Вечер удачный, ресторан не зря. Напиться можно и дома, например, с друзьями в беседке. А сейчас полпервого ночи и еду с двумя девчонками к ним, то есть по адресу куда сказали. Таксист лихо разрезает ночной город, пролетает мигающие светофоры. Да и ехать здесь, судя по названию, не так много. Рассчитываюсь, благо на дорогу всегда заначка. И предвкушение. Незнакомый подъезд с чужими запахами, второй этаж. Правда одна подруга сразу отвалила, еще до подъезда. Поцеловала оставшуюся, мне сделала пальчиками и исчезла из праздника.
Впрочем, мне и одной хватит, не жадный. После звонка в обитую серым дерматином дверь нас встречают. Приятная девушка, только домашняя, без макияжа и скрипучего от праздничной синтетики платья. В любом случае, паритет с выбором восстановлен.
- Ну, привет подруга, - говорит моя. - Познакомься, это... Как тебя, запамятовала?
- Николай, - представляюсь я.
- Да, Николай, - говорит развязано.
И сразу:
- Мы у тебя перекантуемся?
- Всегда рада.
Хозяйка улыбается, это хорошо. Спокойнее.
- Ты одна? - интересуется моя.
- Да. Сегодня были Влада и Гриша с еще каким-то другом. Ушли, сказали позже зайдут. Так и не зашли. Кстати, Марина, - представляется она, обращаясь ко мне.
- Очень приятно, - говорю я, хотя про тех, что были и обещали вернуться не очень добрая информация.
В темном коридоре, гремим ботинками.
- У тебя есть что закусить? - говорит моя.
- Не знаю, посмотрю. Пойдем на кухню или в комнату?
- А как лучше? - говорит.
- В комнате музыка, а на кухне можно курить.
Квартира большая, целых три комнаты. Это неплохо, есть где разместиться и настроение мое на высоте.
Сначала сидим как на похоронах. Не страшно, так бывает. Водка ресторанная уже вышла, а новая не торопится завоевывать пространство.
- Может, накатим? - говорю.
Наташа пожимает плечами, ее глаза неприятно бегают, будто в этой квартире первый раз. Суетится.
- Ну, давайте, - говорю.
Марина чуть отпивает. А моя заявляет, мол, пропустит. А потом:
- Где здесь телефон?
Когда остаемся одни, молчим. Для разнообразия пытаюсь расправить заклинившие плечи, хозяйка смотрит, то на меня, то по сторонам и улыбается.
- Обновить? - говорю.
- Не-а, - мотает головой.
Возвращается моя, слава богу.
- Чего такие грустные? - говорит. И сразу:
- А давайте выпьем.
Опрокидывает осиротевшую стопку.
Мы присоединяемся.
- А хотите анекдот, - подхватываю я настроение. - Встречаются русский, немец и поляк...
- А другой музыки у тебя нет? - говорит Наташа, видно национальная тема ее мало волнует. Она вообще, странная, далеко отсюда.
- Какую хочешь?
- Под эту только умирать, - говорит и кивает на проигрыватель.
- Это Штраус.
- Именно, страус, - говорит Наташа. - Поставь что-то посовременней.
- Есть Веселые ребята.
- Ставь веселых и мы будем веселыми, - смеется.
Я тоже люблю музыку, но другую, не классическую и не нашу попсу. Об этом говорю, когда курим с Мариной на кухне. Моя снова кому-то звонит.
- У тебя нет чего-то потяжелее, - говорю. - Дип Перпл или Лед Зеппелин?
- Такого нет, - говорит хозяйка. - Есть Битлз.
- Сойдет, - говорю.
И добавляю на всякий случай:
- Волосы у тебя красивые.
Уже чувствую, что моя, та, что в комнате, мечется, то есть уже не моя, а ведьма какая-то неудовлетворенная. И что эти бабы, черт знает что, чушь собачья.
По возвращению ставим Битлз, а Наташа уже курит, прямо в комнате, нервно перебирает сигарету между кровавых ногтей, будто на вокзале.
- Форточку открой, - говорит Марина.
Потом звонок и Наташа срывается, оставляя в пепельнице непогашенный окурок. Тот тлеет, коптит противно, но трогать брезгуем. Смотрим.
- Марат пришел, - говорит Марина, не обращая на меня внимания.
Я не вижу его, но слышу громкий голос в коридоре с чудовищным кавказским акцентом.
- Эээ! Подруга! Прыивиэт. Давай, собирайся. Там ждут!
И моя, уже бывшая смеется в разлив, как ручей прорвавший запруду.
- Марин, я пошла, - весело звучит ее голос из коридора и хлопок дверью, будто меня и не было.
Становится тихо, ну, кроме Битлз, что Естудэй продолжают выводить Грустно как-то.
