Сквозь ажурные решётки глядеть на пузырящиеся лужи – маленькие купола пузырей вздуваются, плывут легко, лопаются, появляются новые…
Машины во дворе вымыты дождём, и блестят, как праздничные.
Мотоцикл возле решётки – всегда тут стоит…
Раннее июльское утро выглядит вполне по-осеннему, и дождь холодный, не ласковый; а молочная кухня находится в полуподвальном помещении старого дома, и каменный закуток перед нею забран ажурной решёткой.
Один отец в этот час мается в закутке, ловя собственные ассоциации, связывая их в букеты…
Пришёл пятнадцать минут назад, и бодрый парень на раздаче, напоминающий молодого бычка, улыбаясь – скорее нагло, чем виновато – развёл руками: Молочку не привезли.
-Как?
-Сам не понимаю. Впервые такое.
-А связь с теми, кто везут есть?
-У руководства. Звонил уже. Сказали, выехали без десяти пять. Должны быть давно уже.
-Ладно, покурю пока.
Отец вышел в закуток, поднялся по четырём стёртым ступенькам, раскрыл зонт, закурил.
Дождь работал то усерднее, то затихал, точно растратив силу, и обращаясь к водным резервам – о! неисчерпаемы они! – и вновь гудит и кипит водяная работа.
Зонт не спасал, рукава куртки намокли, липли к рукам.
Парень выскочил тоже, задымил, выпуская струи и колечки в ячейки решётки.
Отец глядел на дорогу, на панораму двора, не зная, откуда может появиться машина; спать хотелось…
Жена и малыш были на даче, он не поехал - слишком устал, хотел отлежаться дома.
Дождь штриховал всё, воздух казался тяжёлым, отсыревшим.
Ещё один папашка – кругло-толстый, с пакетами – забежал внутрь, и… выбежал ни с чем…
Уходить пора.
Но отец спустился в помещение кухни, сел на единственный стул.
Показалось – выпадает из реальности: такой знакомой, приевшейся, скучной; выпадает, не зная, что делать – договориться на завтра? Подождать?
Шли какие-то куски времени, пласты сна и яви перемещались в голове, букеты ассоциаций рассыпались.
Сухой блеск алюминиевого стола, между которым и жёлтой стеной помещался единственный стул, мнился навязчивым, ибо ждущий был близорук, глаза болели в последнее время, и картинка мира представлялась не чёткой порой, если не раздражающей.
Парень мелькнул в раздаточном окне – так, бывает карп всплывает на поверхность пруда: чтобы опять уйти в тихую и тёмную глубину.
-Ну что? – спросил отец.
…но с карпом не поговоришь.
-Не знаю, - развёл руками парень. – Может, форс-мажор какой? Первый раз такое.
Три дня назад была ночная гроза – тяжёлая, штормовая, со шквальным ветром, чьи ярые порывы кидали на землю могучие тополя двора, выворачивая их с корнем.
…вчера ходил прогуляться в лесопарк, и, углубляясь в него, был поражён разрушеньями: высокие берёзы, исторгнутые из домашней почвы, лежали друг на друге, и треугольные пласты земли, глинистой и желтоватой, слепо пялились на него, смотревшего. Безжизненные корни торчали, как покалеченные пальцы, упирались в воздух; а ветви мешались, переплетались – как ассоциации в голове.
В одном месте повалило сосну, и толстый, как огромный шланг, корень был перекручен, разорван наполовину, точно связь с землёй, со средой жизни осталась, не прервалась, хотя иллюзия это, понятно.
-Стоит ждать?
Парень снова мелькнул в окне.
-Извините, сам не знаю.
Флёр иллюзий, закрывающий жизнь.
В детстве казалось – всё достижимо, только руку протяни, приложи усилие.
Детство осталось в тебе, или ушло в никуда, прокатилось по сознанью, оставив следы воспоминаний, йоты слёз и восторгов…
Детство прорыто в тебе, как траншея, из которой не выбраться, как ни старайся, хотя на войну не собирался никогда, но оказался на ней – на войне с самим собою, тяжёлой войне, связанной с постоянным преодолением – самости, горестей, тоски.
Отец вздохнул, вставая.
-Телефон у вас есть?
-А вон посмотрите, на стенде.
Ручка была на полочке раздаточного окна, и там же, в пластиковом кармане, торчали бумажки.
Взял одну из них, записал телефон – на тускло блещущем столе.
Возвращая ручку, праздно оглядел нутро раздаточного пункта: коробки громоздятся, холодильник велик, снежно-бел, линолеум истоптан: всё казённое, и какое-то не живое, как в волокитном, бюрократическом заведении.
Дождь разошёлся пуще, и улицы были безлюдными, как и дворы, увязанные в хитрую систему, где неожиданный поворот выводит к линиям бульвара, таким милым в хорошую, солнечную погоду.
Дождь свинцов, у гаражей лужи – пространные, чёрно-прозрачные, пузырящиеся: не пройти, надо в обход.
Рельеф дворов всюду неровен, дома громоздятся в условном порядке, и деревья, раскачиваясь, сыплют мириадами брызг.
Бульвар переходит в новую связку дворов.
Позвоню часов в десять, думает отец, зевая, уходя в перспективу начинающего дня, столь непохожего на летний, хотя июль зрел, и не ждёшь от него ничего, кроме ласки тепла и солнца.