Я ЖИВ
Тогда вздохнула более свободной
И долгий страх превозмогла душа,
Измученная ночью безысходной.
Данте. Божественная комедия. Ад
1.
… сначала появляется безотчетный страх. Я еще не понимаю, что со мной. У меня трясутся руки — так, что мне приходится сжать их коленями. На лбу, а потом и на всем лице выступает пот. Мне хочется лечь под одеяло с головой, чтобы спрятаться. Но тогда бы пришлось выпустить руки, а они ну просто ходуном же ходят. Еще мгновение — и я осознаю, что мне больно. Где-то слева под ребрами маленькая точка боли разрастается в пятно.
Я попытаюсь встать. Мне нужно встать и сделать с собой что-нибудь, чтобы не болело так. Но что? Я не знаю. Горячая ванна должна помочь. Да-да. Горячая ванна. Спасительная мысль, великолепная. Я поднялся из-за стола. Вытаскиваю изо рта скуренную до фильтра сигарету, хочу бросить ее в пепельницу, но руки так трясутся, что я роняю бычок под стол. Боль. Черная волна. Интересно, как я сам оказался под столом?..
Ванна. Единственная мысль. Горячая ванна… я верю, она спасет меня. Ползу. Дверь приоткрыта. Свет не горит. Тянусь рукой, чтобы включить, не попадаю по клавише. Тянусь. Еще чуть-чуть. Кнопка. Свет. Электрический, желтый, яркий. Больно.
Раковина белая, чистая. След зубной пасты на краю. Подтягиваюсь. Встаю на ноги, опираюсь на холодный белый, на белый холодный… забыл, как называется. На холодный фарфор? Мрамор? Кафель? Из чего делают раковины?..
Из зеркала на меня смотрит труп: кожа белая, скулы проступили, губы вытянулись в долгую фиолетовую линию. Только глаза живые. Это глаза сумасшедшего.
Рвота. Я ничего не ел со вчерашнего утра, больше суток. Только пил и курил. А меня все равно рвет. Протягиваю руку к крану ванны. Красная ручка — значит горячая вода. Кручу. Рука соскальзывает, кран не хочет поворачиваться. Протягиваю другую руку. Пошло потихоньку. Где-то далеко звук льющейся воды. Боль. Иглой прокололи под ребром и крутят, крутят...
Ванна не наполняется. Брызги. Ванна почему-то не наполняется. Страх и боль. Пробка, я просто не заткнул… где она, эта пробка? Нет. Вода льется. Летят брызги, но все бесполезно — пробки нет.
Я снимаю носок и с трудом затыкаю дыру, куда стремительно уходит вода. Надо раздеться, но я не могу. Секунда. Что тут думать. Мне нужна горячая ванна. Еще чуть-чуть, и я перевалюсь через эмалированный (да-да! эмаль!) край прямо в одежде.
Вода горячая. Почти кипяток. Легче. Чуть легче. Еще. Да. Вот же она, эта пробка. Лежит себе в уголке.
2.
Где я был эти дни? Мука страшная, боль под ребрами и в суставах, и пот так и льет — холодный, липкий. Мокрая простыня от него. И никого вокруг, ни души. Где-то между мучительными приступами, между трудной дорогой до едва облегчающей страдания ванной и обратно в кровать, между приступами тошноты, выворачивающей наружу внутренности, я осознавал, что вот я — такой хороший, почти богатый, почти успешный, почти хозяин своей судьбы — теперь умираю. А рядом никого.
Когда удавалось — нет, не уснуть, а впасть в некое подобие сна — я видел незнакомую мне девушку, бредущую в незнакомом мне городе около большого пруда. В сквере. На ней была красная с черными клетками юбка, мужская замшевая куртка с чужого плеча и длинные волосы, забранные в хвост. В моем сне было тихое лето в пустом сонном городе. Я не испытывал к этой девушке никаких чувств, просто безотрывно смотрел на нее: вот она идет по бетонному берегу, останавливается, смотрит на воду, бредет дальше. И как бывает во сне, я хотел окликнуть и спросить ее: «Кто ты?» — но не мог. А она все шла по бесконечному берегу бесконечного озера. И догнать ее необходимо и сказать самое главное. Что? Я не знал.
Было в этом бреду что-то важное, такое, что я боялся очнуться, не догнав ее здесь, во сне, и не сказав ей; но как бы я ни бежал, как бы ни старался —нагнать уходящую от меня девушку я не мог. Ноги увязали в асфальте, колени сгибались не в силах держать тело, мышцы не слушались приказа. А она уходила. И ее фигура постепенно скрывалась за деревьями. Я кричал беззвучно и приходил в себя. Боль возвращалась, и нужно было ползти в ванну, потому что в жизни, в отличие от сна, у меня есть простая цель — добраться до горячей воды…
В ванной боль отпускает, но настоящего облегчения нет. Я знаю, это ненадолго, и вскоре мне придется ждать, когда же я, наконец, опять впаду в сон хоть на краткое время. Когда же я вернусь в то застывшее лето, где незнакомая мне девица бредет по бетонному берегу городского пруда. И может быть, в этот раз я догоню ее и скажу… что-нибудь.
