«Танечка оказалась милой девочкой. Очень рассудительной. С хмурой морщинкой между глаз. Аккуратно, по месту одетой. А обутой — так и вовсе, безукоризненно.
Женщина, что пришла последней. Повертела недоумённо головой и поинтересовалась: « А старшая где? Чёт не видать. Никого важного. Мы — с главным? Или как?»
Танюша прокашлялась. Нацепила выражение лица — «ну, все собрались, паршивки?» И протянула баском: «Я — главная. Всё — ко мне». И менее решительно: «Раз комплект есть. Начинаем. Наверное…»
Дамы живенько расселись на стульчики. Они — стулья — будто, были на время стащены, взяты. Из соседней фирмы. Где занимались творчеством детки. И были — они же, мебелюшки — мелкие седалищем и низенькие. Но пришедшие не роптали. А пристраивали зады на то, что имеется. И это было — первое задание тренинга.
Увидав напрасные усилия — некоторых. Примечательно корпулентных. Таня сузила гневно зрачки. Нацепила гримаску — до неприлично сварливой. И заметила, сквозь зубы: «Ну видите, что малО! Что сидеть не сможете. Я уж и не говорю про — жутко не удобно. Почему не возмущаетесь? Почему подстраиваете своё, родное, любимое. Под заведомо не приемлемое? Вы забыли — сколько заплатили, за занятия? Полагаете, комфорт не входит в стоимость?»
Махнула рукой, кому-то. И из-за занавеса, вдали. Вынесли несколько полноценных взрослых пластиковых кресел. Расставили, вразнобой. И скрылись. «Главная» подняла жестом ладони, всех дамочек. Тётки встали, оправляя рюшки, жабо, «фонарики», воланы. И вытягивая на задах заломы узких юбок и выходных платьев. Загалдели тихо — «сколько можно… пора уж начинать… время идёт… дети без пригляда… мужики дома не кормленые…» И вопросительно уставились.
«А теперь. Занимайте места, снова!» — скомандовала резко Танюша. И народ зашевелился массами, затолкался телами, зашипел «щучьими головами». Через три минуты наиболее отъявленные громоздились в полноценных ёмкостях. Поинтеллигентнее, снова, сжимаясь чреслами, ютились на детском. Причём, зависимости ростовки и веса — в распределении «посидеть бы» — не наблюдалось. Зато. Наблюдалась зависимость нахрапистости. Что часто именуют «харизмой». Татьяна удовлетворённо хрюкнула: «Вот же, стервы!»
И приступила к теоретической части.
Следующие минут сорок пять, она складно — на пальцах — объясняла. «Как прожить женщине-человеку в жестоком мире мужчин». Женщины-человеки слушали, вертели на ус, даже записывали. Тезисы. Иногда задавали вопросы. Иногда, умные. Потом, немножко подебатировали. В основном — «нужно ли привязывать «давать» к «не пить»? И если «да», то не приведёт ли это к «гулять»?
Ещё через час. Дошли до практических советов. Как жить. Целиком и с конкретным мужчиной. Советы были — такое себе. Но страждущие перемен проникали сердцем, в каждую буковку. И видно было — вот, прям, теперь пойдут домой. И скажут, спутнику быта: «Мне на курсах велели. Не баловать тебя. Современность требует гендерной раскладки. И если ты — не носишь каждый день, в кладовую, мамонта. А работаем мы с тобой — нос в нос. То и борщи варить мне. Тебе. Каждые три дня. После 8-часового-то дня. Зазорно. И несподручно. Ну, типа, западло!..»
Отдельный совет, про траты. На красивое. На себя. Вызвал крайние удивления и претензии. Удивления — смелости суждений. Претензии — несправедливости бытия. «А дочке — на платье выпускное. Там теперь все, как фифы. Что ж ей, позориться в бедненьком?» «Так, сын требует приставку. Очередную. И игры к ней. А то о чём, с другими пацанами поговорить?» «Мужик пообносился. В осень — пальто. К зиме — куртку. На весну — джинсы…»
Таня слушала, кивала, щурила весело глаза. И бросала в женскую кучку: «О да! Девочке, осьмнадцати лет. Конечно, важнее выглядеть супер и секси. Чем вам. В ваши сорок пять. Куда уж! Зачем уж!..» «А не пробовали мальчика увлечь чтением? Или достойными фильмами заинтересовать? Глядишь, и траты пустые не понадобятся. Да и говорить не разучится. Совсем…» «Пообносился? А вы, значит, нет? А не кажется ли вам. Что «к лету — новая баба». Это прогноз для вас? В Гидромет не ходи!..»
Дискуссия переросла в жалобы. Потом в нытьё. Потом в склоку. Обращались друг к другу. И «не вынося, совсем уж, мусора» делились несусветным. Каким и в домашних «рихтовках» — в качестве крайних аргументов — не плещут. А так, «до гробовой», и носят. Пережигая нутрянку…
Устали. Смолкли. Понурились.
Танечка — девочка яхонтовая, умница-разумница, мастерица потрошительница — на баб посмотрела. И на придыхе жалостливом: «Услышали? Узнали? Как «под копирочку»? И дальше станете доказывать всем и себе — что живёте «нарядно»? А главное, «как все!»
Встала во весь рост. Спинку распрямила, плечиками повела. Гривой тряхнула. Очами зыркнула. «Я, дамы вы мои сердечные. Одно вам сказать могу. Сами себя не уважите — кто вас уважит. Я теперь, не про «любить себя». Я про — беречь, холить, ценить. Это — труднее. И этому учат. Либо, люди — повезло, если хорошие. Либо, жизнь. Ну тут — как карта ляжет!.. Усвоили? Усваивайте!.. На сегодня — всё!..
Два замечания. Те, кто других отпихнул и козырную сидушку занял. В следующий раз сядут на деревянную лавку. Из тутошнего спортзала. Тесненько. Все вместе!.. Своё — «под солнцем». Учитесь отвоёвывать действенно, но деликатно. Умейте договариваться.
И второе. Можете больше не называть меня Танечкой. По паспорту я Зинаида Николаевна. И мне сильно за пятьдесят. В данном случае, не на вежливость натаскиваю. Просто. Показываю, как можно выглядеть. На пенсии…»