День библиотек!
Поздравляю нас всех!
Моя мама работала в школьной библиотеке и в районной, а я - тоже в школьной и библиотеке техникума.
Первая моя библиотека – конечно, школьная! Но она была как бы продолжением домашней, потому что в ней работала мама. Я там практически жила, помогала маме проводить сверку, а потом, когда окончила школу, даже сама поработала около года. Книжки там в основном по школьной программе.
Так что настоящая первая библиотека – районная детская, особенно летом: школа-то рядом, а библиотека далеко от дома, на станции! Помню, как стояли в очереди по часу-полтора: открытого доступа не было, библиотекарь – слегка горбатенькая Нина Васильевна, которую знал весь город, отпускала книги медленно, вдумчиво, разговаривала с каждым юным читателем. Она скоро выучила мои вкусы, и, уже не спрашивая, выдавала мне книги «про природу», а я стеснялась попросить что-нибудь другое. Помню собрание сочинений Майн Рида в оранжевых обложках – прочла все, но только «Всадник без головы» запомнился на всю жизнь.
Потом я естественным путем перешла во взрослую библиотеку, которая тоже вскоре стала своей, почти домашней – там стала работать мама, и несколько лет я паслась беспрепятственно среди книжных полок. Потом мама ушла оттуда, умерла бессменная на протяжении десятков лет заведующая Мария Ивановна, уволилась моя школьная подруга, которая тоже там работала – и я перестала совсем туда ходить.
Отвлекаясь от книг: именно там я встретила самого красивого мужчину, которого только видела в жизни. Просто герой дамского романа, ей-богу! Сначала я увидела его маленькую дочку – лет пяти, не больше: куколка с черными локонами и огромными зелеными глазищами, осененными такими ресницами, куда там Одри Хёпберн! Прямо дочь сэра Рочестера из «Джейн Эйр». Только я рассиропилась, а тут из-за полки вышел и сам сэр Рочестер: высокий, черноволосый, с зелеными (честное слово!) глазами. Я обомлела. Вылитый Тимоти Далтон!
«Джейн Эйр» – любимая книга юности! Впервые я услышала эту историю в пересказе одноклассницы, особенно запомнился конец, когда Джейн приходит к ослепшему Рочестеру, и почему-то поразило, что он все время сажал ее себе на колени – пуританское пионерское детство как-то совсем не подготовило к такому способу общения между мужчиной и женщиной!
Следующая библиотека тоже была школьной – в 9-10 классах я училась в другой школе. Но эту библиотеку я что-то совсем не помню, не уверена, что пользовалась ею. Дальше – библиотека Московского радиоприборостроительного техникума, в которой я работала около четырех лет. Кроме учебников и технической литературы, там было много и художественной, и даже какие-то дореволюционные издания. Мне там нравились вечерние смены, когда наступало затишье, и можно было рыться в книгах. Однажды мы отбирали книги на списание, и какие-то можно было взять: мне не досталась любимая «Птичка певчая», которую успела ухватить более предприимчивая коллега.
Да, книги списывали! Во всех библиотеках и в больших количествах: идеологически устаревшие, ветхие, старые годы изданий. Целыми собраниями сочинений списывали: Тургенев, Чехов. Полагалось их уничтожать, но рука не поднималась, и – естественно! – разбирали по домам.
Вспомнила, как ехала домой в электричке и взахлеб читала напечатанную в журнале повесть Дафны Дюморье «Ребекка»… Или это было что-то другое? Точно, это была «История Любви» – Эрика Сигала. Я так зачиталась, что ничего не видела вокруг, а сидящий со мной рядом мужчина вдруг сказал:
– Очень интересное что-то читаете?
– Да! – воскликнула я.
– Может было бы лучше, если бы вы читали это дома?
И только тут я заметила, что от страниц ветхого журнала поднимаются просто клубы пыли, хорошо заметные в лучах солнца…
Следующий библиотечный этап – МГУ: библиотека в новом здании гуманитарных факультетов на Ленгорах (которого больше нет) и научная библиотека на Моховой, старинный круглый зал с колоннами и портретами на стенах. Именно там я прочла дневник художницы Марии Башкирцевой и еще многое другое, что выдавалось только в читальный зал. На дом тоже выдавали много чего: учебники, конечно, в первую очередь, но я тут же набрала стихов, недоступных мне раньше – Мандельштам, Гумилев, Ахматова, Заболоцкий. А в новом читальном зале на Ленгорах я читала в потрепанном уже от многочисленных прочтений журнале какую-то повесть братьев Стругацих – забыла, что именно, столько раз потом все это перечитывалось.
Дальше – Историчка, в общем зале которой мы не только занимались, но и читали журнал «Корея сегодня», когда уставали от чтения исторических изысканий и источников. Долго, правда, читать его было нельзя – можно было скончаться от рыданий и конвульсий на почве смеха. И хотя мы жили в разгар - так и хочется сказат: в разгул! – махрового брежневизма, корейское творчество перешибало все перлы и анекдоты, связанные с бровастым Ильичом.
Не могу удержаться – процитирую рассказ К.Ю. Старохамской «Почему журнал «Корея» пользовался таким оглушительным успехом?»:
«О, это был всем журналам журнал. Казалось бы – обычный лакировочный журнальчик о том, как «буйно колосится рис под лучами тезисов по аграрному вопросу» (цитата подлинная). Но нет. Это было что-то необычайно прекрасное... И многие это понимали. Например, постоянным многолетним подписчиком журнала «Корея» был Зиновий Гердт, за что корейское посольство даже презентовало ему лакированную шкатулку. А уж Гердт-то в юморе понимал!..
Вот например: вообразите фотографию. Пустая лужайка, огороженная столбиками, рядом – экскурсия с экскурсоводом. Подпись: «Место, где родной вождь товарищ Ким Ир Сен в детстве бил японского мальчика». Вообразили? Отлично, теперь вообразите еще две картинки. На одной – тучные зеленые поля риса. На другой – нечто засохшее и несчастное. Подписи: под тучным полем – вышеприведенные слова про аграрный вопрос, а под засохшими былинками – «Благодаря империалистической политике Пак Чжон Хи в Южной Корее уже три года не было дождей»…
Еще в Историчке был хороший и дешевый буфет, что тоже немаловажно для вечно голодных студентов!
И, наконец, Ленинка! Туда я попала уже дипломницей – студентов в наше время просто так не пускали. Ленинку я боялась, впрочем, так же, как и сначала Историчку – обе библиотеки подавляли своей огромностью, запутанностью архитектуры и строгостью правил.
Библиотеку родного Исторического музея я открыла поздно, что не удивительно: я пришла в музей в 1976 году, а в 1982 он закрылся на капитальный ремонт – и только в 1997 году была окончена первая очередь капитального ремонта и реставрации здания Музея. Библиотека у нас роскошная, читальный зал – просто великолепный, даже студентам можно записаться по справке из института.
Ремонт вспоминается, как сплошной ужас: никогда не забуду, как ходила на шестой этаж в отдел ИЗО по лестнице, лишенной перил, среди пыли и грязи, чуть ли не проползая под строительными мостками – ИЗО просидело весь ремонт в тех же помещениях, где находится сейчас. Экспонаты были упакованы, но это мало спасло от пыли. Сотрудники работали, как есть: без «упаковки», без света, без тепла, а где можно было найти в то время туалет, я даже не представляю!
И последняя библиотека – Иностранка, куда я ходила, когда писала диссертацию. Дальше – все больше виртуально, а жаль: так иной раз хочется порыться в книжках…