Мы сядем на скамейку, нас будет обдувать летний ветерок. Такой теплый…
Зима. Меня прямо в мокрой одежде волокут в скорую на носилках. И опять я не могу двинуться, хотя знаю — мне надо бежать. Никакие это не санитары. Это монстры. У того, кто называл себя врачом, руки поросли шерстью. Куда они меня несут?
Холодно.
Машина скорой помощи летит сквозь метель. Я слышу разговор санитара и врача впереди. Голос врача странный, мяукающий:
Еще один урод сей путь свершает снова,
А ты работай и об отдыхе забудь,
Вози дерьмо средь сумрака ночного.
И голос санитара, похожий на собачий лай:
Да, с этой наркотой одна сплошная жуть,
Достал уже ублюдков вид проклятый;
Мне бы в охранники найти обратный путь.
А то уже за вечер этот — пятый…
И опять врач:
Таких уже я видел много сот
Стоящих в очередь, в кладбище ждущих входа,
Теперь еще один сюда идет,
Пока не мертвый, — в царство мертвого народа…
В приемном покое меня перекладывают на каталку и везут по больничному коридору.
Я слышу, как врач объясняет медсестре:
— Этот еще ничего. Интеллигентный. Вся квартира книгами завалена. И у кровати на тумбочке бюст Данте, представляешь? Наркота, доходяга, а туда же…
— Чей еще бюст ты там увидел? — раздается недовольный ответ медсестры. — Везде тебе бюсты мерещатся…
Я возвращаюсь из темноты. Безотчетный страх уходит почти сразу, потому что боли нет. Я слышу звуки за окном, где-то далеко едут машины. Чуть ближе женщина зовет ребенка домой. Я слышу их, и это прекрасные звуки. Я вижу потрескавшийся, с желтыми разводами потолок, и это самый красивый потолок из тех, что я видел в своей жизни.
— Я жив, — эту радостную весть я пытаюсь произнести громко, но выходит нечленораздельное бормотание. Во рту у меня какая-то трубка.
3.
С тех пор прошло много лет. Я веду здоровый образ жизни, и со мной в съемной квартире живет девушка. Второй год. Честно говоря, отношения наши поостыли, и мне порою хочется выгнать ее. Да, я выздоровел, но стал мрачным и скучным типом. Последнее время она все сидит одна в своей комнате. Вышивает. Сюжеты ее картин — нелепые и, по моему мнению, не слишком удачные. В последний раз я подошел к ней и, взглянув на вышивку, увидел почти готовую кошку, стоящую на фоне неба и темного леса. Глаза у кошки какие-то испуганные.
— Это что? — спрашиваю я, глядя на кошачью морду.
— Кошка, — отвечает она.
— А чего такая морда у нее, точно за ней бультерьер гонится?
— Она просто растеряна. Зашла далеко от дома и теперь не знает, как вернуться.
Я ничего не понимаю. Почему такой сюжет? Но разбираться мне лень и неохота. Бред и есть бред.
На следующий день мы страшно ссоримся. Нашу семью доконало хроническое безденежье и отсутствие своего жилья…
Я кричу на нее и даже замахиваюсь, намереваясь ударить, но вовремя останавливаюсь. Она собирает вещи, их немного. Не больше одной сумки. И уходит. На ней майка и красно-черная клетчатая юбка. Перед уходом она накидывает на себя мою старую замшевую куртку.
Дверь за ней закрывается. И вдруг я опять чувствую ту боль. Она возвращается сразу, как будто и не проходила. Я стою сгорбившись в коридоре. Минуту-другую. Горячая ванна? Нет.
Я бегу за ней. Она наверняка пошла пешком, потому что у нее не было талончика на троллейбус. Я бегу, держась за бок. Ищу ее по все нашей улице и выбегаю на бетонный берег озера. Вот она, идет по берегу, останавливается, смотрит на воду, бредет дальше. И я бегу за ней. Потом выкрикиваю ее имя. Она оборачивается, смотрит на меня. Но я не могу больше бежать. Мне больно. Я стою и держусь за бок. Теперь она сама бежит ко мне.
— Что с тобой? Тебе плохо? — спрашивает она и берет меня за плечи.
— Нет, — отвечаю я. — Спасибо.
Я наконец отрываю руку от живота и обнимаю ее.
— За что? — она прижимается щекой к моему плечу.
— Я жив, — говорю. — Жив.
Мы стоим обнявшись. Далеко на краю парка машина скорой помощи. Около нее курят два санитара. У одного вместо головы собачья морда. У другого — рысья.