как одна из девчонок уверяет клиента, что он беседует с ангелом. «Третья!» – эта вообще бросает гарнитуру и убегает прочь из переговорного зала, позабыв как дышать в погоне за радугой. Ну и дальше – больше: всё помещение наполняется искристым током безумия. «Надеюсь, не переборщила» – мелькнуло в голове у Алины, когда и в её наушниках загудело соединение. На связи был Сириус…
*****
Алина очень ценилась в call-центре за свою вежливую обходительность, терпение и способность заочно расположить человека. Тайное обаяние исходило из её гортани, и тепло юной улыбки по проводам проникало в душу клиента. Начальство шутливо называло Алину «золотым голосом фонда», балуя редкими премиями. Но её голос не был золотым. А был бархатным и обволакивающим, добрым по-матерински и по-детски доверчивым; позволяющим уставшему уху отдыхать в его мелодичных переливах.
В отделе царила текучка. Мало кто из девчонок выдерживал тут больше трёх месяцев. Алина работала уже почти два года, неустанно лаская слух и честолюбие постоянных клиентов фонда и стабильно привлекая новых толстосумов, готовых раскошелиться на громкое милосердие. Именно в этой роли она приносила компании наибольшую прибыль – в роли голоса невидимой феи, манящего респектабельных лохов к вершинам тщеславия. Потому-то ей самой повышение не светило. Тем более, что её внешность не очень-то соответствовала образу, создаваемому чарующим тембром в телефонном динамике. Тогда-как некоторых особо длинноногих девчонок, сидевших с ней рука об руку, приглашали иногда работать на торжественных церемониях, где тусовалось начальство со знаменитостями и где возможна была очная ставка с клиентами. А она, между тем, утомилась сотни раз в день повторять однообразное фирменное приветствие:
– Добрый день, уважаемый /имярек/. Вас беспокоит общественный фонд «Величие России». Скажите, пожалуйста, удобно ли Вам сейчас разговаривать? Отлично! Вы уже слышали о нашем фонде? Нет? Вообще-то о нас часто говорят в СМИ. Учредителями и участниками нашего фонда являются очень известные люди, такие как …
И тут, если собеседник был терпелив и заинтересован, следовал небольшой, но авторитетный и яркий список из имён крупных чиновников, звёзд шоу-бизнеса, именитых спортсменов и никому неведомых дипломатов из стран третьего мира. А далее в дело шёл золотой хук:
– Изучив деятельность Вашего предприятия (или, в некоторых случаях, – Вашу деятельность на государственной службе), учредительский совет нашего фонда принял решение номинировать Вас на общественную награду …
Алина хорошо умела слово «Вас» сделать звучащим с заглавной буквы, слово «награда» подсластить зовущей интонацией гурии, а само название фонда рассыпать бескрайней ширью по языку и окрасить неуловимыми призвуками в три государственных цвета. Слово «Россия» – понимала Алина – никогда не укладывается в одну ноту, не произносится монотонно, оно всегда стремится стать песней, поднимаясь вверх во втором слоге, как в гимне. Но не все ценили такое её умение и понимание. Хорошо ещё, когда абонент сразу бросал трубку, не выслушав первой фразы. Часто же бывало на Алину выливались незаслуженные грязные оскорбления и проклятия от совсем незнакомых людей. Но она была обязана быть любезной и кроткой, неукоснительно следуя протоколу. Все разговоры записывались.
На самом деле, её улыбка доходила от силы до одного из двадцати респондентов, способных выслушать до конца предложение фонда, не говоря уж о единицах из тысячи, готовых действительно стать меценатами. Это при том, что работа шла с хорошо отобранной базой данных. Но в сравнении с результатами большинства девушек из call-центра это было большим достижением. И оно дорого стоило!
После работы Алина подолгу не могла разомкнуть задеревеневшую улыбку на своём лице и порой начинала путаться в быту, продолжая по инерции твердить заученные вежливые фразы в самых неподходящих жизненных ситуациях. И чем дальше, тем сильнее это усугублялось. Всё чаще в её повседневную речь вплетались высокопарные обороты вроде: «имею честь Вам представить», «позвольте выразить благодарность», «бесконечно признательна» … а вчера в супермаркете она зачем-то поблагодарила кассиршу за «общественно значимый труд». Конечно, люди были склонны подобные обращения принимать за издёвку и не отвечали ей взаимной великосветской учтивостью.
