Хватаясь за любую, даже призрачную надежду победить аутизм, мы с Гиоргием оказались в больнице, где один одиозный, но очень спорный профессор проводил экспериментальное лечение детей со всевозможными неврологическими и психическими заболеваниями. Боясь упустить шанс выкарабкаться из болезни, мы каждый три месяца приезжали в эту клинику и погружали ребенка в ад.
Дело было в далеких 90-х. Больница производила удручающее впечатление. Условий не было никаких. Дети лежали в общих палатах с родителями, кормили только детей и очень скудно, убирали отделение мы сами по графику, а душ был один на все крыло. Лечение было болезненным для ребёнка и, как я сейчас понимаю, травмирующим его психику. Но разве это могло остановить родителей, которые жаждали поверить в чудо?
Регулярность и длительность курсов лечения приводила к тому, что все в больнице становились родными друг другу. Весь день, отважно сражаясь с болезнями детей и проходя с ними через многочисленные процедуры, поздними вечерами, мы укладывали своих детей спать и собирались в расположенном тут же на этаже спортивном зале. Утомленные, но наконец расслабленные, мы разваливались на матах, разложенных на полу и, почти как в пионерском лагере у костра, болтали обо всем на свете.
Больничные работники нас гоняли, но вяло, только если мы уж совсем расходились и гоготали на всю больницу, прибегала дежурная медсестра и стыдила нас, великовозрастных и безответственных родителей. В этом огромном, полупустом и гулком зале, тёмными, долгими ночами, под одинокой тусклой лампочкой было рассказано так много историй и раскрыто так много секретов, что хватило бы не на одну книгу. Но главная история, в итоге была не рассказана, а произошла на наших глазах и потрясла нашу больничную компанию до самых душевных глубин.
К концу первого курса лечения, после 3-х недель проведенных бок о бок с медперсоналом и другими родителями, мы все очень сближались. Невольно, мы погружалась с микромиры друг друга. Знали кто чем живёт, о чем мечтает, какие трудности преодолевает. И каждый раз, приезжая на следующий курс и встречая все тех же людей, мы становились ещё ближе и роднее.
В нашем потоке было всего 3 аутиста. Еще совсем маленький, но уже чудной, наш Гиорги, очень красивая, глубоко погруженная в себя девочка Маша (с ней была бабушка) и худющий, вертлявый четырехлетний Валерка, который приезжал с молодым и не менее худым папой Сережей.
Валерку все обожали. Мы неоправданно считали, что такой молодой отец не может достаточно хорошо заботится о сыне и постоянно пытались опекать малыша, а до кучи ещё и не сильно опытного родителя. Сергей не сердился и не сопротивлялся. Он вообще обладал какой то невероятной жаждой жизни и просто фонтанировал добросердечностью и залихватским весельем. Глядя на него, непосвященные никогда бы не распознали в нем отца-одиночку, которого бросила жена, с ребенком на руках, едва узнав о проблемах Валерки, никогда не узнали бы, что сам он сирота, вырос в детдоме и нет у него родственников, готовых помочь и поддержать, никогда не разглядели бы в нем борца и стоика, который смог организовать свою жизнь так, чтоб обеспечивать маленькую семью, находить деньги на дорогое лечение и уделять необходимое внимание особенному сыну.
Но мы, проведя не одну ночь на матах в задушевных разговорах, знали о нем почти все. Поэтому, когда наш Серёжа влюбился в старшую медсестру отделения, мы это моментально вычислили. Сначала он все отрицал, но каждый раз заприметив на горизонте Катеньку в идеально выглаженном белом халатике, так заливался пунцовой краской, что скрывать это стало невозможно.
Катенька была нашей всеобщей девой Марией. Это был тот редкий случай, когда можно было сказать - она медик от бога. Грубоватый и эксцентричный профессор не видел и не слышал никого вокруг себя, и только его старшая медсестра имела право высказать при нем свое мнение.
Она безошибочно определяла причины недомоганий наших детей, уверенно и смело решала возникающие проблемы и умело разруливала изредка вспыхивающие конфликты.
Мы мечтали затащить ее на наши ночные посиделки, но она, пожурив нас за неугомонность и нарушение всех больничных правил, всегда убегала к своей обожаемой семье - красавцу мужу и дочкам-близняшкам. В сестринской, на столе стояла большая семейная фотография и мы могли себе живо представить куда всегда спешит наша Катенька. Иногда, во время простых процедур, она расслабоялась ненадолго посреди суетного дня и рассказывала смешные истории про своих одинаковых девочек. Каждый раз, приезжая на очередной курс, мы привозили небольшие подарочки для маленьких непосед. И каждый раз видя, как она забегает по утрам в больницу, с раскраснешимися от мороза щечками и отпечатком недавней уютной семейной суеты, наши сердца невольно сжимались от лёгкой и светлой зависти.
И угораздило же Сережу влюбиться именно в неё. Он понимал всю безнадежность ситуации, был готов навеки остаться безответно влюбленным рыцарем и со стороны наблюдать за счастьем своей возлюбленной.
Пока однажды не произошел один случай.
