1 июля.
Прошел месяц. Каких –то тридцать дней, а кажется, будто прошла целая вечность. С каждым днем Крис меняется все больше. Он больше не похож на того, за кого я выходила замуж. Больше не похож на того, с кем я жила до того, как переехала в этот проклятый дом. Вся наша жизнь полетела к чертям. Я тысячи раз пыталась вырваться из этого места. Тысячи раз, пыталась уехать из этого дома, из этого города. Но каждый раз, мои мысли путались. Он - тот, кто обитает здесь, тот, кто жаждет нашего сумасшествия и нашего страха, не отпускает. Каждый день, каждый час, каждую минуту и секунду, я слышу дыхание не зримого монстра, его вкрадчивый шаг, ловлю на себе его взгляд. Он похож на жестокого зрителя, который следит за тем, чтобы его спектакль проходил как по нотам. Каждый наш шаг, каждое наше движение, для него – все лишь гамма, а любая испытанная эмоция страха и злости – не навязчивый аккорд. Тени подступают все ближе и каждая из них, становится еще одним гвоздем, заколачиваемым в крышку моего разума. Я выберусь от сюда, только в смирительной рубашке. Только в пустую комнату, с белыми до рези в глазах, стенами, чтобы ни одна тень не проникала во внутрь. За каждым пролетом мне мерещиться опасность, в каждом шорохе – страх. Я не могу больше жить с этим, и Крис… Веселый, жизнерадостный, спокойный Крис. Он морочит ему голову, я знаю это. Он больше не принадлежит самому себе. Изо дня в день, он становиться все бледнее, изо дня в день, под его глазами все сильнее сгущаются синяки, изо дня в день, он все больше и больше похож на марионетку, которую неопытный кукловод дергает за ниточки. Изо дня в день. Сегодня я снова пыталась сбежать, вместе с ним, но Крис непреклонен. А сама… Я малодушно помышляла о новом побеги и даже собрав всю волю в кулак, предприняла попытку, но дверь захлопнулась перед моим носом, ровно как и все окна. Телефон не ловит сеть. Ни мой, ни Криса. А проводной… мы так и не сподобились провести его. Я не знаю, что еще придумает наш молчаливый надзиратель. И не понимаю, в чем мы провинились перед Небом, если все это происходит с нами.
17 июля.
Годовщина. Ровно полгода, с того дня, как мы появились здесь. От этой мысли хочется истерически расхохотаться, но я сдерживаю себя. Он рядом, и он слышит меня. И ему доставляет удовольствие видеть, мои разбивающиеся в кровь надежды, которым не дано осуществиться. Я ненавижу это существо. Я ненавижу этого незримого монстра. Если бы я могла, я бы впилась руками в его горло, сдавливая, пока не услышала последний хрип. Он отзывается на мои мысли. Я слышу его издевательский смех, похожий на пощечину. Он никогда нас не выпустит от сюда. Никогда. Мы будет вечными заложниками этого дома и этого безумного монстра. Крис больше не спит. Как бледная тень, он бродит по дому, натыкаясь на стены. Он не слышит меня, не реагирует на мои уговоры. Как будто меня нет здесь. Быть может это не он, а я лишь бледная тень? Может быть это я сойдя с ума, умерла, оставив после себя только искореженную страхом и ненавистью душу? Может быть, запертым в этом доме, остался мой сломленный разум, который наблюдает за происходящим, а тело давно погребено в земле, в глухом дубовом ящике. Может быть этот дом, мое личное, персональное узилище? Мой персональный Ад?...
23 августа.