Под маской благожелательности в Алине копились усталость и недовольство. Внутри все её начинали бесить. Выделились в коллективе и свои явные недоброжелатели. Больше всех раздражала нудная веганка Таня, всё время читавшая диетические морали и не дававшая спокойно поесть в тридцатиминутный обеденный перерыв. А ещё – исполнительный директор – та ещё климаксичная стерва. Впрочем, её ненавидели все. Но для ненависти существовали специальные ежедневные планёрки. По утрам и после обеда. Всё остальное время было не до того, потому-как следовало говорить-говорить-говорить, лить в уши незнакомцев великодержавный елей… и виснуть в иступлённых прострациях между дозвонами.
И всё это, разумеется, на фоне всеобщего неверия в полезность дела компании, как и большинство современных компаний, нужной лишь самой себе, а не людям. Можно было сколько угодно восхищаться загадочным президентом фонда, создавшим из ничего столь грандиозное и талантливое предприятие по выкачиванию бабла из воздуха. Достаточно было только подхватить и разогнать волну, расходящуюся от лозунгов, падающих с самого верха в народную толщь – и успех обеспечен. Но не было в работе конторы ничего настоящего, ничего нужного миру, никакой «социальной ответственности» и «патриотической направленности», к коим Алина постоянно взывала в разговоре с клиентами.
Но, превозмогая скепсис и внутреннее истощение, Алина продолжала широко улыбаться и добродушно приветствовать коллег в редкие свободные минуты в курилке, не замечая, как пепел падает на её белую блузку. Она сознавала, как заложенная в ней природой и воспитанием вежливость, из-за которой её сюда взяли, надламывается и гибнет под тяжестью вежливости фальшивой и принуждённой, к которой её здесь приучили. Выпуская тяжёлый дым, она чувствовала, как её мускулистый язык превращается в льстивое помело.
*****
Войдя в call-центр в разгар рабочего дня, любой нормальный человек начал бы тотчас сходить с ума. Не выдержав и пяти минут пребывания в одновременном диком гомоне тридцати женских голосов, в смешанной духоте женских запахов и придыханий, – он убежал бы отсюда вон, схватившись двумя руками за голову. Только исполнительная директриса могла подолгу находиться здесь и перекрикивать бурлящий водопад бабьего шума. Она, как чёрная тень надзирателя, вышагивала за спинами кудахчущих девушек, оценивая их вербальные усилия и настойчивость. Нерадивых дрессировала, преуспевших – обнимала как мать. Но и ей приходилось принимать много успокоительных препаратов, чтобы держаться, ограничиваясь лишь парой истерических срывов в день. Хотя, никто не знал, что творилось с ней дома. Хуже всего, что в её присутствии нельзя было открывать посторонние вкладки в браузере и включать себе музыку. И приходилось, в ожидании очередного контакта, полностью погружаться в окружающий звуковой хаос, едва сдерживаемый поролоновыми мембранами дешёвых наушников.
Закономерным отдыхом от этого окружения и болтливой работы, казалось-бы, должна стать тишина. Но только не для Алины. По пятницам или субботам Алина предпочитала тишине чад и грохот танцпола. Накопленное недельное напряжение искало выхода через тело. На пару-тройку часов ей нужно было потеряться – вытряхнуть из себя пресловутую вежливость и офисное раболепие. И пусть, оставшаяся часть выходных уходила на восстановление и мелкие бытовые хлопоты, но в этой физической измотанности преодолевалась нервная усталость души. В телесном изнеможении, она чувствовала себя живой и свободной.
Для ухода в искомый отрыв ей достаточно было хорошей музыки с «правильным битом». Разве-что, иногда, лёгкий коктейльчик на старте. К специализированной танцевальной химии она прибегала крайне редко, только если они с подругами закатывали серьёзную вечеринку с поводом. Тогда отрыв длился гораздо дольше и красивее, но в последствии она всегда жалела об этом, не успевая прийти в себя к понедельнику и чувствуя на нёбе отчётливый привкус депрессии. Это было слишком дорогой ценой за победу над рабочей улыбкой, которую так нелегко было снова вернуть в хмурое превосходство будней. Поэтому Алина всё больше предпочитала чистый драйв без тяготящих примесей.
