(Легенда).
Средней руки уездный город располагался на перекрёстке трёх дорог. С одной стороны его окружал лес, где водилось множество всякого зверья. С другой стороны – находились плодородные земли, на которых густо колосились рожь и пшеница. А с третьей стороны – протекала широкая полноводная река, где в изобилии водилась царская рыба: белуга, осётр, стерлядь и всякая мелочь. День-деньской через весь город тянулись обозы и телеги, гружённые разным добром и всякой снедью.
Каждую пятницу на огромной площади, недалеко от Покровского собора, проходили базары, собирая самых знатных вельмож, купцов, и прочий богатый и бедный люд. Сам городок процветал, благодаря своему расположению и отличной торговле. Проезжие купцы диву давались, как богато живёт народ: ухоженные дома, чистые улицы, цветущие сады, общественные здания выкрашены в светлые краски и крыты железом. Городская знать наряжалась, если не по последней парижской моде, то уж по европейской – точно. Простой народ одевался в своём стиле, но одежда поражала богатством ткани, вышивки, украшений из серебра.
В воскресенье весь честной народ тянулся к церквям, которых в городе было много. В сердце города возвышался, сверкая белизной стен и позолотой куполов Покровский собор, который убранством и красотой, мог ровняться со столичными святынями.
На календаре стоял последний год семнадцатого века. Лето. Утро. Воскресенье. Вся знать медленно стекается к собору, демонстрируя свои лучшие наряды. Идут целыми семействами, чинно кланяются знакомым, останавливаются, чтобы перекинуться парой фраз, идут дальше. Среди пёстрой толпы выделяется высокая стройная женщина. Её необыкновенная красота сразу бросается в глаза. Пышные волосы с красноватым отливом искусно уложены в высокую причёску, которая переходит в длинные локоны, украшая шею и плечи. Бирюзовое платье из заморского шёлка сшито так, чтобы ещё больше подчеркнуть совершенство женского тела. На платье нет пёстрых украшений, как у остальных женщин, только чёрная кружевная отделка ручной работы, вышитая серебром, обрамляет довольно глубокое декольте. На этой белоснежной соблазнительной груди, поблёскивает на солнце, массивный золотой крест. В руках женщина держит маленькую книжечку в дорогом переплёте – священное писание. Небрежно накинутый шарф, опоясывая бёдра сзади, свисает кистями наперёд платья. Кажется, женщина не идёт, а плывёт. Люди перед ней расступаются. Мужчины почтительно кланяются, женщины стыдливо опускают глаза, боясь посмотреть прямо в лицо.
Подойдя к ограде собора, женщина изящным движением покрывает голову и заходит в храм. Увидев её, прихожане тут же расступаются, давая пройти на место, где она молится всегда. И никто никогда не осмелился бы занять «её» место.
Началась воскресная служба, которой правил седой, как лунь батюшка. Видно, что у него уже не было мочи справляться с таким ответственным делом. Сегодня батюшке особенно нездоровилось, но он крепился и мужественно выполнял свой долг. Вдруг лицо его покрылось смертельной бледностью, и он медленно начал оседать на каменный пол церкви. Стоявший рядом дьякон подхватил батюшку, не дав ушибиться.
Прихожане перестали молиться, растерянно заохали и заахали, но никто не сдвинулся с места. Мировой судья громко крикнул: «Доктора, доктора!»
- Он у графини роды принимает, - сообщил кто-то из толпы.
Все так и стояли в полной растерянности, не зная, что предпринять, а батюшка лежал на церковном полу, бережно поддерживаемый дьяконом.
От толпы прихожан отделилась женщина с рыжими волосами и кинулась к больном, присев, умело пощупала пульс, затем – изящной рукой прикоснулась ко лбу.
- Вынесите его на улицу, - властным голосом, не терпящим возражений, скомандовала она.
Два дюжих парня немедленно выполнили приказ, положив больного на травушку-муравушку.
Женщина вынула из недр платья маленький флакончик, поднесла к носу батюшки, чтобы тот вдохнул содержимое, смазала жидкостью из того же флакона пальцы и бережно растёрла ему виски. Батюшка медленно открыл глаза, взор его прояснился, он слабо улыбнулся женщине.