Со дня на день, он убьет нас. Убьет обоих, потому что больше мы ему не нужны. Я не знаю для каких целей он выбрал именно нас. Для чего ему все это было нужно, но сейчас это не важно. Смерть кажется чудесным избавлением и я не могу дождаться того мгновения, когда наконец дождусь и буду свободна. Во мне не осталось ничего от человека, лишь животное, которое в инстинктивном порыве, пытается спасти свою шкуру. Или то, что осталось от нее. Мне больше нет ни для чего дела. Монстр стал настолько силен, что ему больше ничего не требуется. Бедная Рада. Зачем она приехала? Зачем захотела помочь? Я даже не знаю, жива ли она. Все это напоминает страшный сон, длиною в жизнь и я не могу проснуться. Я цепляюсь за свою прошлую жизнь. За яркий свет солнца, за наполненность счастьем, за улыбки и чудеса, которые происходили со мной. Я вспоминаю всех тех, кого мне уже будет не суждено увидеть, но кого я любила в той, далекой жизни. Но перед глазами, то и дело возникает чернокудрая цыганка Рада, с легкой улыбкой на ярко – алых губах, в пропыленном магазине, наполненным магией. А следом, ее закатившиеся глаза и кровь алым потоком вытекающая из разодранного горла. Последняя дань моей храбрости. Пока вещи и мебель кружили в воздухе, а тени бесновались пытаясь заполонить собой пространство, я нашла в себе каплю этой храбрости, чтобы последним рывком, дотащить ее до выхода, перекатив на ступени. Он не хотел этого. Он желал отомстить ей. Он не успел запереть дверь и мне удалось испортить ему всего одну, но все же, партию. Его рык, от которого по стенам прошли трещины, до сих пор звучит у меня в ушах. Я слышу его шаги и раскатистый, издевательский смех, и понимаю, что сейчас все будет кончено. Придет избавление. Я надеюсь, что этот дневник попадет в руки следующим жильцам и они успеют покинуть этот дом, не допуская…
Грейс не мигая, смотрела на последнюю страницу. Строчки были смазаны, их писали второпях. Как будто надеясь, она перелистнула взбухшие от времени страницы, но они были чисты. Внутри у нее клокотал ураган из неопределенных, смешанных, странных и страшных эмоций, и она никак не могла собрать себя по кускам, чтобы понять… Понять что? Она не знала. Она отложила тетрадь, как сомнамбула поднявшись с кровати. Подойдя к комоду, она открыла верхний ящик, откидывая не нужные вещи, пока наконец не обнаружила ворох бумаг. Взяв сразу стопку, она снова села на кровать, положив их себе на колени и кинула бессмысленный взгляд за окно. День угасал и солнце медленно, неохотно клонилось за горизонт, окрашивая природу в алые тона. У нее было два варианта. Только два. Оставить все как есть и постараться забыть все, что она сейчас прочитала, в чью жизнь, так отчаянно забралась, пытаясь найти ответы. Или докопаться до истины, чтобы либо подтвердить, либо опровергнуть свои домыслы и догадки. Она стиснула зубы, на мгновение зажмурившись и собирая всю свою волю в кулак. Подтянув к себе бумаги, она медленно стала перебирать их, найдя, наконец, нужную. Заключение следственной экспертизы. Самоубийство. Мистер и миссис Брайс, преднамеренно сбросились с третьего этажа своего дома. В графе дата и время смерти, стояло: 23 августа. 23:40. Отложив бумаги, ничего не видя перед собой, она механически подхватила дневник и спустилась на первый этаж.
«Куклы приходили. Боялись. Злился. Играл.
Куда потом делись твои куклы?
Ломал.»
Он сам заставлял их бояться. Сам хотел их ломать… Ломать? Неправильно подобранный синоним, как и все его слова. Убивал. Хладнокровно калечил жизни, убивая, когда от них уже нечего было брать. Грейс открыла один из шкафчиков, достав пропыленную бутылку виски, оставшихся от прошлых хозяев. От прошлых, уже мертвых хозяев, с дрожью поправила она себя. Щедро плеснув жидкость в стакан, она залпом выпила его, согнувшись. Горло ожгло и казалось, что в желудке копошатся, извиваясь змеи. Она все еще держала в руках старую, мятую тетрадь, будто в ней заключена ее жизнь. Она снова налила виски в стакан, и отставила бутылка, оперлась руками о столешницу, склонив голову, стараясь нормализовать дыхание.
- Почему ты не спишь?
Его голос, который всколыхнул в ней весь спектр чувств, от страха до ненависти, прорезал тишину, заставив ее сильнее сжать в пальцах тетрадь. Она стиснула зубы, крепко зажмурившись, стараясь успокоить бушующий внутри нее ураган чувств.
- Птица?
- Не называй меня так. У меня есть имя. – она резко повернулась, облокотившись спиной о стол, медленно обводя взглядом помещение.
Он поднял вверх брови, скрестив на груди руки. И что в его вопросе, показалось его птице оскорбительным, от чего она взбрыкнула, как норовистая кобылка. В воздухе отразился ядовитый аромат мака. Ненависть. Он оскалился, взмахнув рукой и невидимые тени, послушно оплели ее фигуру. Душный аромат цветов, заполонил пространство комнаты, пробиваясь в самые глубины разума. Страх, ненависть, неуверенность, печаль, разочарование, неверие, надежда. Лилии, мак, сандал, гортензия, можжевельник, бергамот и ландыш. Слишком много запахов, слишком сильные эмоции, не его, живые, сводящие с ума, заставляя голос разума звучать все глуше и глуше. По звериному мягко, не слышно, он скользнул ближе, склонив лицо к ней, чувствуя, как губы растянулись в животный оскал.
