ВАКХ, БАХУС, ДИОНИС
Что такое боги древних мифологий? Это определённые силы, энергии, аспекты, принципы системы мироздания. Дионис, Вакх, Бахус – в древнегреческой мифологии младший из олимпийцев, бог растительности, виноградарства, виноделия, производительных сил природы, вдохновения и религиозного экстаза.
Пожалуй, это одна из наиболее загадочных и неоднозначных фигур античной мифологии. Цицерон упоминает о пяти (!) Дионисах – о сыне Зевса и Персефоны, о сыне Нила, о сыне Кабира, царя Азии, о сыне Ниса, царя Фив, и Фионы, наконец, о сыне Зевса и Семелы (Семела же – дочь Кадма и Гармонии!). В первом случае – под именем Загрея (или старшего Диониса) – он является божеством мистерий, связующим звеном с потусторонним миром. Преследуемый ревнивой богиней Герой и Титанами, он был настигнут и разорван на семь частей, нетронутым же осталось сердце – то есть сама сущность Загрея-Диониса.
Но более известна внешняя сторона дионисийства – ипостась бога виноделия и веселья… переходящего в экстатическое безумие. Согласно «Словарю символов» Х. Э. Керлота, «Алкоголь, или жизнь-вода (aqua vitae) является огнем-водой, то есть символом coincidentia oppositorum (соединения противоположностей), когда два принципа, один из которых активный, а другой пассивный, встречаются в жидкости и изменении, в созидательно-разрушительном отношении». – Это и есть сущность Диониса – бога-принципа соединения противоположностей. И это – одна из ипостасей Пушкина как поэта.
Для того чтобы это понять, далеко ходить не надо. И вовсе не нужно разгадывать никаких ребусов, ибо загадка Пушкина заключается в чём? В соединении противоположностей! В изображении же самих противоположностей трудно найти более ясного и понятного автора! Но требуется, правда, особое искусство – смотреть прямо, а не криво, для того, чтобы видеть очевидное – то, что есть, а не то, что кажется, или то, что хотелось бы видеть.
Итак, достаточно взять два тома пушкинской лирики (первые два из «красного» десятитомника) и посмотреть – как часто это имя встречается в его стихах? Начнём с начала, год 1819…
Свободы, Вакха верный сын,
Венеры набожный поклонник
И наслаждений властелин!
(В. В. Энгельгардту)
Где мы так часто пировали
С Кипридой, Вакхом и тобой…
(Всеволожскому)
Тогда, мой друг, забытых шалунов
Свобода, Вакх и музы угощают.
(Послание к кн. Горчакову)
Вчера был день разлуки шумной,
Вчера был Вакха буйный пир…
(ДРУЗЬЯМ)
Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово пей!
Заглушает крики песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен.
(ВЕСЕЛЫЙ ПИР)
Здравствуй, Вульф, приятель мой!
Приезжай сюда зимой,
Да Языкова поэта
Затащи ко мне с собой
Погулять верхом порой,
Пострелять из пистолета.
Лайон, мой курчавый брат
(Не михайловский приказчик),
Привезет нам, право, клад…
Что? – бутылок полный ящик.
Запируем уж, молчи!
Чудо – жизнь анахорета!
В Троегорском до ночи,
А в Михайловском до света;
Дни любви посвящены,
Ночью царствуют стаканы,
Мы же – то смертельно пьяны,
То мертвецки влюблены.
(ИЗ ПИСЬМА К ВУЛЬФУ, 1824)
В последних случаях видим не имя Вакха, а то, что оно означает по жизни. И потому заметим, что у Пушкина это вовсе не отвлеченное обращение к теме античности, отвлеченно к образам мифологии – никак нет, имена античных богов воспринимаемы им непосредственно как те или иные жизненные силы и проявления, одним словом, как сама жизнь.
Зевес, балуя смертных чад,
Всем возрастам дает игрушки:
Над сединами не гремят
Безумства резвые гремушки.
Ах, младость не приходит вновь!
Зови же сладкое безделье,
И легкокрылую любовь,
И легкокрылое похмелье!
(СТАНСЫ ТОЛСТОМУ)
Давайте пить и веселиться,
Давайте жизнию играть,
Пусть чернь слепая суетится,
Не нам безумной подражать.
Пусть наша ветреная младость
Потонет в неге и вине,
Пусть изменяющая радость
Нам улыбнется хоть во сне.
Когда же юность легким дымом
Умчит веселья юных дней,
Тогда у старости отымем
Всё, что отымется у ней.
(ДОБРЫЙ СОВЕТ, 1820)
Могут сказать, что это, мол, по молодости, а затем всё изменилось. Что-то действительно изменилось – не без этого – иначе и быть не может. Но эти стихи – не что иное как заложенная в молодости программа жизни, всей жизни. Открываем второй том:
1825. ВАКХИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ
Что смолкнул веселия глас?
Раздайтесь, вакхальны припевы!
Да здравствуют нежные девы
И юные жены, любившие нас!
Полнее стакан наливайте!
На звонкое дно
В густое вино
Заветные кольца бросайте!
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
А далее – 1833 – слова не мальчика, но мужа:
Бог веселый винограда
Позволяет нам три чаши
Выпивать в пиру вечернем.
Первую во имя граций,
Обнаженных и стыдливых,
Посвящается вторая
Краснощекому здоровью,
Третья дружбе многолетной.
Мудрый после третьей чаши
Все венки с главы слагает
И творит уж возлиянья
Благодатному Морфею.
И ещё – 1826 – сам поэт свидетельствует о неизменности своей жизненной сути:
Каков я прежде был, таков и ныне я:
Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,
Могу ль на красоту взирать без умиленья,
Без робкой нежности и тайного волненья.
Уж мало ль бился я, как ястреб молодой,
В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой,
А не исправленный стократною обидой,
Я новым идолам несу мои мольбы…
И мы таким образом плавно перешли ко второй ипостаси Пушкина – благо, они здесь всегда рука под руку – Вакх и Венера...