- На покой вам надо, святой отец, здоровье больше не позволяет службу служить, - ласково и убедительно сказала женщина.
Батюшка кивнул в знак согласия и закрыл от усталости глаза. Прихожане бережно отнесли его домой.
Дьякон успокоил народ и дослужил службу.
…Марфа лежала лицом вниз, на широкой деревянной скамейке совершенно нагая. Дивное, без единого изъяна тело, отливало матовой белизной при свете свечей. Длинные волосы опускались в тазик с каким-то зельем, откуда поднимался ароматный пар и окутывал густые рыжие волосы. Возле неё суетилась худенькая проворная старушка. Если бы не её чистое и богатое убранство, можно было подумать, что это настоящая Баба-Яга, так она была на неё разительно похожа: спина не горбатая, но дугой, нос крючковатый и длинный, достающий до подбородка, поднятого вверх. Волос не было видно, они были тщательно спрятаны под вышитым шёлком платком. Женщина была некрасива до безобразия, но на морщинистом желтом лице глаза сияли удивительной чистой голубизной. Взгляд был умный и проницательный, казалось, она видит человека насквозь, читая его мысли. Голос у старушки был высокий и звонкий, и говорила она, будто песню протяжную пела.
- Ты уж, Устенька, постарайся. Сделай всё как надо. Сколько взгляда я сегодня плохого на себе испытала. Млостно мне, – говорила Марфа, молодая красивая женщина с рыжими волосами.
- Не волнуйся, матушка, уж я своё дело знаю, тебе к обеду надо быть в полном здравии и порядке. Купцы обещали пожаловать, заказ твой привезти, - говорила Устина.
Сама же на соседней лавке готовила разные снадобья и растирания. Закончив с приготовлениями, повернулась к Марфе и начала делать своё дело. Видно было, что делалась эта процедура часто. Движения старушки были чётки и размерены. Подопечная её тоже знала, что делать: она то поворачивалась на спину, то на бок, то становилась на колени, то сгибалась в три погибели, подтянув колени к подбородку. Во время процедуры Устина всё время что-то шептала, а руки её не прекращали сильно мять, щипать, растирать, бить прекрасное тело Марфы. Такие активные действия и молодому не под силу, а старушка даже не устала. Она поливала Марфу с головы до ног какой-то ароматной зелёной жидкостью, натирала мазями. Действо непрерывно длилось около часа. Наконец Марфа сказала:
- Проняло. До костей проняло, – и поцеловала жилистые руки старухи.
Старуха в свою очередь поцеловала Марфу в лоб, перекрестила и сказала:
- Мою молодость не вернуть, так пусть твоя – подольше длиться.
В дверь стукнули два раза. Марфа, прикрывшись тонкой простынёй, крикнула:
- Входи, Саид.
На пороге появился высокий темнокожий атлет, одетый в белые шаровары и крепкие сандали, тонкую талию украшал расшитый кожаный пояс, увешанный кинжалами редкой работы. Выше пояса он был голый, но на голове красовался замысловатый тюрбан с экзотическим пером. На первый взгляд Саид поражал суровостью и внушал ужас местным жителям. Но присмотревшись к нему поближе, можно было заметить добрые глаза и губы готовые расплыться в дружеской улыбке. Мужчина почтительно поклонился и сказал:
- Там, женщин с ребёнка прибежал. Плачет сильно.
- Проводи её, я быстро, - сказала Марфа и удалилась за шёлковую ширму.
Через секунду она появилась, одетая в простое длинное льняное платье.
Вместо пояса талию обхватывал широкий фартук, с множеством больших и маленьких карманчиков, каждый из которых был чем-то наполнен.
Быстрым шагом она прошла на задний двор, где был расположен небольшой флигель с верандой. На крыльце сидела опрятная женщина с ребёнком на руках. Она тихонько плакала и причитала, качая ребёнка. Увидев Марфу, подскочила, бросилась ей на встречу.
Марфа прошла в помещение флигеля, жестом приглашая следовать за ней. В комнате была идеальная чистота и порядок. Мебели почти не имелось, только большой стол и несколько лавок, покрытые выбеленным полотном. У одной из стен приколочены полки, на которых громоздились пузырьки и склянки разных размеров и форм, оклеенные бумажками и подписаны, что очень поражало посетителей. Многие вообще о бумаге не слышали.
