Иван Евдокимович очень любит жаловаться на здоровье...
— У меня, между прочим, язва двенадцатипёрсной кишки, — говорит он, изображая при этом скорбное выражение лица.
Скорбь эта фальшива. Её фальшивость выдаёт интонация, с которой он эти слова произносит. В интонации чувствуется совершенно определённая и подчёркнуто жертвенная гордость.
— Не пёрсной, а перстной, — поправляют его.
Иван Евдокимович поджимает губы. Это бесцеремонное замечание (какое замечание? Оскорбление!) глубоко ранит его тонкую болезненную натуру.
— У тебя, может, и перстной, — отвечал он этому, который слишком умный. — А у меня пёрсной. Мне, может, и жить-то осталось… — и не договаривая, машет рукой. Дескать, перстной, пёрсТной… Хоть впёртой! Какая разница!
Летальный исход уже не за горами! Он уже весело машет в окно! И ему по барабану пёрсная у меня или впёртая! Надо же соображать, товарищ слишком умный!
Нужно отдать должное слишком умному: он осознаёт иван-евдокимовичевы внутренне страдания и испытывает стыд. Или, по крайней мере, смущение. Иван Евдокимович прав. При чём тут фразеологические тонкости? Надо же понимать! «Пёрсные»… Тьфу!
— А морда такая, что и не подумаешь, — встревает в разговор другой. Этот другой не богат умом, но зато запредельно циничен. Сволочь.
Услышав про морду, Иван Евдокимович бледнеет. Он очень не любит, когда ему напоминают про его цветущий внешний вид. И точно такую же цветущую морду.
— Да, — отвечает он смиренно. — Как говорится, кто не был — тот не знает… Зато сволочей сейчас действительно много развелось. Бездушных наглых сволочей. Тварей тварьских. Гораздо больше, чем можно было бы подумать и представить.
И произнеся этот пафосный экспромт, опять скорбно поджимает губы. Дескать, я сказал, а вы как хотите. Сволочи.
— На себя посмотри, — начинает злиться тот, который циничный. — Язва у него! С язвами в больницах лежат, а не здеся на улицах своими круглыми мордами торгуют!
На минуту все умолкают. Циничному хочется продолжить сеанс беспощадного разоблачения, но слишком умный предупредительно трогает его за руку: не надо. Ни к чему. Не та тема, чтобы ехидничать. Поимей совесть.
— Да, хворают люди, — произносит третий.
Этот третий — не умный и не циничный. Он — тактичный. Хотя по уму практически не уступает слишком умному. Чуть-чуть не дотягивает.
— Кто долго хворает, а кто внезапно, — продолжает он. — У меня кум — внезапно. Посмотрел вечером «Вокруг смеха», вышел на крыльцо побрызгать (он с крыльца очень уважал побрызгать. Чтобы веером и чтоб прямо на цветочки), икнул пару раз — и всё. В морге сказали: обширный инфаркт. А ведь не болел! Ни разу не болел! Даже с самогонки! Несносимого организма был человек!
— Несносимых не бывает, — резонно возразил слишком умный. — Всё снашивается. Только кто раньше, а кто позже.
И словно опомнившись, повернулся к Ивану Евдокимовичу.
— Значит, у тебя ниша?
— Ниша, — охотно подтвердил Иван Евдокимович этот очередной, совершенно трагический в своей медицинской загадочности термин.
— Да, ниша! — повторил он смачно. — В гастроскопии так и написали: ноль пять. Во какая! — и изогнув большой и указательный пальцы, показывает какая.
— Врёшь ты всё, — говорит пятый. По своему интеллектуально-культурному уровню близкий к циничному.
— Если бы она у тебя была такая, то туда пища бы проваливалась. Прямо в брюшинную полость. Прямо к аппендициту.
— У тебя, может, и проваливалась бы, — моментально парирует Иван Евдокимович. — А у меня — нет. У меня — мышцы. Я ж в детстве спортом занимался. На длинные дистанции.
— Где?
— Чего?
— Занимался где?
— А… В школе, где!
— А мышцы где? — не отстаёт этот пятый. Он ко всей своей бесцеремонности ещё и дотошный.
— В кишке, — говорит Иван Евдокимович.
— В кишке? Мышцы?
— Мышцы, — не сдаётся Иван Евдокимович (его просто так, без баранки не сожрёшь!). — Гладкие. Гладкая мускулатура называется. Есть поперечная, а есть гладкая. В кишках — гладкая.
— И чего? — не отстаёт пятый. (Вот пристал! Чего… Ничего! Того самого! Стакан и коржик!)
— Ничего. Препятствуют проваливанию.
— Пищи?
— А чего ж ещё? — чуть повышает голос Иван Евдокимович (чуть-чуть. Самую малость. Он же интеллигент! Кладовщиком на хлебзаводе работает! Понятие имеет! Не то, что эти… балагуры-пересмешники!)
— Ну, ты и хмырь! — снова встревает в разговор циничный. — Прям академик! Всё знает, всё умеет! И даже без мамки на горшок садится! Слышь, академик, а жиру в йих много?
— В чём? — не понимает Иван Евдокимович.
— В мышцах! Которые твои гладкие харчи задёрживают! — и хамски ржёт. Вот до чего доводит людей всеобщее образование! Никакого эстетизьму! Сплошной цинизм! Сплошной сволочизм!
Иван Евдокимович с выражением до предела оскорблённой благодетели поднимается со скамейки и, не прощаясь, идёт домой. Сейчас он придёт, покушает супу и уляжется перед телевизором, где скоро начнётся оздоровительно-медицинская программа про здоровье и как его не потерять. Передача Ивану Евдокимовичу очень нравится. Как нравится и её ведущая — мило улыбающаяся дама средних лет. Дама имеет учёную степень профессора медицинских наук и в прошлой передаче объясняла зрителям устройство промежности, причём с её демонстрацией.
Ивану Евдокимовичу промежность очень понравилось. Можно даже сказать, он был в жутком восторге от этого устройства. Он даже прихрюкивал от переполнявших его эмоций.
Посткриптум. А фамилия у Ивана Евдокимовича знаете какая? Нет, я понимаю: вы сейчас начнёте глумливо смеяться и даже хамски ржать, но всё же назову. Ебипишкин. Да, именно такая! А ваши ржание и хохотание отношу к вашему низкому культурному уровню. Да, не всем же быть аленами и делонами! Кому-то надо и ебипишкиными!
И вообще, больше сочувствия, больше сочувствия! Сострадать больному человеку — это вам, знаете ли, не промежность разглядывать! И не в дырках пальцами ковырять! Причём не вымытыми после изучения промежности!
Алексей КУРГАНОВ