— На пианино не играть.
— А?
— На пианино не играть, говорю, — повторяет человек за стойкой, — что, читать не умеете?
Смотрю на пианино, на табличку «На пианино не играть», ну-ну…
— Очень мне ваше пианино нужно, сто лет бы не видел, мне в музыкалке этим пианино всю кровь выпили…
Человек за стойкой вздрагивает.
— Ну, всю, это вы преувеличиваете… живы же остались.
— Вроде жив.
— Ну, ужинать-то будете?
— Не откажусь.
Устраиваюсь за столом, хозяин таверны несет мне жареного курчонка с картошкой, начинаю захлебываться слюной.
— Вы уж извините, что я про пианино так… достали просто, каждый, кто зайдет, так и норовит по клавишам ударить, моцарты хреновы… медведь на оба уха наступил и не слезает, а туда же…
Сочувственно киваю. Ничего, нормальный хозяин в таверне оказался, да они тут все нормальные оказались, жить можно. Здесь. На краю земли. Напрасно я себе накручивал, что останутся от меня только рожки и ножки, да это не я накручивал, это мамаша накручивала, а-а-а, не пущу, не пущу, ну нет, голуба, еще не хватало за твою юбку до конца дней держаться.
Ем.
Жадно впиваюсь в курчонка.
Уютная таверна на краю земли, огоньки фонариков, метель за окнами, пианино в углу, украшенное надписью «На пианино не играть»…
— Вечер добрый.
Оборачиваюсь. Никого нет, померещилось. Правильно, на работе выматываюсь, уже не пойми что чудится. А как вы хотели, здесь на краю земли работа адова, это только со стороны кажется, сиди себе на краешке да лови звезды удочкой, ножки свесив, а посиди-ка ты весь день, походи-ка по краю земли, попроверяй сети, свихнешься…
Устраиваюсь за столом, жду хозяина, из кухни уже веет чем-то рыбным, жареным, манящим.
— Поиграйте со мной… пожалуйста.
— А?
— Поиграйте со мной.
Снова оборачиваюсь. Никакой ошибки быть не может. Говорит пианино.
— Поиграйте…
Мотаю головой.
— Нельзя. Мне хозяин сказал…
Пианино коротко всхлипывает.
— Почему, почему со мной никто не играет? Что я вам сделало?
Чувствую, что краснею.
— Нельзя… хозяин не ве…
Дверь кухни открывается, выходит хозяин, несет что-то рыбное, ароматное…
— А почему на пианино играть нельзя?
— А?
— А почему на пианино играть не разрешаете?
Хозяин взрывается.
— Да задолбали уже, всё бы им пианино, заняться, что ли, больше нечем? У меня тут пианин на всех не напасешься, это-то еле достал!
Киваю. Не напасешься, так не напасешься. Ладно, со своим уставом в чужой монастырь не лезут.
— А вы последний день сегодня?
— Да, знаете ли…
— Уезжаете?
— Ну…
Отвечаю, и как-то не по себе мне становится, что уезжаю из этих мест. С края земли. Где с края земли бросают в бездну сети и ловят звезды.
Хозяин подливает масла в огонь:
— А работать-то кто будет, если все разъедутся?
— Ну… может, вернусь как-нибудь…
— Все вы так говорите… а потом…
Сжимаю зубы. Хозяин меняет гнев на милость.
— Правильно, чего тут всю жизнь торчать… я вот тоже, по молодости меня сюда черт занес, потом думал, денег поднакоплю, выберусь…
С трудом сдерживаю улыбку, хозяин все-таки замечает.
— Вот-вот, мне тоже смешно… Так что правильно, поезжайте… Хоть мир увидите… а не то, что тут… на краю земли… Да что ты бушь делать, у меня тут чего, на пианино медом намазано, что ли?
Хозяин срывается на крик, забежавшие в таверну мальчишки отскакивают от пианино, мчатся прочь на улицу, в ветер, в звезды, думаю, как бы не свалились за край земли, да не свалятся, здешние мальчишки с детства приучены по краю земли ходить…
Хозяин заговорщически смотрит на меня.
— А то, может… по маленькой? На посошок?
Ёкает сердце.
— Не откажусь.
— Отлично… я тогда в погреб спущусь, у меня там винишко…
Хозяин уходит.
Жду.
Ветер завывает на улице, рвет с неба звезды, много их нападает в сети, прямо начинаю жалеть, что уезжаю…
— Почему со мной никто не играет?
