«…Опасаться стоит не столько пассивности общества, сколько его попыток отвратить надвигающуюся катастрофу путём перетекания читательских масс в писательские.»
О. Новокщёнов, А. Киреев, Д. Горшечников,
«Архив барона Унгерна»
Итак, в русской литературе царит вседозволенность, мы так этого ждали, давайте же теперь разберёмся, как нам в её условиях выживать. Речь пойдёт о лейтмотивах современной прозы, авторской самоидентификации и позиционировании русской литературы в умах и сердцах поколения.
Я редактор издательства современной художественной прозы, специализация — несерийная литература и неформат. Ежедневно созерцаю поток рукописей ныне живущих авторов России и ближнего зарубежья, преимущественно молодых. Рукописи эти можно условно разделить на пять направлений:
- Любовь
- Фантастика
- Порнография
- Патриотизм
- Нечто совершенно иное
Поговорим о каждом из них в отдельности.
1. Любовь
Все любят любовь — передатчик, сигнал и приёмник в одном лице, пятый наш элемент, священный наш грааль. Ни одно большое произведение не обходится без романтической линии, уж слишком сух выходит салат бытия в отсутствии этого всесвязующего майонеза. Однако хозяюшки (ничего не попишешь, большей частью это женщины) иногда заправляют им так густо, что вкус прочих ингредиентов теряется (если их вообще удаётся обнаружить).
В издательствах серийной литературы такие штуки относят к разряду ‘young adult’: романтические истории о красавице и чудовище — идеальном мужчине, хранящем свой мрачный секрет, увы, делающий героя недостижимым для нашей принцессы. Потом герой всё-таки, как правило, становится достижимым, но — только для героини, а не для юной читательницы. Известен случай, когда школьница взяла отцовский ТТ и выстрелила себе в голову, когда осознала, что оборотень Джейкоб из вампирской саги «Сумерки» — вымышленный персонаж. Такие дела.
2. Фантастика
Отечественная фантастика новой волны — явление поистине массовое и поставленное на поток несколькими крупными издательствами наряду с детективами, кулинарией, любовной лирикой и книгами про осознанность. Начиналась эта волна очень хорошо — например, с чудесной трилогии Андрея Белянина «Меч без имени». Да, это три книги про попаданца, но в 90-е это ещё не было слишком, в те годы двери в параллельные миры ещё не распахивались перед каждым, у кого была клавиатура. Однако знание распространилось, и теперь все порталы открыты настежь: магическое средневековье, древняя Русь, альтернативные версии ВОВ и главное — бесконечный космос, населённый, соответственно, бесконечным количеством рас, сущностей и механизмов. Пиши что хочешь, нет никаких границ, кроме одной — между количеством и качеством.
Фантастика прошлого века — как отечественная (Алексей Толстой, братья Стругацкие, Евгений Замятин), так и западная (Курт Воннегут, Рэй Брэдбери, Айзек Азимов) — несла идеи освоения космоса, технологий, социума и духовной жизни человечества, расширяла сознание. Казалось бы, в этом и должна оставаться её функция, однако нынешняя фантастика в массе своей трансформировалась в самоповторяющие боевики о попаданцах, телепортирующихся, спящих с инопланетянками и размахивающих мечами (неважно, средневековыми, световыми или даже световыми в средневековье). Конечно же, в этой массе есть (их не может не быть) жемчужины, действительно открывающие новые грани космоса и сознания, дающие ответы на актуальные вопросы. Как их разглядеть издателю — ещё можно представить (мудрый автор, скорее всего, сделает начало произведения таким, чтобы издателю было за что зацепиться), а вот как их разглядеть читателю в огромной массе беллетристики — решительно непонятно. Похоже, нам требуется нечто совершенно иное.
3. Порнография
На прошлой неделе миновала четверть века со смерти Чарлза Буковски, а волна подражания его произведениям идёт по миру (или, по крайней мере, по России) до сих пор. Тема шлюх и бухла — отличный крючок, чтобы зацепить широкие читательские массы. И Буковски умело им пользовался, не забывая при этом вложить в свои тексты идеалы красоты, дезавуировать пороки общества, дать выход скопившемуся в нарывах системы гною. Он взял лучшее и худшее из двух миров и донёс это до масс, и оба мира отплатили ему по заслугам. К сожалению, большинство последователей Чарлза пока не ушли дальше оболочки «шлюхи и бухло». Кроме того, тексты Буковски крайне автобиографичны (по крайней мере, в это легко верится). Лучшие из последователей это уже поняли и пишут теперь не про американских шлюх и бухло, а про своих (и это уже кое-что!), но, увы, на этом небосклоне пока не загорелось Бетельгейзе, в большинстве здесь авторы в стадии подражания и самолюбования.
4. Патриотизм
Всё не так плохо. Нет, правда. Заказной патриотизм штампуется хорошо обученными книггерами и издаётся в специально отведённых для этого сериях крупных издательств. Мало кто из реальных авторов на полном серьёзе посвящает свою жизнь созданию ура-патриотических опусов в «высоких» целях. Нам приходят в основном исторические романы про ВОВ (иногда написанные хорошим языком, но не подходящие нам как издательству современной литературы), либо же вещи, патриотические генетически, по-славянски, из разряда «Вышла Дарья поутру в поле широкое, ярилом обласканное, минуя навозные кучи, благоухающие парным молоком» (навоз в них почему-то обязательно пахнет именно парным молоком), довольно атмосферные, но, как правило, бессюжетные и безыдейные вещи, которые также нельзя отнести к современной литературе. Замечу, что безыдейные — это в лучшем случае, а в худшем — в них можно обнаружить идеи, согласно которым колыбель человечества — русская Гиперборея, или ещё чего похлеще.
