В 1990-м году я первый раз в жизни поехал за границу по железной дороге.
Когда поезд прибыл в Хельсинки, меня в первую же секунду поразил совершенно другой, непривычный запах вокзала. Пахло душистым моющим средством для пола, и немножко горячим кофе и свежими булочками из буфета. Наши вокзалы тогда пахли совсем по-другому.
Главным был запах креозота, которым пропитывают шпалы — он составлял более половины букета. А еще — запах перегорелого масла в колесных буксах. Запах дыма из кипятильников, которые стояли в каждом вагоне — это были сложные приспособления, работавшие на древесном угле; сейчас воду греют электричеством. И наконец, запах вокзальной толпы, аромат зала ожидания — смесь пота и одеколона, вчерашней котлеты и крепких папирос. Люди сидели и спали, ели и переупаковывали кладь на длинных желтых деревянных диванах. Кому не хватало места, то и на полу. В основном это были транзитные пассажиры. Те, кто ехал из Львова в Томск или из Мурманска в Одессу через Москву.
На вокзале казалось, что вся Россия снялась с места и куда-то едет.
***
Поездов было очень много, но билетов все равно не хватало. Путешествие начиналось с того, что надо было загодя достать билеты. Конечно, любой желающий в конечном итоге уезжал. Но обычные, не склонные к приключениям люди, все-таки предпочитали прийти на вокзал с билетом в кармане, а не толкаться у кассы, ожидая, когда «выбросят бронь» (то есть начнут продавать билеты, которые до последнего момента держали для начальства). И не совать проводнику деньги, чтобы он пустил в вагон на свободное место.
Предварительная продажа билетов начиналась за 40 дней. Тут возникала еще одна проблема. Конечно, все хотели ехать на нижнем месте. А если вдвоем, — чтоб одно верхнее, одно нижнее. Но нижние места сберегались для тех, кто пришел по звонку от начальства. Ну, и просто для своих знакомых.
В 1970-е годы я несколько раз проводил эксперимент.
Поздно вечером, почти ночью, накануне первого дня продажи на нужный мне поезд, я приходил в кассу, выстаивал очередь и просил билет, скажем, в Ростов.
Мне говорили: «Продажа с завтрашнего дня!» Я спрашивал: «Вы в котором часу открываетесь?» Ответ: «Касса работает круглосуточно!» — «Значит, с двенадцати ночи?» — «Значит, значит! Не задерживайте людей».
Я отходил в сторонку и достаивал до полуночи. Стрелка на вокзальных часах щелкала. Я протискивался к окошечку.
— Билетик в Ростов на такое-то число на такой-то поезд, купе, пожалуйста!
— Остались только верхние! — говорила кассирша.
Остались, вы понимаете? Остались! То есть за эти три секунды все нижние уже раскупили.
— Тогда на какой-нибудь другой поезд в этот день.
— Все купе только верхние! — улыбалась она. — А плацкарт только боковые!
Но даже если я доставал нижнее место, не всегда удавалось на нем устроиться. Просьба-требование-приказ:
«Молодой человек, уступите место женщине».
Поэтому, если в купе были женщины, я сразу забирался на верхнюю полку.
Однажды, правда, какая-то немолодая дама меня оттуда согнала.
Наверное, ее возмутил сам факт, что я без спросу залез на ее законное место.
***
С местами иногда делалось что-то странное. Люди давились у касс, а поезда отходили почти пустыми. Мне самому не раз приходилось ехать в вагоне, где вместе со мной было два-три человека. Было страшновато. Я думал, что проводники начнут набивать вагон (и свои карманы) на промежуточных станциях. Иногда так и было. Но иногда поезд ехал почти без пассажиров до станции назначения. Это бывало на южном направлении, на пике летнего сезона. Почему? Загадка.
***
Один мой знакомый возвращался из командировки, из города Куйбышева (ныне Самара). На вокзале в кассе ему сказали, что билетов на завтра нет.
Тогда он попросил: «Напишите мне вот тут, пожалуйста, что билетов нет».
