Комментарии к стихам – действие спорное. Хотя комментарии к чужим стихам, а также к стихам великих и ушедших – это сколько угодно. Но к своим – почему-то не одобряется по обкатанной формуле: стихотворение должно говорить само за себя, без комментариев. С положением в целом можно согласиться, но одновременно следует указать на логическую путаницу в понятиях, которой грешат рассуждения тех, кто против комментариев. Какие комментарии имеются в виду?
Есть две группы комментариев: комментарии, разъясняющие содержание и отдельные слова и положения стиха, и комментарии собственно к процессу создания, к работе над стихом. Стихотворение, да, должно исчерпывать замысел автора и существовать без комментариев, как цельное произведение искусства, соединившее в себе понятное и непонятное, открытое и тайное. Эту группу комментариев я не имею в виду. Когда я говорю «комментарии к стихам», я имею в виду рассказ о процессе их создания.
Работа над стихотворением, истоки самого замысла – некая аура, незримо и неслышно сопровождающая его, о ней не только можно, но и нужно говорить. В такой ауре наряду с техническим процессом подбора и перебора – редактирования, обычной усидчивости и требовательности, принуждающих черкать и переставлять казалось бы готовое , - всегда витают блёстки чудесного, непостижимого. Именно такие комментарии, превратившиеся в этюды о стихосложении, составили книгу «Система случайностей» (Галина Щербова. М. : Кругъ. 2018), где рассказано о создании более ста собственных стихотворений, в том числе и об «Образе счастья». Среди моих постов на Интернет-платформе "Яндекс-Дзен" есть и краткая информация об этой книге.
ОБРАЗ СЧАСТЬЯ
В привольных полях превалировал клевер.
Трещала жара в камышах.
Не знаю, на юг, на восток или север
мы шли по тропе, не спеша.
Мы жались под бок разогретого бора,
где тень максимальной длины.
Ты шёл впереди. Я смотрела упорно
на блик загорелой спины.
Ты вёл за собою, безлик и неведом,
и только безмерно любим.
Я шла, зачарованно следуя следу,
сжимая поникший люпин.
Над безднами всех промежуточных стадий
парило в жаре голубой
сознанье, что я, всё идущая сзади,
безмерно любима тобой.
Стихотворение написано под впечатлением от сна. В 1992 году летом была в Латвии у друзей. Днём прилегла на кровать в просторном коридоре старинного деревянного дома и заснула. Проснулась в слезах. Долго лежала, накрывшись с головой, бессильная, заплаканная. Человек, за которым я шла во сне, не оборачивался ко мне лицом. Он никогда не встречался мне в жизни. Взаимность такой нечеловеческой силы мне никогда не доводилось испытать.
Первая строка построена на переливчатом ворковании «превалировал клевер». Я продолжила звучание словами «в привольных полях». Стихотворение настойчиво требовало названия. Первое, «Дневной сон», не отражало безмерной глубины содержания. Итоговое, «Образ счастья», могло быть и «Образом веры», такая сила любви и доверия возможна только по отношению к Богу.
Сон вошёл в рассказ «На синей траве», 1997:
«…Майя легла на скрипучую кровать… Зелёное жаркое поле полого восходило к горизонту и таяло там. Пыльная разъезженная просёлочная дорога, сделав в углу поля поворот, шла вдоль леса, так же поднимаясь к горизонту. Лес не имел конца, а только край, к которому жалась раскалённая дорога, но не находила тени. Майя поднималась по дороге, оставляя лес по правую руку. Впереди шёл мужчина, голый по пояс, в рабочих штанах, закатанных до колен. Его загорелая спина, мокрая от пота, блестела на солнце. Майя, не отрываясь, смотрела на блик. Она не видела лица мужчины и не знала кто он. Она шла за ним, влекомая одним единственным чувством – любовью. Лаконизм окружения был всего лишь оформлением законченного в своем великолепии чувства. Но самое главное заключалось в том, что человек, шедший впереди, любил её так же. Майя не сомневалась в этом. Громадной силы взаимность связывала их, идущих друг за другом по полуденной летней дороге между полем и лесом. Мерный шаг, непоколебимый покой и абсолютная вера слагались в неземное блаженство, которое не способен вынести человек».