Вздрагиваю. Пианино… ну да, пианино…
— Хозяин не велит.
— Почему он меня не отпускает?
— Ну… не знаю… это уж вы с хозяином разбирайтесь…
— Поиграйте со мной… пожалуйста…
Пианино мелодично всхлипывает.
Смотрю на дверь погреба.
Осторожно откидываю крышку пианино.
Трогаю клавишу, инструмент отзывается нежным звучанием. Перебираю клавиши, играю по памяти «Лунную сонату», нот здесь нет, хозяин убрал ноты, чтобы не играл никто…
Мелодия растет, ширится, распускается цветком, поднимается ввысь, в ледяной звездопад. Пианино вздрагивает, будто оживает под моей рукой, будто бы тает…
Будто бы?
Нет, тает под моими руками, плавится, растекается по полу холодной лужей, которая тоже в свою очередь тает…
Оборачиваюсь.
Хозяин оторопело смотрит на меня, протирает глаза.
— Вы… вы…
— А как это оно так?
— А так это оно так, мать вашу! Кому говорил, на пианино не играть, пианино-то не вечное, пианино-то все в музыку уходит! Его уже изыграли все, сначала в театре, потом в школе музыкальной…
Спрашиваю как можно спокойнее:
— Сколько я вам должен?
— Чего должен, где ж я теперь пианино-то возьму?
— Куплю. Куплю я вам пианино… вам же и такое… заигранное можно?
— Купит он… раньше надо было думать, сказано — не играть, значит, не играть, как теперь без пианино-то?
Хочу спросить, зачем в таверне нужно пианино. Не спрашиваю, если нужно, значит, нужно, мало ли…
Сажусь в машину, думаю, где взять пианино, да так, чтобы не совсем разориться, можно объявления посмотреть, продам пианино, недорого, в какой-нибудь семье, где замучили уже детей этим пианино, они уже и не знают, как от него избавиться…
Дорога неожиданно виляет влево, влево, влево, выворачиваю руль, поздно, поздно, машина вылетает за край земли, мир кувыркается в бездну…
— Живы?
— А?
— Живы?
— Живой, моргает…
Пробую встать. Не могу. Мир возвращается, медленно, нехотя, вижу хозяина таверны и еще одного ловца звезд, наклонились надо мной, переживают…
— Лежите, лежите, счас, исправим все…
Только сейчас понимаю, что со мной что-то не так, очень и очень не так, да что — что-то, нате вам, получите-распишитесь, грудная клетка разворочена вся, снег влажный и темный от крови…
Все-таки приподнимаюсь, поворачиваю голову, смотрю на что-то лежащее в снегу, на что-то клавишное, струнное, изогнутое в какую-то немыслимую лиру…
— А это еще что?
— Сердце ваше, что… сейчас… исправим все… — хлопочет хозяин таверны.
Звездолов фыркает.
— Ты чего, врач, что ли?
— Да знаешь, три года фельдшером был.
— А ушел чего?
— Так в таверне больше заработаешь…
Переругиваются. Хозяин таверны подбирает мое сердце, прикидывает, как бы половчее вставить на место, вижу надпись на сердце — не играть.
Здесь бы сказать — ёкнуло сердце, только нечему здесь екать, сердце-то выпало…
— А у меня что, сердце… тоже изыграли всё?
— А то вы не знали? Ну как вчера родились, чесслово, конечно, отыграли нас давно всех…
— Сюда неотыгранных и не берут… — добавляет звездолов.
— Куда сюда?
— На землю, куда… там уже всё отыграли, — звездолов кивает в сторону края земли.
Вспоминаю.
— Пианино…
Хозяин таверны хлопает меня по плечу.
— Да какое к хренам свинячьим пианино, да забейте вы на пианино это, это ж я так… вы ж меня знаете, характер у меня тот еще… поору и успокоюсь… и без пианино как-нибудь… есть же таверны без пианино, так ведь?
Не отвечаю, голова падает на снег, боль прижимает меня к земле.
Выхожу из дома. Хватаюсь за угол, чтобы не унесло ветром.
Не уносит.
Думаю, что надо бы выбираться с края земли, вспоминать, куда я хотел поехать, когда хотел.
Выбираться…
Отцепляюсь от дома, иду под порывами ветра к самому краю земли, отсюда виден мировой океан и исполинская спина одного из трех китов.
Иду у краю земли, к еще не упавшим звездам.
Обнажаю грудь.
Говорю кому-то там, в темноте:
— Поиграйте на мне… пожалуйста.