- Как же мне звать тебя, душа моя? – его голос был обманчиво мягкий и до ужаса вкрадчивый. – Грейссссс?
Тонкое, змеиное шипение коснулось ее уха, заставив невольную дрожь пробежать по телу. Она гордо вскинула голову, сильнее сжимая зубы.
- Называй меня так, как звал всех тех, кто имел несчастье попасть сюда. – процедила она, обернувшись на звук его голоса. – Знаешь, что говорят в городе об этом доме? Что он проклят. Что здесь живет, страшное нечто, которое выдворяет от сюда любого, кто смеет переступить порог. Да не просто выдворяет. Убивает.
- Мне нет до этого дела. – обманчиво мягко промурлыкал он, наклоняясь к другому ее уху.
- Ты говорил, что сюда приходили куклы. Что ты ломал их. Куклы – люди, и ты убивал их. Зачем? Почему?
- С чего ты это взяла? – его голос на мгновение дрогнул, но он тут же взял себя в руки.
Она бросила на стол тетрадь и он поймал ее, одним движение руки, перелистав страницы. Несколько минут в комнате царила тишина, а затем послышалось его издевательское, почти истерическое хихиканье и Грейс зажмурившись, зажала уши руками, чтобы только не слышать этого смеха.
- Элисссс? – прошелестел он. – Самая отвратительная из всех моих кукол.
- Она была человеком. Она была прекрасным человеком, желающим жить. А ты, омерзительное, отвратительное чудовище, которое забрало ее жизнь на потеху своих прихотей. – она выплюнула это. – Все что описано там, правда. Ведь я имела несчастье, увидеть это все своими глазами. Куклы. Мы все, для тебя всего лишь игрушки, над которыми, как ты считаешь, ты имеешь власть.
Он стиснул зубы, чувствуя, как внутри разгорается злость. Элис. Он почувствовал, как свело пальцы и от образа тонкого лица, припухлых губ, и тугих, шоколадных локонов, внутри вспыхнуло пламя. А следом пришло воспоминание, как ее руки берут балерину и кидают в мешок, от чего тонкий фарфор лопается, осыпаясь крошечными осколками. Все заканчивается вещью. И в его случае, маленькой, фарфоровой балериной, которую он смог в конце – концов восстановить. А птица, меж тем говорила и говорила, и рассуждала о том, что она не понимала и хотелось разбить ее, так же как Элис, разбила хрупкую фарфоровую статуэтку. Ему хотелось, чтобы она ушла, развеялась как дым и этот голос, который сейчас причинял нестерпимую боль, умолк. Он закрыл уши руками, чтобы только не слышать его, но она продолжала говорить, о том, что он монстр. Жестокий, бездушный, проклятый монстр.
- Замолчи! – рык потряс комнату, заставив мебель взлететь к потолку, а дом жалобно застонал, когда по полу прокатилась трещина. – Ты ничего не знаешь! Ты ничего не понимаешь! Замолчи немедленно или я… - он задохнулся и мебель рухнул вниз.
- Сломаешь, как всех остальных? – послышался ее голос, в наступившей тишине.
- Они не приносили с собой ничего кроме, ненависти, презрения и злости. – сквозь зубы проговорил он, пошатываясь поднимаясь на ноги и медленно бредя в сторону двери. – И не получали взамен ничего кроме, страха, боли и смерти. Все начинается с места… - он сухо усмехнулся.
- Ты не имел права лишать их жизни. – она покачала головой, сжав губы в линию. – Это – не оправдание.
- А я и не оправдываюсь. Твое прощение, милосердие, жалость, что еще вы испытываете, мне не нужно. – выплюнул он, вложив в свои слова, как можно больше яда. – Я никого не убивал, кроме Элис и Криса. Остальных – я заставлял уйти.
- Они были моими родственниками! – ее голос сорвался на крик. – За что ты лишил их жизни?!
- Она разбила балерину. – рыкнул он. – Выбросила ее, как ненужный хлам. Они оба, пытались изменить дом, выгнать меня, разрушить весь мой мир. – его голос достиг самых низкий тонов, обратившись в глухое, звериное рычание.
Грейс застыла на месте, чувствуя, как кровь отлила от лица. Балерина.
Подруга. Компаньонка. Спутница.
Они могут слышать, ровно также как и любая вещь. И понимать, что не мало важно.
