«Варвара Михайловна, голубушка. Слово «цедить» пишется через «е». А не через «ы». Я исправлю, а Вы, впредь. Будь любезны! Следите за грамотой», — слегка ворчливо заметил старик. И кисло улыбнулся. «Нашёл, кого учить? Да она — и в огне не горит, и в воде не тонет. Работящая, сызмальства. Всяким навыкам и хитростям осведомлена. У жизни — в ученицах, да в пасынках ходила. Головастая, рукастая. Учётистая — каждой копейке. Таких женщин, поискать ещё!» Вздохнул, горестно сморгнул в окно. Потом, с благодатной — как музыка хоральная — покорностью, взглянул на хозяйку дома. И продолжил чтения.
Та смутилась, затеребила передник. В петухах и гармонях. И в оправдание: «Так недолго училась, голубчик мой. Не до того было. Устно-то складно говорю, не остановишь. А пишу задумчиво. От тесноты мысленной и неблагополучия телесного. И вижу не всё. И голова — ах болит, зараза! Изгодя не уловишь, когда премудрым делом заняться даст. Вот и корябую невесть что». И бочком, из комнат.
Мухи за занавесками стучали в стёкла. Солнечные лучики гуляли по округлым, от времени потемневшим и закаменевшим, брёвнам избяным. Ручной вязки разноцветные коврики радовали взор. Букетики полевого разнотравья, с колосками и васильками-ромашками-колокольчиками, торчали по вазочкам и кувшинчикам глиняным. Отрада, да и только! Душа успокаивается, от зрелищ таких. И верить начинает, в хорошее...
На кухне забренчали кастрюлями. Затем выглянули лукаво, из-за косяка. И позвали: «Гаврила Лукич, батюшка ты мой! Способи, посуду-то убрать. На верхи. А то я — росточку маленького. Не достаю. До полок-то. Не ровён час, навернусь. Чё делать будешь?!» И рассмеялась, словно порохом тряхнула. И подпалила. Старик восстал, с кресел. Чинно двинул на зов. Из кладовки вытащил стремянку, упёрся плечом в распор. И подавая со столешницы эмалированные и металлические жбаны, жмурился и косился на крепкие загорелые икры соседки. Потом, обхватив — с пышной юбкой и пасторальным фартуком — вокруг плотных ляжек. С лесенки снял и поставил около. Усы утёр, усмехнулся — «ну баба хитрющая». И воротился к столу.
Спустя получас запахло варевом вкусным. «Видать, щи наварганила. Зелёные, со щавелем. Ага! И с укропчиком. И яйцо, наверное, положит в тарелку. Сметанкой приправит. Хлеба толстым ломтём нарежет. И маслом намажет густо», — от богатого воображения во рту залило слюной. Живот подвело. И внимание сбилось с процесса правки.
«Так. И не плохо, в этот раз, получилось. Ошибок-то почти и нет. Так — мелочь разная. А вот в этой части. «Макаровна цедит свои новости, что корова не удойная». И вовсе — красота! Очень образно, Варвара Михайловна. Очень! Горжусь Вашими успехами!» — крикнул громко. С воодушевлением.
Прислушался. На топот женских башмаков воспрял и сделал умилительное лицо. «Откушаете, Гаврила Лукич? Только, с пылу! Пару тарелок, с лучком свежим. Как любите! А после, чаю, из самовара. С пирогами. Вчера навертела разных. Вона, тазик в сенях, с горкою!»
И в кухоньке, за обеденным сидят ещё час. Едят медленно, с удовольствиями. Переговариваясь, иногда. И нахваливая друг друга. И письмо от внука — из армии — читают. И ответ, утром написанный, а днём подправленный. И чаи распивают, с прикусом. Из блюдец. И расставаясь на крыльце, напоминают о завтрашних планах. Ему — покосить в её саду. Ей — прибраться в его горенке. И улыбаются. И чувствуют, что им — по двадцать. Только морщины и подагра. И сердце, с перебоями…»