«Время споткнулось. Оглянулось по сторонам. И затикало медленнее. В разы. Так бывает? Бывает по-всякому. Почему бы и не так!
Дождь, собравшийся блицкригом прошвырнуться по округе. Передумал и забарабанил по кровлям и стёклам — равномерно, не бойко, бережно. Да и впрямь, куда торопиться! И осел — вместо обещанных Гидрометом «краткосрочных». На трое суток. И все довольны! Огороды — не поливать. Жарой — не маяться. «Куда идти вечером» — не томиться.
И ребёнок, что некстати заболел, в аккурат в июне. Затих, после жаропонижающего. А проснувшись — в поту и обессиленным — уставился очнувшимся взглядом. В окна, с плаксивыми потёками. И позвал мать — растворить форточку и «молока с мёдом». И старуха, что всё лето живёт под раскалённой крышей девятого этажа. И перебивается давлением, мигренью и возрастом. Повеселела и, натянув на ступни галоши — 1958 года издания — отправилась на прогулку. И держа над макушкой зонтик — ровесник галошам — вспоминает увлекательную молодость. И «В парке Чаир».
И женщина, придя с работы. Кондей, шеф, коллектив. Всё плохо работающее и утомившее, донельзя. Перелопатила планы на вечер. И отправилась в кино. Что-то американское, «золотая эпоха Голливуда». И возвращаясь с сеанса, пританцовывает в нарядных «лодочках», среди луж и встречных прохожих. Пугая женщин «вольностью перевода». И привораживая — тем же — мужчин.
И дед, прошедший две войны. Халхин-Гол, почему-то вспоминается особенно ясно. Летом, в кромешные полуденные солнцепёки. Перестал мучаться ночными кошмарами. И перекинулся памятью на мирные 60-тые. Семья, ещё живая супруга, пока невзрослые дети. И сам — зрелый и при силах. И глядя в окна, на пузырящиеся водные глади. Так отчётливо и свежо припоминает смех жены. И её мягкие руки, которые так любил целовать.
И мужчина, случившийся одиноким. Не по своеволию, по злокозненности судьбы. Отпускает напряжение и сжатие нутра. Ибо, с понедельника — по графику. А отпуск для него — просто тридцать никчёмных дней. А никчёмность — при кромешном пекле — вещь обоюдоострая. И отлежав первые полдня на диване, с книгой. Идёт развеяться. Подышать фимиамами мокрой листвы и выхлопных газов. Обновить недавно самостоятельно купленные штиблеты. И встретить женщину, наворачивающую «па». По хлюпающему под подошвами, антрацитовому асфальту. И влюбиться — сразу, и «пока не разлучит».
Время замедлилось. И мгновенно устранило недоделки. И устроило биографии. Которые так и остались бы — брачными — не начнись. Долгожданный и такой неожиданный. Дождь…»