- Что с ребёнком? - коротко спросила Марфа.
- Упала сердешная с лавки, там корыто стояло…, - говорила женщина дрожащим голосом, бережно, разворачивая ребёнка.
Марфа приказала положить ребёнка на стол, подошла, внимательно осмотрела.
Зрелище было не для слабонервных. У прехорошенькой девочки лет трёх, был открытый перелом правой ноги. Кость торчала остриём наружу. Ребёнок был без сознания.
- Такой красавице нельзя остаться хромой калекой, - сказала Марфа, глянув на женщину.
Мать горестно всхлипнула, она сама была на грани обморока.
- Пойди, подыши свежим воздухом, - подтолкнула она женщину к выходу, – не переживай, вылечу твою дочку.
Бесшумно появилась Устина, подхватила, женщину вывела на улицу, усадила на крыльцо, сама юркнула во флигель.
- Хорошо, что пришла. Дело серьёзное. Давай, помогай мне, надо действовать, пока дитя без сознания, – сказала Марфа.
Движения женщин были чёткими и грамотными. Вот уже обработана вся нога, вправлена кость, смазана каким-то снадобьем ужасная рана, аккуратно забинтована чистой тканью, умело поставлена шина. Марфа вытерла рукой пот со лба. С детьми ей было особенно тяжело работать, она чувствовала боль ребёнка.
Позвали мать.
- Будешь поить этим снадобьем три раза в день. Принесёшь через два дня. Я посмотрю. Если хочешь, чтобы не хромала, не давай двигаться, лучше привяжи на время к лежанке. - Марфа чеканила каждое слово.
Женщина кинулась в ноги Марфе, молясь за её здравие. Потом, что-то вспомнив, полезла за пазуху, достала золотую монетку, протянула знахарке:
- Возьми, матушка, за труд и спасение дитяти моего.
Марфа отвела руку женщины в сторону:
- Я денег не беру, не бедствую. Коли хочешь, помоги кому сама. Иди, Господь с тобой.
Не успела женщина выйти за порог, опять появился Саид:
- Там мужика плачет. Просится.
- Веди сюда, - махнула рукой Марфа.
Зашёл мужик средних лет, у него явно был жар, лицо косилось от боли, которую он старался не сильно показывать.
- Что стряслось? – спросила Марфа ласково.
- Вот одолели чирьи, по нескольку штук сразу лезут. Мочи больше нету, – жалобно сказал мужик и снял рубаху по приказу Марфы.
На спине, горящей огнём, не было живого места, она бугрилась большими и маленькими шишками с гнойными верхушками. Мужик не мог сдержать протяжный стон.
Марфа повернула мужика к себе лицом, глянула прямо в глаза, тихо сказала:
- Покайся, кому подлость сделал?
Мужик рухнул перед ней на колени, перекрестился:
- Напраслину на человека возвёл. Каюсь. Не знаю, как искупить вину. Спаси, Христа ради.
- Ложись на лавку. Как оклемаешься, пойдёшь к оклеветанному тобой человеку, прощенье вымолишь, иначе, в следующий раз, отвернусь и я от тебя, – строго сказала Марфа.
Мужик лёг, лицом вниз. Марфа поставила перед ним на пол благовоние. Через несколько минут, больной впал в забытьё. Она густо смазала его спину мазью, накрыла чистой тканью, а сверху кожухом, сказала вошедшему Саиду:
- До утра не очнётся. Поглядывай за ним, чтобы не свалился.
…Марфа жила в роскошном доме, окружённом небольшим, но экзотическим садом, за ним находилось несколько хозяйственных построек. В саду поражало всё: и диковинные растения, и вымощенные редким камнем дорожки, и небольшие фонтанчики причудливой формы, и белоснежные беседки, увитые розами. Дом впечатлял стилем и отделкой: мраморные колонны подпирали витиеватый свод крыши, большие окна, удивляли своей формой и отделкой рам. Глядя на это великолепное строение, можно было предположить, что обитают там незаурядные личности. Так оно и было.
