Так случилось, что на работу в музей Пушкина я устроилась перед осенними каникулами. Для нашего города это напряженное время: в Петербург на каникулы приезжают многие, и количество посетителей в театрах, музеях, на выставках увеличивается в разы.
Заключив договор о сотрудничестве, я зашла в методический отдел и бодро отрапортовала, что теперь я - внештатный экскурсовод, и на следующий день у меня будет целых пять экскурсий.
- Сколько?! - переспросила методист, которая провела со мной не один час в то время, когда я была слушательницей курсов, пытаясь сделать из меня "человека", то есть экскурсовода.
- Пять! - гордо ответила я, не моргнув глазом. В свою бытность учителем в еще студенческие годы мне доводилось проводить пять уроков в день, и мне не казалось это невыполнимой задачей.
- Ах да, каникулы начинаются, а работать некому, - задумчиво произнесла методист, кажется, с некоторой настороженностью окидывая меня взглядом. - Ну что ж, пять - так пять. Но учтите, Наташа, что первые две дадутся вам легко. Третья будет идти уже тяжеловато. На четвертой вы поймете, что вы оооочень устали, а отступать будет некуда. А на пятой... Сейчас вы совершенно не понимаете, о чем я говорю, но запомните мои слова: на пятой экскурсии главное - себя контролировать. Вспомните мои слова на пятой экскурсии, хорошо?
Пообещав выполнить это непременно, я отправилась домой.
Первый мой рабочий день с пятью группами в расписании дался мне довольно легко: адреналин, знаете ли, иногда творит чудеса. Второй день с такой же нагрузкой показался мне уже менее веселым; когда утром третьего дня я приехала в музей, я стала задумываться о том, выдержу ли я всё это.
Мне ничего не оставалось, как пригласить очередную группу школьников, которым это было совершенно не нужно, на экскурсию.
Первые две экскурсии дались мне в тот день относительно легко; на третьей стало появляться отвращение к неизменно проговариваемому тексту. На четвертой сознание (или подсознание) стало "выкидывать" странные штуки: только хочешь произнести фразу - и вдруг перестаешь понимать, уже произнесена она была только что или это было час назад на этом же месте или это вообще было вчера.
"Ничего, так тяжело будет, наверное, только первое время. Просто я отвыкла от выступлений, нервное напряжение дает такую усталость. Потом выработается привычка, и все встанет на свои места," - твердила я себе. Вот и четвертая за этот день моя группа вышла из музея.
"Ну же! Еще одна - и всё!" - подумала я, окидывая взглядом пятую в тот день свою группу, приглашая ее на экскурсию. Слава Богу, это были не школьники, а взрослые люди, и в глазах у них было не только ожидание моего рассказа, но и интерес. Это придало мне сил; уже потом, спустя несколько месяцев работы, я поняла, что провести экскурсию для группы, которая "отбывает наказание", придя в музей, в разы сложнее, чем для тех, кто пришел сюда по доброй воле, просто потому что есть такое ЖЕЛАНИЕ. Желание и интерес.
Первый зал не принес неприятных сюрпризов: собрав всю волю в кулак, я не перепутала Дантеса (соперника Пушкина на дуэли) с Данзасом и Д'Аршиаком (это секунданты). Еще в детстве, слушая от бабушки в сто пятьдесят девятый или шестьсот сорок восьмой раз историю дуэли Пушкина, я удивлялась созвучности этих фамилий. Только потом, конечно, я поняла, что это легко объясняется французским происхождением этих людей.
"Ишь, понаехали тут..." - почему-то подумала я с улыбкой, когда с облегчением для себя поняла, что в моем рассказе все эти господа заняли положенные им места. Первый "барьер" был взят. Кажется, у меня получалось даже говорить так, будто и нет никакой усталости: люди-то ни в чем не виноваты, и их совершенно не должно волновать, первая это моя экскурсия за сегодняшний день, третья или пятая.
Вторая остановка в квартире тоже "проговорилась" мной правильно, а вот в столовой язык мой почему-то начал переставлять окончания слов, соседствующих в предложении.
"Это еще что за ерунда? - рассердилась я на себя. - Надо собраться! Что говорила методист? "Наташа, на пятой экскурсии главное - себя контролировать". Значит, надо контролировать!"
Я начала говорить медленнее, это помогло. Посетители музея внимательно слушали, кивая головами: кажется, они и не догадывались о моих сложностях - и слава Богу.
Но я ошибалась. Как я поняла позже, методист имела в виду совсем не это.