Это был наш четвертый курс, а Серёжа с Валеркой проходили уже пятый. Процедуры были четко расписаны и все действия доведены до автоматизма. Каждый день начинался с основной процедуры - обкалывания. Катенька определяла очередность исходя из состояния и руководила процессом. Но однажды наше утро началось не с ее уверенного голоса. Она не пришла. Нас это потрясло, потому что казалось, что заведенный в больнице порядок вещей непоколебим. Никто не мог сказать, что случилось. Может заболела или девочки простудились или может в садике карантин объявили? Больничные медсестры пытались дозвониться, но трубка упрямо исторгала только короткие гудки. Это было очень не похоже на ответсвенную и обязательную Катеньку.
Мы толпились у сестринского поста и высказывали предположения, одно невероятнее другого. Кто-то предложил дозвониться до мужа, должен же быть где-то его телефон, но оказавшийся рядом профессор строго рявкнул:
"Вы в своем уме?! А ну ка разошлись все, хватит тут митинги устраивать, займитесь своими детьми!"
Серёжа нервничал, заламывал руки, метался по отделению и, в итоге, на нашем совете было решено взять Валерку на себя, а страдающего рыцаря отправить на разведку по адресу, полученному в ординаторской.
В ожидании, чтоб не сгореть от нетерпения, мы разбрелись по процедурам и погрузились в лечебный процесс.
Серёжа вернулся только когда на город стали опускаться сумерки. На его лице не сияла привычная широкая улыбка, а в глазах отражалась боль, казалось всей его жизни. Мы столпились вокруг него и молча ждали ответа на невысказанный вопрос: "Что случилось?"
Он глубоко вздохнул, расправил осунувшиеся плечи, сказал: "Все будет хорошо", сграбастал Валерку в охапку, прижал его к себе и вдруг разрыдался. Все потрясенно смотрели на разывгравшуюся драму, но не смели прерывать ее.
И только поздно вечером, когда этот долгий день подошёл к концу, на пыльных матах спортивного зала, мы узнали всю неприкрытую правду о нашей Катеньке, с которой со всего размаху столкнулся влюблённый в нее Серёжа.
Когда он пришёл по записанному на клочке бумаги адресу ему долго никто не открывал. И когда он уже готов был уйти не солоно хлебавши, дверь скрипнула и в приёме появилось неузнаваемое, опухшее от слез лицо Катеньки. Увидев Сережу, она громко всхлипнула и обреченно распахнула перед ним дверь. В квартире была идеальная и даже какая-то стерильных чистота. Никаких следов пребывания маленьких детей. Гнетущая тишина квартиры зловеще звенела в ушах. Серёжа молча смотрел на обожаемую Катеньку во все глаза. Она, понимая что не сможет ничего объяснить словами просто толкнула кончиками пальцем дверь в детскую и отошла. В комнате по полу были разбросаны игрушки, на детском стульчике валялись скомканные колготки и маленький махровый халатик с зайчиками. Одна из кроваток была аккуратно застелена, а вторая разобрана и мятые простыни уродливо топорщились у изголовья. На детском столике были красиво разложены новые игрушки, книжки, платьица с бирками. Все то, что мы привозили для Катенькиных близняшек в подарок, приезжая на очередной курс лечения.
Серёжа смотрел на то, что должно было быть детским раем, а стало склепом. Он все понял.
Он вышел из комнаты, закрыл за собой дверь, сел на пол рядом с тихо плачущей Катенькой и спросил:
- А муж?
- Тоже. - Одними губами проговорила она.
- Как?
- Авария.
- Давно?
- Сегодня три года.
Они сидели так, не двигаясь и ничего больше не говоря, почти целый час. А потом Серёжа встал, вернулся в детскую, сорвал с кровати мятую и влажную от слез постель, затолкал в стиралку, собрал в коробку валяющиеся игрушки и детские вещи, разобрал алтарь из детских подарков, поставил Катеньку под горячий душ и сделал ей большую чашку чая.
Она покорно подчинилась. И наконец позволила себе расслабиться. Она так долго отказывалась поверить в то что осталась одна, так долго убеждала себя, что ничего не произошло, так долго жила в иллюзиях и придуманном мире, что сама не заметила, как стала погружаться в безумие.
Пока она пила чай, он держал в своих руках ее холодные пальцы и упрямо бубнил:
- Теперь все будет хорошо.
Это был наш последний курс в той клинике и жизнь стремительно увела нас в другие края и к свела с другими людьми. Но однажды, через пару лет после описанного случая, мы случайно встретились с аутичной красавицей Машей и ее бабушкой в очереди на приём к звездному психиатру. И тогда мы узнали, что Серёжа с Катенькой поженились и даже успели родить сына. Что они конечно очень счастливы, но бабушке сложно было верить в хорошее и она, нервно теребя платочек в руках, говорила, как велика вероятность развития аутизма у их малыша.
Я никогда больше никого не встречала из той больничной жизни и не знаю как сложилась судьба моих героев, но я почему то абсолютно но уверена, что они счастливы. И пусть позади страшные потери и глубокие душевные раны, пусть Валерка чудит в своем аутизме и каким бы не был родившийся у них малыш, они все равно счастливы! Просто потому, что они умеют быть счастливыми, ценят жизнь и знают, что счастье живёт с теми, кто в него верит.