Старожилы города помнили, что Марфа жила в этом доме и этом городе очень давно, гораздо раньше их. Никто не помнил, чтобы она выходила замуж и имела детей. В городе также знали, что ей прислуживают темнокожий арап и бабка, похожая на ведьму. Все утверждали, что в доме живут ещё какие-то женщины, но их никто никогда не видел. Кто в доме готовил, кто убирал хоромы, было неведомо. Знали, что на рынок за продуктами, никто никогда не ходил. Зато у дома часто видели богатых купцов, которые торговали не только провиантом, но и редкими заморскими товарами. Все также знали, что Марфа обладает редким даром целительства. К ней шли страждущие со всей округи, она никому не отказывала, помогала всем, не было умерших и не излечённых ею. Денег никогда не брала. Не смотря на её добродетели, все считали Марфу великой грешницей, ибо она любила мужчин. Она не отказывала им в плотских утехах, как не отказывала страждущим в исцелении. Только исцеляла она бесплатно, а утехи её стоили очень дорого. И богатые мужи города не скупились на большие деньги, чтобы отведать сладчайший плод греха.
Марфа оказывала греховные услуги не каждый день, а только три раза в неделю. В эти дни, у её дома выстраивалась вереница дорогих экипажей, из которых выходили разряженные и надушенные мужчины, проходили в дорогие апартаменты, делали подношения, складывая их на золотой поднос, который держал Саид. Затем рассаживались в кресла и диваны, ожидая хозяйку, слушая музыку, попивая дорогое вино и томясь нетерпением.
Марфа появлялась вдруг, всегда из разных мест и в новых неописуемых нарядах, поражающих воображение, подчёркивающих женскую красоту, разжигающих желание. То перед гостями появлялась цыганка, с голым пупком и полуобнажённой грудью. То восточная женщина в прозрачных манящих одеяниях. То русалка, с абсолютно голой грудью, прикрытой дивными золотыми волосами. То всадница, в таком облегающем костюме, что был виден каждый изгиб тела, зовущий и многообещающий. То римлянка в короткой тунике, открывающей белые точёные ноги…
На таких приёмах обычно присутствовало человек десять мужчин разного возраста. Дом покидали далеко за полночь, все удовлетворённые и восторженные.
Каждый был абсолютно уверен, что Марфа ублажала именно его. Никому даже в голову не приходил вопрос: как одна женщина может обслужить десятерых мужчин? Фантазии каждого были реализованы, каждый побывал на вершине блаженства. А что ещё было нужно мужчине?
Но был ещё один немаловажный и удивительный момент, происходивший с мужчинами после таких посещений. Приходя после оргий домой, к своим законным жёнам, они были полны сил, энергии и желания, в независимости от возраста. И продолжали воплощать свои желания и фантазии уже с ними. Чем те оставались весьма довольны и не упрекали мужей, зная, где те были. Вот почему многие женщины опускали глаза, встретив Марфу. Иногда особенно ревнивые жёны приходили к Марфе выяснять отношения. Но, придя с войной, уходили с миром. И никому было неведомо, о чём там шла беседа, и что там происходило. Только женщины уходили довольные и загадочные.
А мужчины, посещавшие Марфу, иногда ломали голову о том, сколько ей лет? Ибо уже деды, молодых ныне мужчин, питали к Марфе откровенную слабость, и, тоже пользовались её услугами. Деды стали дряхлыми стариками, а кои почили в земле сырой, а Марфа также свежа, прекрасна, и не менее желанна их внукам и сыновьям, чем была желанна дедам.
У всех в городе персона Марфы вызывала противоречивые чувства: её боялись, обожали, восхищались, преклонялись, ненавидели, завидовали, но никто не оставался равнодушным. Некоторые говорили, что Марфа ведьма, но она безбоязненно посещала церковь, открыто молилась, исповедывалась, жертвовала на церковь приличные деньги, в её доме видели иконы. Выходит, что с Богом она жила в согласии.
… Марфа зашла в дом, сняла фартук, оставшись в простом платье, вымыла руки, села за стол:
- Устина, принеси мою книгу, душа просит знаний. Сегодня купцы обещали привезти редчайшую книгу из Индии. Я полна нетерпения.
Старушка с почтением подала ей объёмную книгу в дорогом переплёте, спросила:
- Письмена чужеземные разберёшь?