Он, так же как и ты может думать. Так же как и ты может слышать. Так же как и ты говорить, радоваться, огорчатся. Испытывать боль, и испытывать счастье.
В непроизвольном жесте, ее руки взметнулись ко рту, когда она вспомнила его слова.
- И остальные… тоже… - он устало привалился к стене, прикрыв глаза. – Все начинается с места. И в этом нет вины людей. Есть злые места, которые притягивают тех, у кого зло выражено острее, чем другие эмоции. Дальше следуют эмоции, которые подтачивают, все хорошее, что должно быть заложено в основе. А заканчивается вещью. – он устало выдохнул. Он чувствовал слишком много эмоций. Слишком много переплетений. И его и ее. Слишком много жизни на одном маленьком клочке, проклятой земли. Сделав над собой усилие, он продолжил:
- А еще есть узник места, который не может достучаться, который не может иметь гласа, чтобы сказать, что ему не нравиться чувствовать ненависть. Не к себе, нет, а как эмоцию. Как чувство. И тогда, узник начинает злиться, потому что за долгое время… - он замолчал, не в силах подобрать слов. – Три века. – он широко раскрыл глаза, устремив взгляд в потолок. – Три века, одного и того же. Меняется одежда, меняются лица, меняется быт, а суть остается неизменной.
Грейс слушала его голос, ставшим намного более человечным, чем обычно и бесконечно усталым. Она слушала его и ненависть, так же как и злость, постепенно сходила на нет, оставляя после себя лишь жалость. Ей было жаль, это бедное, замученное Чудовище, которое пыталось достучаться до людей, единственным доступным ему способом, при помощи страха. Который пытался защитить свое хрупкое существование, ровно как и существование вверенной ему обители. Он многого не понимал. Он многого не знал. Остальных, я заставлял уйти. Для него все двери едины. Главное, чтобы они ушли, а уж как, через дверь ли, через окно, не было разницы. Услышав шорох, откуда-то сбоку, она повернула голову, заметив фигуру, с неестественно длинными конечностями, состоящую будто бы из одних углов и линий, устало облокотившуюся о стену. Тело плохо слушалось, но она нашла в себе силы, сделать один шаг, а следом за ним, другой, оказавшись напротив ее Чудовище, резкие черты лица которого, заострились еще сильнее. Он опустил голову, когда она подошла к нему, отчетливо осознавая, что теперь ей не нужны даже зеркала, чтобы видеть его. Ее лицо было бледно, а губы плотно сжаты.
- Я не жалею о своих поступках. – прошипел он, смотря в ее глаза. – И я не чувствую к ним ничего, кроме презрения.
- У тебя не было выбора. – тихо ответила она. – Никто из них не слышал тебя. Я – слушаю и слышу.
Она протянула к нему руку и он отшатнулся от нее, остановившись на нижней ступеньке лестницы. Его глаза лихорадочно блестели:
- Ты вольна уйти. Я отпускаю тебя. – его голос звучал хрипло, сбивчиво и как – то испуганно.
- Мне некуда уходить. – она качнула головой, смотря на него.
- Другого шанса не будет. – рыкнул он, но голос на последней ноте дрогнул.
Она согласно кивнула:
- Не будет. – помолчав, вспомнив их присказку, в ситуациях, когда слова становились лишними, она добавила. - Покой?
- Покой. – согласился он, шагнув в тень, и оставив ее одну.
Молча, она вернулась в свою комнату, скинув ворох бумаг на пол. Все стало понятным, но в тоже время, она чувствовала себя потерянной. По каким –то причинам, ей не было жаль тех далеких людей, ей не было жаль погубленных родных. Ей было жаль только свое несчастное Чудовище. Выключив свет, она откинула одеяло и не раздеваясь, забралась в кровать, устремив взгляд на темные очертания комода. Слишком долгий, слишком тяжелый день. Она глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями. Но в голове было пусто, ровно так же, как внутри. Она не знала, сколько пролежала, бессмысленно смотря в темноту, анализируя весь сегодняшний день, впрочем, не запоминая ни одной мысли. На мгновение она скосила глаза. Высокая фигура проскользнула в приоткрытую дверь и изножье кровати скрипнуло, под тяжестью веса. Ног коснулся привычный холод и она закрыла глаза, чувствуя близкое присутствие ее Чудовища. На губах расцвела, едва уловимая улыбка. Не стоит никого судить, по первому впечатлению, не выяснив сути. Иногда у самой лучшей книги, отвратительная обложка, а самая красивая ваза, имеет скол.