5. Нечто совершенно иное
Иногда меня спрашивают, что в нашем издательстве всё-таки издают, и если мы издаём неформат, то что такое этот неформат? Отвечу честно: не знаю. Не имею ни малейшего представления — до тех пор, пока не увижу тот самый текст. Это может быть что угодно, предугадать невозможно.
Я привык считать, что писатель, как и любой художник — орган чувств своего народа, а миссия его в том, чтобы ретранслировать важнейшее из прожитого и, возможно, указывать путь к решению проблем. Кто-то с этой целью сочиняет фантастические, но околореальные истории, кто-то наоборот передаёт до боли знакомую жизнь, где даже имена героев отличаются от имён прототипов всего одной литерой. Но почему-то всегда очевидно, когда история создана естественным путём, а когда — искусственным, ради славы, заработка или самоутверждения.
Положение дел на сегодня таково, что известным (в том числе как писатель) может стать любой, у кого выстрелил ролик на YouTube или есть необходимые деньги и знакомства для раскрутки. Также в писатели может выйти тот, кто прославился на другом поприще, например, издательство «АСТ» недавно выпустило очередной роман актёра Ивана Охлобыстина под названием (приготовьтесь) «Улисс».
Но что делать тем, кто действительно хочет и умеет писать, а больше ничего не умеет и не имеет?
Уважаемый мной главред журнала «Боюсь Вирджинии Вулф» Роман Смирнов завершает свой материал «Don’t try. Про авторство» следующим абзацем:
«Авторы — новый пролетариат. Зритель — новая буржуазия. Разница в том, что классические пролетарии в душе всегда мечтали попасть на место богатых. В случае с авторами и зрителями всё ровно наоборот. Соблазнённые зрители перетекают в авторы. В огромных масштабах. Это ужасно. Хочется даже сделать отсылку, за которую будет стыдно — я сделаю. Не зря на могиле Буковски было выгравировано «Don’t try».»
Разделяю озабоченность коллеги перетеканием читательских масс в писательские (хотя считаю, что уж лучше такая вседозволенность, чем считать писателями только членов Союза писателей). Также знаком с его позицией «текст-как-искусство» и четырьмя кризисами современной культуры из эссе «Бездна, которая катится в мир». Но в свою очередь хотел бы напомнить о контексте, из которого возникла знаменитая эпитафия Буковски «Don’t try». Это фраза из его письма Джону Уильяму Коррингтону:
«Они спрашивают меня: ‘Что вы делаете? Как вы пишете, творите?’ Не делать, отвечаю я. Не пытаться. Это очень важно: ‘не пытаться’, хоть речь о Кадиллаке, хоть о творении, хоть о бессмертии. Ты ждёшь, и если ничего не происходит, ждёшь ещё. Это как жук высоко на стене. Ты ждёшь, когда он подползёт к тебе. И когда он оказывается достаточно близко, ты тянешься и прихолопываешь его. Или, если тебе нравится, как он выглядит, делаешь его питомцем.»
Всегда найдётся тот, кто не пытается. Недостаточно просто уметь писать, надо пройти свои личные испытания, но не пытаться, а сделать то, что необходимо в конкретный момент (или не сделать, что бывает ещё важнее). Дмитрий Горчев на вопрос о его профессии отвечал, что он дизайнер, потому что считал, что называть себя писателем — стыдно. Писатель должен быть кем-то ещё, чтобы о чём-то писать. Кроме, может быть, исключительных случаев, когда автор понимает жизнь настолько тонко и глубоко, что может рождать целые миры, никуда не выходя из кабинета. Так или иначе, проложить себе дорогу в любых условиях — фундаментальное свойство таланта, иначе — он не талант.
Что же касается четырёх кризисов культуры, то они действительно есть и представляются неразрешимыми. Но культура (в частности текст как её фундамент) — это, кроме всего прочего, как раз средство разрешения неразрешимых кризисов, даже парадоксов. И, пожалуй, наиболее сложным кризисом, с которым могла бы столкнуться культура, стал бы кризис отсутствия всяких кризисов, поскольку это поставило бы под вопрос саму необходимость её существования. То-то бы она вздрогнула. Но, боюсь, что до этого мегабосса нам с вами ещё очень и очень далеко.
Русская литература — главный и фактически единственный самобытный продукт российской национальной идентичности. Наша земля — издревле поставщик страданий планетарного масштаба. Люди здесь искренне боятся быть счастливыми, а кто не боится, тот живёт в окружении тех, кто боится, и неизвестно ещё, что страшнее. Отсюда и тексты русской классики, восхищающие мир. Русскую литературу невозможно заменить, невозможно убить, её можно только спрятать в океане русской же графомании, что и происходит на наших с вами глазах. Если мы хотим видеть русскую литературу живой, хотим с гордостью представлять её остальному миру, то нам необходимо извлечь этот ковчег со дна. На это уйдёт много лет и человекочасов. Это очень сложно, но возможно — путём создания и развития издательств нового формата, брендов, которые служили бы не конвейерами монетизации любых словосочетаний, а гарантами качества — так, чтобы прочитав одну любую книгу издательства, человек точно понял, что ему стоит прочитать и другие. Такое издательство должно быть тем самым домом богача, где крестьянскому мальчику единожды довелось поспать на мягкой кровати, выпить шампанского из хрустального бокала и отведать фруктов из дальних стран. Но богатство это должно быть духовным, а мальчик должен иметь возможность в любой момент вернуться в этот дом.
Сергей Дедович, шеф-редактор издательства Чтиво
Больше по теме:
«Я никогда не видел его пьяным»: интервью с издателем Чарлза Буковски
Эксперимент с восприятием. О книге «Проститутки на обочине» Эриха фон Неффа