- Разве ты не помнишь, кем я была в прошлой жизни? – Марфа загадочно улыбнулась, – что для меня индийские письмена?
Через час подъехали купцы, разложили товары перед хозяйкой в большом зале. Марфа внимательно всё осмотрела, ощупала, понюхала, попробовала на язык. Здесь было всё: несколько старинных книг, редкие ткани, благовония, травы и пряности, чай, кофе (о таком напитке в этих местах не слышали), посуда, ювелирные украшения, обувь из тончайшей кожи, редкой красоты и много другой всякой мелочи. Марфа отобрала нужный товар, спросила цену.
Купец средних лет потупил взор, замялся, наконец, сказал:
- Бери всё, что хочешь, мне денег не надобно, только проведи со мной ночь.
Марфа посмотрела мужчине прямо в глаза, немигающим взором. О! Что обещал её взгляд! Купец побледнел, опустил глаза и просящим голосом сказал:
- Хоть час. Путь мой был труден и опасен, но мысль о том, что ты опять будешь моей, придавала мне силы и отваги.
- Отдохните с дороги, отобедайте, чем Бог послал, а я подумаю над твоим предложением, - сказала Марфа….
На следующий день купцы покидали дом Марфы весьма довольные, оставив хозяйке в награду за гостеприимство чуть ли не целое состояние.
- Удивляюсь, глупости мужчин, - сказала Марфа Устине.
Старуха суетилась возле своей любимицы, расплетала и расчесывала волосы, шептала молитвы.
- Много греха сегодня ночью творила я, Устьюшка. Завтра прикажи истопить баньку, да разбуди на заре, коли сама не встану. Очиститься надо от скверны. Поди, долго без греха не выдержу, - томно сказала Марфа.
- Все грешны, матушка. Бог сотворил человека, а вместе с ним и – грех. Ты свои грехи искупаешь сполна, потому и живёшь долго, – ворковала старуха.
- Чую я, час мой близок, - задумчиво сказала Марфа.
- Совладаешь с собой, поживёшь ещё, - напутственно сказала Устина, видно для неё эти слова не были новостью.
- А как там мужик с чирьями? – спросила Марфа.
- Слава Богу, за ночь вся нечисть с гноем вылезла наружу. Я так легонечко потянула за края, а старая кожа с болячками, как рубаха снялась. А под низом - осталась чистая и нежная, как у младенца. Мужик целый час Богу поклоны бил, молился за твоё спасение, – старуха тяжело вздохнула.
- А девочка? - спросила Марфа.
- Ничего, весёленькая, на поправку идёт, - ответила Устина.
… Марфа поднялась до восхода солнца. Завернувшись в белую ткань, пошла через сад и задний двор к большому зелёному лугу. У кромки, где начинался луг, сняла с себя лёгкое покрывало и медленно поплыла к середине, еле касаясь ступнями изумрудной прохлады травы. Застыла.
И только солнце озарило первым лучом пространство, как Марфа встрепенулась, запрокинула голову, подставив лицо первым лучам, подняв
белоснежные руки вверх, запела звонким высоким голосом. Она пела непонятную песню, на непонятном языке, то повышая, то понижая голос.
Не переставая петь, медленно закружилась по лугу, в неведомом танце: то подпрыгивая, то приседая, то делая резкие движения, то останавливаясь и замирая. Когда солнце полностью показалось над горизонтом, Марфа упала в траву и начала неистово кататься по лугу, перестав петь. Через час поднялась, глядя на неё можно было подумать, что золотоволосая нимфа вышла из речки: с тела и с волос струями стекала – роса. Потом она стала бегать и резвиться на лугу, как бегает и скачет молоденький козлёнок. Полностью обсохнув под лучами солнца, Марфа бодрая и довольная двинулась к дому. Одевшись в строгое платье и заплетя волосы в простую косу, пошла в церковь, на утреннюю службу. Походка была легка, взор чист и ясен, от лика исходило неземное сияние.
Марфа зашла в храм и встала на своё привычное место. Прихожан в этот ранний час было немного. Началась служба. Услышав незнакомый голос, красавица подняла глаза. Казалось, гром грянул над её головой, который слышала только она. Службу служил незнакомый ей, молодой священник, видно его прислали вместо батюшки, ушедшего на покой. Новый служитель был красив, статен и обладал приятным бархатным голосом, который аж звенел, поднимаясь к сводам храма, проникая в самую душу и сердце.