Чуть позже со мной начали происходить странные вещи: я начинала осознанно говорить предложение - а конец его мой язык договаривал сам, помимо разума. Что-то у меня в голове стало "отключаться". Когда это случилось впервые, я спохватилась, подумав: "Ой! Что я сказала?!" "Отмотав" мысленно назад произнесенные слова, я поняла, что, слава Богу, произнесла всё верно. Это повторилось еще и еще раз. Так вот о чем говорила методист!
Делая над собой усилия примерно такие же, какие прикладывает человек, удерживая любой рубильник в положении "включено", в то время как он автоматически выключается, я продвигалась по квартире Пушкина всё дальше. "Главное - себя контролировать", - твердила я себе, переходя из зала в зал. Язык перестал "жить своей жизнью" и опять подчинился сознанию. Мне начало казаться, что эта экскурсия будет длиться вечно.
Но нет: вот и кабинет поэта остался позади, невидимая заботливая рука смотрительницы распахнула передо мной дверь в последнюю комнату - переднюю.
И вот тут почему-то всё стало прыгать перед моими глазами: доски на полу, сундук, картина, дверь на лестницу, витрина... Группа медленно заходила из кабинета в переднюю.
"Что за ерунда?! Ну же, последняя комната!" - мысленно хлопнула я себя по щекам, занимая свое место. Надо сказать, это помогло: вещи прыгать перестали.
Вот уже и мои слушатели встали вокруг витрины... За их спинами смотрительница, эта пожилая необыкновенно чуткая женщина, каким-то шестым чувством поняв, что со мной что-то не так, бросила мне вопросительный взгляд.
"Всё нормально, я дойду до конца", - ответила я ей глазами. Но она не села на свое место.
- ... Была сохранена свеча с домашней литии - церковной службы, проведенной в стенах этой квартиры 31-го января 1837 года, - вещала я, показывая вещи в витрине. - Посмертную маску по просьбе Жуковского выполнил известный скульптор того времени Гамбс; серебряный медальон с прядью волос Пушкина...
Что такое? Несколько людей почему-то недоуменно переглянулись.
"Что я сказала только что?" - подумала я.
"Посмертную маску по просьбе Жуковского выполнил известный скульптор того времени Гамбс", - заботливо подсказала моя память произнесенное предложение. Язык, оказывается, опять "отключился" от сознания, а я этого и не заметила.
"Ведь фамилия скульптора - не Гамбс. А откуда взялся Гамбс? Ах да, кресло поэта, которое стоит в кабинете, "было заказано у известных мебельщиков того времени братьев Гамбс", - осознала я. Зацепившись за слово "известный", язык, минуя сознание, "перескочил" на другое предложение с таким же словом, которое я уже произносила в кабинете. Вот почему переглянулись люди: они заметили мою ошибку.
"Не мог ведь Гамбс делать и кресла, и маски... Иначе как бы это выглядело?! "Что вы хотите? Кресло для Пушкина? Пожалуйста! Что-что вы говорите, Пушкин умер?! Маску? Пожалуйста!" Чушь ведь какая-то... Какая же фамилия скульптора? Ведь тоже на букву "Г"... " - думала я, впав в какой-то ступор, тупо уставившись в витрину и глядя на маску. Она, как и обычно, безмолвствовала.
"Ктоооо тебя вылепил?.." - почему-то мысленно пропелось вдруг на мотив песни "Кто тебя выдумал, звездная страна". Слава Богу, длилось это всё какие-то считанные мгновения.
- Скульптор Гальберг, - вдруг услышала я шепот откуда-то из-за спины. Каким-то чудом смотрительница, миниатюрная женщина, оказалась там, и, шепнув мне спасительную фамилию, так же незаметно исчезла.
- Простите, скульптор, конечно, Гальберг, а не Гамбс, - мило улыбнувшись, произнесла я. - А вот серебряный медальон с прядью волос Пушкина... - и, как говорят, "далее по тексту".
Всё имеет свой конец - закончилась и та моя экскурсия. Мои слушатели меня поблагодарили, и мы расстались в лучших чувствах. Кажется, они не заметили, что со мной происходило. Или сделали вид, что не заметили, и я им за это очень благодарна.
С тех пор прошло довольно много времени, я научилась себя контролировать и на пятой экскурсии за день. Но каждый раз, подходя к витрине с посмертной маской, чтобы не перепутать Гамбса и Гальберга, я мысленно проговариваю, делая перед фамилией скульптора небольшую паузу: "Скульптор... Гальберг". Если в передней работает та смотрительница, которая мне помогла в тот день, о котором я рассказала, я бросаю ей незаметный для других благодарный взгляд, и она начинает за спинами моих слушателей улыбаться. Только она и я знаем, почему она улыбается...