- Ну, давай по чуть-чуть, - говорю. А у самого голос, словно гланды только что вырезали, связки в соплях запутались.
- Я музыкальную школу закончила, - говорит Марина.
- Я тоже музыкант, бывший, - говорю.
- На чем?
- Гитара, бас.
- У меня нет гитары, а так бы сыграл.
- На басу?
- Я на виолончели и фамилия у меня музыкальная - Алябьева. Знаешь такого?
- Соловей мой, соловей?
- Да.
От водки она отказывается, приходится в одиночестве. Тот момент, когда атмосфера ушла, а новая непонятная. Что-то надо ломать. И не праздничная она вовсе. Обычное платье, колготки плотные, тапочки, как у моего деда. А еще говорит:
- Если хочешь, можешь ехать домой?
Ну, да. Убитое время, потраченные деньги и два часа ночи. Заявлюсь такой - привет родители. Они бы рады. Они всегда рады, когда возвращаюсь, потому что жив и здоров.
Впрочем, не это беспокоит. Деньги уже потрачены в кармане так, мелочь. Только на талончики, что поутру с первым маршрутом. Если бы знал, разве вез на такси этих куриц. Хитро они слились. Я и нужен был лишь в качестве лоха. Нет, от меня так просто не отделаешься. Наливаю себе по край, переломную, предлагаю ей. Она тоже чуть больше пригубляет. Наконец выдавливаю:
- Глаза у тебя красивые. Ну, такие, необычные.
Она, вроде, не обращает внимания.
- А я хотела стать профессиональным музыкантом, - говорит. - Выступать на сцене в камерном оркестре или большом, симфоническом, чтобы солировать у меня техники не хватало.
А потом:
- Я бы тебе сыграла. Но ночь, соседей разбудим. Инструмент вон, за шкафом.
А я уже чувствую, как среди ночи смычок выдирает скрипучие звуки, превращает тишину в трагедию.
Беру ее за руку. Не сразу. Сначала подбираюсь "тайно", словно паук перебирает лапками. Потом тыкаю пальцем, как в подушечку с иголками, потом опускаю руку. Она следит глазами, улыбается, но быстро говорит:
- Пойдем, покурим.
Когда курим, я рассказываю, как люблю читать, сколько прочел, про свою систему, про то, как уважаю ненавистного школьникам Толстого с его Войной и миром и Наташей Ростовой. Потом рассказываю, как ненавижу саму Ростову и почему.
- Дамочка она легкого поведения, - говорю.
Алябьева лишь бровями водит. Они густые, не тронутые рейсфедером.
- Мечется она, то к одному, то к другому, типа, вся воздушная и за отечество. И Каренина такая же, - говорю. - Сын, муж, положение, а она под поезд из-за сопливого любовника. И чего бабам не хватает? А еще люблю Фолкнера. У него предложения с целый лист. Даже смешно и необычно. Начнёшь читать и теряешь смысл к концу. Начинаешь заново и снова теряешь.
Потом мы в комнате. От водки теплее и она рассказывает, что у нее было мало мужчин, в отличие от подруг, что эту квартиру они снимают, то есть не совсем так. Квартира одной из родственниц подруги, а они живут и платят деньги. И что в одну комнату нельзя, там вещи хозяйки. И что работает на хлебозаводе, третьем, выпускающие самые вкусные коврижки.
- Ты любишь коврижки, - говорит с улыбкой.
Конечно, люблю коврижки, но тревожусь за время, что исчезает в разговорах. Разве мы про это здесь? Я точно о другом. Но она продолжает о своем, что ее избранник должен быть как минимум порядочным. Что она не со всеми подряд, как подруги. И что эти кавказцы ей порядком надоели. Что, если бы не травма руки, когда упала с велосипеда, она точно бы стала хорошим музыкантом, а не пекла хлеб. А вообще, она хочет поступить в институт, и уже были две попытки. И я уже не понимаю, хочу ее или нет. Вроде хочу, и утро уже через штору подглядывает. Напоследок ставит Шопена, и мы расстилаем постель. Уже там под одеялом говорит, что она должна человека любить, а просто так не надо. Что можно полежать вместе, но не приставать. Когда все происходит, я смотрю в потолок, она сначала гладит меня по волосам, потом отворачивается. Обиделась что ли. У меня мысли уже о другом, тумблер внутри переключился. Как там родители. Плохо, что не позвонил после ресторана. И веду себя неправильно по отношению к ним. Что скоро на работу, но можно позвонить и на пару часов отпроситься. Потом поворачиваюсь к ней и говорю:
- Я тебя люблю.
А у самого слова как щепки во рту, сушит и вранье получается не убедительным.
Она не верит, но накрывает мою руку своей в некой надежде. А у меня в голове вдруг звучит: Соловей мой, соловей, голосистый соловей...