«Вот и пришла моя погибель», - подумала Марфа. После окончания службы она подошла к батюшке, опустилась на колени, посмотрела прямо в глаза:
- Благословите, святой отец.
Глядя на прекрасную прихожанку, священник на некоторое время потерял дар речи, затем положил руку на голову Марфе (рука дрожала).
- Господь с вами, - сказал он и перекрестил женщину, невольно глянул в глаза.
О! Эти дивные глаза! Батюшка почувствовал, такое смятение души, такое волнение во всём теле, что ему стало страшно. Ибо ни одна женщина до сей поры, не могла взволновать его до такой степени.
Марфа пришла домой в полной растерянности. Надо ли противостоять своей судьбе? Или отдаться воле чувств и погубить себя, как ей давным - давно предсказала родная бабка, умевшая видеть прошлое и будущее.
Устине было достаточно одного взгляда на Марфу, чтобы понять, что произошло.
- Я помогу тебе побороть соблазн. Этот грех, ты не смоешь росой, не выпаришь в бане, не выжжешь солнцем, не замолишь в церкви, – с жаром сказала Устина.
- Устала я что-то, Устинушка. Всё одно и тоже, – вздохнула Марфа.
- Разве тебе не радостно, видеть людей здоровыми и не увечными, коих вылечили руки твои? Ведь тебе нравится целительство. Твои знания накоплены веками, они нужны людям, – терпеливо внушала ей старуха.
- Если бы я делала только это святое дело, мне было бы легче восстанавливать
свои силы после целительства. Моя ненасытная плоть отнимает много сил, - печально сказала Марфа.
- Обуздай плоть, тебе это под силу, - возразила Устина.
- Зачем? Я обречена проклятием на безбрачие и бездетность. Я никогда никого не любила сильно и страстно. Только радость плоти даёт мне утешение, мираж любви. Только плотская власть над мужчинами даёт кратковременное утешение. Я устала.
Она подошла к Устине, сидевшей на низеньком топчане:
- Я давно знаю, кто ты, Устенька. Знаю, почему так ревностно меня оберегаешь. Почему потворствуешь грешной жизни моей, почему помогаешь во всём.
- Не уж-то, знаешь? – спросила старуха, глаза её вспыхнули ярким огнём.
Марфа рассмеялась звонким смехом:
- Не ты ли, вскормила меня молоком своим, передав все знания и премудрости.
Только не пойму, зачем тайну из этого великую сделала и кто отец мой?
- А что ещё знаешь? - вопросом на вопрос ответила старуха.
- Знаю, что все прародительницы твои и ты великие ведуньи. Таинства природы для вас просты и понятны, умело пользовались вы ими многие века.
Я тоже многое знаю и умею, но я не такая, как ты и прабабки мои. Почему?
За что прокляли меня? Почему моя участь такая?
Марфа подошла к старухе, стала на колени, заглянула в глаза.
- Доченька, радость моя. Прокляли не тебя, а меня. Это мой грех ты искупаешь, - из ясных глаз старухи скатились две прозрачные слезинки, – больно смотреть мне на тебя, но ничего не могу сделать, ибо меня прокляли двое – бабка и мать, они в совокупности сильней меня.
- За что прокляли? - спросила Марфа.
- За любовь. За то, что не того полюбила. Нарушила правила и устои рода нашего, – печально сказала Устина.
- Кого?
- Бандита, душегуба, развратника. Человека без чести и без Бога в душе. Разум помутился, не воспринимал разумных доводов родительниц моих. Страсть разрушила, сгубила меня. Вот в кого - ненасытность плоти твоей. Я Бога молю ежечасно, что другие более тяжкие пороки тебе от отца в наследство не достались. Ты добра, умна и милосердна. Нет в тебе алчной жадности. Нет желания разрушать и убивать. Только слишком поздно поняла я, какому злодею отдала душу и тело.
- Что с ним стало? – спросила Марфа, хотя могла и не спрашивать.