В прошлые выходные она пропустила свою танцевальную отдушину из-за поездки к родителям, которые жили в деревне в пяти часах езды от Москвы. Она не часто навещала их, поскольку всегда привозила оттуда неизъяснимую грусть времени, дремавшего в просевших старых избушках; смутную есенинскую ностальгию, непримиримую с современной обманутой жизнью. После этих поездок Алине ещё сложнее было войти в рабочий ритм, чем после большого клубного уик-энда.
А на сей раз было особенно тяжело – она заметила, как постарели её родители. До этого, кажется, их образ был неизменным в её сознании. Будто она, по-настоящему, не смотрела на них, руководствуясь детской памятью и привычкой. И только сейчас открыла глаза и осознала, что творят годы. «Я и сама тоже скоро состарюсь в этом проклятом офисе» – думала Алина, считая секунды, минуты, часы бессмысленного ожидания соединений.
*****
Производственная асинхрония: трудовая неделя стояла в зените среды, а Алина уже клонилась к закату сил. Она уныло дожёвывала свой сэндвич в офисной кухне и слушала, как Таня проповедует новенькой девочке противоестественность поедания животной пищи. Фигура у Тани, конечно, отпадная, что придаёт некоторую убедительность её словам, и клиентов у неё не меньше чем у Алины… но, всё-таки, какая же она самовлюблённая дура. Почему она считает себя лучше всех остальных? Только из-за того, что у неё интрижка с одним важным и, между прочим, женатым клиентом?..
Из-за стола встаёт Соня и хлопает новенькую по плечу:
– Не слушай её, а-то тебя так саму здесь съедят, – и уходит в курилку.
Это напомнило Алине какую-то тюремную сцену из кино. Ей в конец стало грустно и безысходно. «А ведь и правда – это тюрьма» – подумала она – «только нас будто заперли в комнате для свиданий, но беседуем мы не с близкими, а с неизвестными и невидимыми… на темы нам абсолютно неинтересные». Она вздохнула и всерьёз забеспокоилась как бы не сорваться и не послать очередного тупого абонента на три искренних буквы, вместо того чтобы раскрашивать словеса в триколор. Суровый городской закон – всякая неуютная мысль или переживание неизменно «сублимируется» в ненависть. Ненависть побеждает рефлексию, ибо так легче жить. И вот час ненависти пробил – пришло время послеобеденной планёрки.
Планёрка, как правило, представляет собой эксцентрический моноспектакль в исполнении исполнительной директрисы. Драматургия спектакля неизменно ведёт от разбора полётов, через огнедышащие потоки брани, к катарсису и слезам. Но в целом брань доминирует. С одной стороны, директриса использует планёрку для излияния собственной ненависти (и её можно понять: по слухам, частенько, на закрытых заседаниях у президента в неё летели пепельницы и другие случайные предметы). С другой стороны – она и сама становится первоклассным объектом для ненависти своих подчинённых. Стоило ли такого самопожертвования стремление взбодрить девчонок после обеда чтоб не клевали носами (и, заодно, подпортить их пищеварение)? «Наверняка, у этих сволочей всё продумано: гестаповские манипуляции» – решила Алина.
В этот раз всё происходило как обычно. Хорошенько прооравшись и облив девчонок как следует грязью, директриса рыдала на плече у своей любимицы – армянки Наны:
– Наночка, ну почему вы со мною так? Я же для вас стараюсь, для общего дела. Я же всю себя вам отдаю… вы скоро так меня в гроб сведёте.
А ведь ей никто не говорил и слова. В её самоотдаче, пожалуй, тоже никто не сомневался. И объективных причин для её воплей не было никаких. Но желание свести её в гроб, действительно, уже поселилось в душе каждой из работниц call-центра.
– Ну что вы, Римма Борисовна, успокойтесь. Мы, правда, вас любим, – приговаривала Нана, робко поглаживая директрису по парику.
Алина молчала, наблюдая как стушевались новенькие. Она знала, что лично к ней нет никаких претензий и могла бы тоже сейчас подойти к директрисе, утешить, приласкать своим «золотым голосом», заодно укрепив свой кадровый статус. Но ей не хотелось. «К чёрту ваше тошнотное лицемерие!» – подумала она и в наглую открыла свою страничку VK, понимая, что надзиратель временно обезврежен. Интересно, происходит ли что-нибудь по средам в её любимых клубах?