Кассирша, недолго думая, написала это на обороте командировочного удостоверения, и даже печать шлепнула. Потом он пошел в кассу Аэрофлота, где повторилась та же история. Тогда он пошел на речной вокзал, взял билет на пароход и дней пять плыл по Волге до Москвы. Эти дни ему засчитали как рабочие — это называлось «время в пути».
***
Было много тонкостей и ноу-хау.
Мне рассказывали, например, что из Ленинграда в Москву можно было ездить особым манером — на поезде Хельсинки-Москва. Когда этот поезд проезжал через Ленинград, то останавливался не на вокзале, а на станции Ручьи, на Гражданском проспекте — на пять минут, примерно в час ночи.
Билеты продавались на Финляндском вокзале в особой кассе, и только начиная с шести вечера в день отъезда. Потому что поезд выходил из Хельсинки в пять, и поступала информация о свободных местах. Об этом мало кто знал. И уж тем более не знали, что из Москвы в Ленинград тоже можно ехать тем же поездом: считалось, что он не заходит в Ленинград, а следует через ту же станцию Ручьи. Невдомек было москвичам, что это не так уж далеко от центра города — примерно как в Москве станция Фили…
***
Но вот билет куплен. Пассажиры вошли в купе.
«Провожающих просим покинуть вагоны!».
Пятиминутная готовность. Всё. Поехали.
Пассажиры немедленно доставали вареную курицу, крутые яйца и помидоры, порезанные не четыре дольки. У самых хозяйственных была солонка в форме грибка с дырочками на шляпке. Мужчины вынимали из портфелей выпивку. Проводники разносили особый железнодорожный чай в подстаканниках: черно-коричневый, как бы крепчайший, но на самом деле жидкий и невкусный. Потому что проводники для цвета добавляли туда соду. Зато он был раскаленный и очень долго не остывал. К чаю полагался сахар — два куска рафинада в специальной завертке с изображением паровоза. Но главное, конечно, — ритуальная вареная курица. Собственно, само поедание пищи иногда тоже было ритуалом: ведь даже в поезде Москва-Ленинград, который отходил в полночь, а прибывал в восемь утра, пассажиры тут же начинали жадно есть. Хотя спать и так оставалось чуть-чуть.
Ночью в купе ложечки в стаканах позванивали на четыре голоса. Стук колес. Замедляющийся бег фонарей в окне. Ложечки умолкают. Топот проводника по коридору. Гулкий голос с перрона. Остановка.
***
Куда бежал проводник за пять минут до остановки? Запирать дверь сортира трехгранным ключом, вот куда. Биотуалетов еще не было, поэтому запрещалось пользоваться сортиром на остановке. Запрет понятен — иначе вокзал бы пахнул не только шпалами и дымом.
У проводника была масса забот. Растопить кипятильник, разнести чай, раздать, а потом собрать белье.
***
Советские люди, которые таксисту говорили «шеф», проводника тоже считали начальством. Тем более что он был в форме.
Проводники этим пользовались. Утром стучали в купе, командовали:
«Простынки собираем, складываем, несем в служебное купе!».
Однажды я отказался, и меня все осуждали за лень и барство. Зато в другой раз, когда веселая проводница не стала разжигать кипятильник (она заперлась в своем купе с внезапным кавалером, и ей было не до нас) — я во время короткой остановки схватил с насыпи какую-то дощечку, нащепал ее перочинным ножом на лучины и растопил эту никелированную печурку. Тут меня зауважал весь вагон.
***
А на полустанках стояли тетки, прижимая к груди кастрюли, укутанные шерстяными платками. Они продавали горячую вареную картошку, а также соленые огурцы, копченую рыбу, помидоры и свежий хлеб. Не было ничего лучше, чем выскочить на насыпь, быстро схватить в газетный кулек пяток обжигающих картофелин и пару огурчиков, вернуться в купе, глотнуть водки, закусить, забраться на верхнюю полку и смотреть в окно, как воронежские поля сменяются ростовской степью, а значит, — скоро уже море…
Сейчас проводники разносят обеды и ужины в пластмассовых коробках.
Это, конечно, удобно. Но не так вкусно.
Зато на вокзалах пахнет совсем как в Европе.