- Как поняла я, что под сердцем тебя ношу. Как увидела своими глазами, какое зло мой любимый на земле сеет, опоила его зельем смертоносным, чтобы уже никогда худо никому не сделал. Приняла грех на свою душу тоже. Потом ты родилась. Старалась, тебя растила, чтобы ты в род наш пошла, ведала тем, и занималась тем же, чем в роду нашем женщины занимались испокон веков.
- Матушка! – Марфа первый раз в жизни назвала так Устину, – я не помню тебя молодой. Помню шустрой, сильной, но молодой и красивой не помню.
А ведь, ты, должно быть, была такой же красивой, как я?
Устина нежно погладила дочь по голове, поцеловала в лоб, опять вытерла непрошеные слёзы. Бабка с матушкой красоту мою отняли, сразу после твоего рождения. Боялись, что опять с пути истинного собьюсь, полюблю безрассудно. Вот они и сделали меня старухой, чтоб неповадно больше было любить, да детей рожать. А тебе наказали: уж коли полюбить по-настоящему, то только….
- Знаю, - прервала её Марфа, - знаю. Святого человека, полюбить должна. А батюшка, святой человек?
- Вижу, час твой настал. Всю жизнь берегла тебя от этой любви. Видно от судьбы не уйдёшь, - горестно вздохнула Устина.
- А мы можем быть вместе, как муж и жена, до конца дней своих? – спросила Марфа.
- В людском обличье - нет. Не спрашивай больше. Не могу ничего сказать. Прошу только, подумай, стоит ли идти на такую жертву? – сказала старуха.
- Я подумаю, матушка, подумаю, – ласково ответила Марфа и поцеловала мать в лоб. Но ответ она знала заранее.
…Марфа продолжала жить привычной жизнью, разве, что чаще посещала церковь, да тщательней подбирала наряды, чтобы быть ещё красивей и соблазнительней. Каждая служба в храме, стала для неё сладкой пыткой: сердце бешено колотилось, кровь бурлила в жилах, воображение рисовало страстные сцены любви. Она испытывала, неведомые до сей поры чувства.
Отец Ерофей, так звали молодого батюшку, видно тоже испытывал нечто подобное. Ибо взгляд его невольно искал в толпе прихожан Марфу. Он старался не смотреть на неё, но это было ему не под силу. После каждой службы он падал ниц перед образами и неистово молился, прося защиты от греховной любви у Бога. Он постился, умерщвлял свою плоть, некоторое время не думал о прекрасной прихожанке, но, увидев её в храме или случайно на улице, понимал, как он слаб и беззащитен перед ней.
Марфа перестала принимать мужчин, они не приносили её телу сладостного облегчения. Все мысли и помыслы были об отце Ерофее.
Собираясь на вечернюю службу, Марфа долго смотрела в зеркало, сказала себе:
- Пора, тебе, уже пора.
Она долго выбирала и примеряла наряды, хотела быть красивой как никогда. Выбрать было трудно, вся одежда была великолепна и изыскана. Так и не подобрав убранство, без сил опустилась на богатое ложе.
- А зачем мне наряды? – спросила себя Марфа. Надела на голое тело шёлковый плащ, отделанный горностаем, накинула капюшон на пышные волосы. Она была прекрасна.
Перед уходом крепко поцеловала Устину. Та обречёно, прижала её к себе, поцеловала золотые волосы, пахнущие травами, крепилась, чтобы не заплакать. Знала, никогда уже не увидит свою девочку.
… Марфа стояла в церкви на своём привычном месте и рассеянно слушала молитву. В душе она просила Бога: «Прости меня, Господи, рабу твою грешную. Прости».
После службы прихожане потянулись к батюшке исповедоваться. Был поздний вечер. Марфа подошла последней:
- Исповедуйте, святой отец, грешна я.
Отец Ерофей покрылся пунцовой краской, он не мог взглянуть в глаза этой, так волнующей его прихожанке.
- Исповедайся, дитя моё, я облегчу твои страдания.
И Марфа начала исповедоваться. Говорила страстным шёпотом о том, как любит прелюбодействовать, о том, как умело и вдохновенно она это делает. Рассказывала о самых низменных своих деяниях, вспоминая всё новые и новые эпизоды своей интимной жизни.
Батюшка слушал её не мог и не хотел остановить. Тёло его горело адским огнём, желая познать грешные утехи. Сначала он неистово молился, но разум не воспринимал молитву. Было только одно огромное всепоглощающее желание: заключить эту грешную женщину в объятия, узнать всю сладость греха. Теперь он на собственном опыте узнал, как отдают душу дьяволу. И он готов отдать её – свою душу, готов гореть в вечном пламени ада. Ибо понял, что перед ним стоит та женщина, ради которой можно жить или умереть.
- Батюшка, прошу вас, окропите моё тело святой водой. Изгоните из моего тела дьявола, - страстно шептала Марфа, развязывая шёлковые ленты на своём плаще.
Секунда. Шёлковый плащ легко скользит по золотистому телу, укладываясь у ног хозяйки. В мерцании свечей Марфа кажется неземной богиней – тело её совершенно, оно зовёт, манит, волнует.
Отец Ерофей опускается на колени перед своей искусительницей, он больше не принадлежит себе, он больше не святой отец - он мужчина, грешник, продавший в эту ночь душу дьяволу по имени «любовь».
Марфа тоже опускается на колени, смотрит в открытое лицо отца Ерофея и шепчет:
- Прости, Ерофей, первый раз за всю свою грешную жизнь полюбила я. Полюбила ни кого, ни будь, а тебя - святого человека. Не могу совладать с любовью своею. Отрекись от меня. Скажи, что не люба тебе я, прокляни меня, как великую грешницу, никогда я не нарушу больше твой покой и святость твою. Никогда более не увидишь ты меня. Ибо, отдавшись чувствам своим, не будет нам прощения ни на земле, ни на небе.
- От того дня, как увидел тебя, борюсь сам с собою. И силы мои на исходе. Зачем мне святость и жизнь моя, коли, в ней тебя не будет?
- Я верю в Бога. Сколько раз я просила его избавить меня от ненасытной похоти моей, но не внял Бог моим мольбам, но не сетую я на Господа нашего, значит крест мой такой.
- Господь всемилостив, прошептал отец Ерофей, припадая горячими устами к зовущему телу Марфы, - тебе отдаю душу, любовь моя.
И остановилось время для отца Ерофея и грешницы Марфы. Сладостны были их речи, горячи объятия, ничего не видели и не слышали они, кроме зова сердец своих. И молча взирали лики святых на грех двух влюблённых. Грех их был тяжкий вдвойне, ибо, творили они его в Божьем храме.
И разверзлось небо. И засверкали молнии. И грянул гром. И начался страшный ливень. Но не слышали влюблённые буйства природы, они дарили и брали у друг друга ласки, не могли насытится любовью своею, знали, что любят в последний раз. Не остановились, когда потоки воды, проникшие в храм, омыли голые ступни. Не остановились, когда оказались в воде по пояс. Так вода и поглотила их, бьющихся в любовном экстазе.
Целую ночь бушевала стихия, обрушивая на город всё новые шквалы грома, молнии и воды. Горожане неистово молились в домах своих, не припоминая такого буйства стихии.
Утром яркое солнце озарило притихший и омытый город. Выйдя из домов, горожане увидели, что нет больше Покровского собора. А на том месте, где он находился, образовалось большое озеро. На самой середине озера величаво плавало два лебедя, всячески выказывая, друг другу свою любовь. Один лебедь был чёрный, а другой – белый.
А на том месте, где находился дом Марфы, все увидели пепелище от недавнего пожара, но самого пожара никто не видел.
…А еще через время, кто-то обнаружил в лесу избушку, в которой жила настоящая Баба-Яга. Сначала люди боялись, обходили её стороной, но со временем потянулись к лесу болящие и страждущие. Возвращались - исцелённые душой и телом…
… А лебеди, говорят, жили на озере до самой войны. Только уже не два лебедя было, целая стая. Как оккупировали фашисты город – лебеди пропали.
А Баба-Яга (Устина) до сих пор людей лечит, только не всех, а тех, у кого душа чистая.
Как утверждали дед и бабка мои, история эта - истинная правда. Недаром город, в котором я родилась, так и называется – Лебедин. И озеро есть, любимое всеми горожанами – Лебединное. Дед сказывал, что когда в молодости нырял в озере, доставал до креста ногами, который как раз по середине находился.